— Да, их получил Филоктет. Геракл надел пропитанный ядом кентавра Несса хитон, который прирос к его телу. Он страдал от нестерпимых мучений. Тогда Геракл приказал сложить погребальный костер и сжечь его. Он взобрался на громадную поленницу, но никто из друзей не решался ее поджечь. Тогда проходивший мимо пастух велел своему сыну Филоктету исполнить приказ героя. Геракл завещал мальчику свой лук, колчан и стрелы. Так Филоктет получил стрелы Геракла. Он вырос и стал знатным лучником.
— А где же он сейчас?
— По дороге сюда его укусила ядовитая змея на острове Лемнос, рана не заживала, и греки оставили его на острове. Но если Агамемнон узнает, что Трою можно одолеть только с помощью стрел Геракла, он прикажет разыскать и привезти Филоктета.
— Ну и что? Чего тебе бояться? Ты лучший лучник из всех!
— Стрелы Геракла — особые стрелы, — пояснил Парис. — Они всегда бьют без промаха и ранят насмерть: Геракл пропитал их ядом гидры. От него кровь закипает, плоть отваливается от костей, а противоядие не известно. Если Филоктет прибудет сюда, беды не миновать…
— Может, его не найдут. Может, он давно умер. Ведь его много лет назад оставили одного на острове.
— Даже если Филоктет умер, греки разыщут лук и стрелы Геракла: кому-то ведь они достались. И пророчество исполнится.
— Неужели великая Троя падет из-за того, что отыщется человек со стрелами Геракла? Троя огромная, а он один!
Парис посмотрел на меня чуть ли не с сожалением.
— Пророчество не сопоставляет мощь Трои и Филоктета. Не в этом дело. Оно говорит только о том, что достаточно, если стрелы и лук Геракла, принадлежащие Филоктету, окажутся возле Трои.
Как я устала от пророчеств, смертей и страха.
Наступила ночь. Парис стоял у окна спиной ко мне и смотрел на звездное небо. Белый хитон с изящными складками мерцал в темноте. Я подбежала к нему, обняла изо всех сил. Он медленно обернулся, сказал с еле заметной улыбкой:
— Ты чуть не задушила меня. Но это сладкая смерть.
Он взял прядь моих волос и пропустил между пальцами, любуясь.
Уже лежа в постели, я думала о том, что видения, посещения богов, их соития со смертными, сколь бы мимолетны ни были, не вызывают сомнений в своей реальности, пока переживаешь их. В результате даже рождаются дети — например, я. Если только матушка имела сверхъестественную любовную связь с лебедем, а не согрешила самым естественным образом с Антенором. Прочь эту мысль! Я должна верить в реальность чудесного, в реальность Трои, в реальность встречи с Афродитой в гроте.
Во множестве историй рассказывается о женщинах, которые вступали в брачные отношения с невидимыми любовниками, призраками, богами. Пусть видение исчезало с наступлением утра. Но в течение ночи оно было реальнее самой реальности. И эта реальность сопровождала женщину до глубокой старости, прочно удерживаясь в дряхлеющей памяти. Когда память слабела, когда мужья и дети исчезали в тумане забвения, воспоминание о божественной близости продолжало жить в сознании.
— Парис! — прошептала я. — Давай еще раз испытаем божественную близость. Возможно, она подарит нам сына. Я не потеряла надежды.
— Я тоже.
Он поцеловал меня.
Парис спал, а я не желала засыпать. Сон в моем положении не имеет никакой цены, а возможность видеть Париса, гладить лицо, слушать дыхание — бесценна.
Стояла неземная тишина: ни пения птиц, ни дуновения ветра за окном. Поздно взошедшая убывающая луна прочертила на полу рисунок окна.
Я лежала в кольце сильных рук Париса и чувствовала себя счастливой и защищенной. Я понимала, что это иллюзия, но в глубине душе мы верим, что объятие любимого делает нас неуязвимыми для зла.
И вдруг пришло ужасное видение. Я сомневалась, что сохранила способность, которой наделила меня священная змея. И вот мои сомнения разрешились, но я предпочла бы утратить эту способность.
Парис лежит мертвый. Он убит стрелой — но кто ее пустил, я не видела.
Я закричала. Парис проснулся.
— Что с тобой? — пробормотал он полусонным голосом. — Тебе приснился плохой сон? Повернись на другой бок, и все пройдет.
Это был не сон, и он не прошел. Картина приобретала все большую отчетливость. Теперь я видела подробности. Парис лежит неподвижно, с побелевшим лицом. Рушатся высокие башни. На улицах Трои резня и кровь. Греки торжествуют победу.
В ужасе я вскочила с постели.
Парис спал. Я снова прилегла рядом с ним. Меня била дрожь, и я боялась разбудить его, но чувствовала неодолимую потребность быть рядом, словно я могла его защитить, укрыть от злого рока. Тщетная надежда.
LXIII
После многих месяцев греки зашевелились, будто медведь в берлоге проснулся после зимней спячки. Наши лазутчики объяснили, в чем дело. Гелен открыл грекам тайну предсказаний оракулов: Трою не захватить без сына Ахилла Неоптолема и без стрел Филоктета. Филоктета разыскали, привезли в греческий лагерь, омыли пресной водой и положили спать. Во время сна врачеватель Махаон очистил рану ножом от омертвевших тканей, залил ее вином, приложил лечебные травы и камень змеевик. Тем временем Одиссей и Диомед отплыли на Скирос за сыном Ахилла и царевны Дейдамии. Думаю, Дейдамия сильно горевала, что была разлучена с Ахиллом так скоро. Молодость плохо переносит разлуку. Она хочет жить, а не предаваться воспоминаниям. Дейдамия отказалась отпустить сына, но Неоптолем, несмотря на юный возраст — ему было всего двенадцать лет, постоянно упражнялся во владении копьем и мечом, в управлении колесницей. Он горел желанием принять участие в Троянской войне и охотно покинул безопасный дворец матери.
Таким образом, греки не сидели сложа руки, а действовали ради исполнения предсказаний оракула.
Филоктет еще не вполне оправился, был слаб и не мог сражаться, но его лечением занимался сам Махаон.
— Ты ведь ранил Махаона! — сказала я Парису.
— Видимо, рана не была смертельной, — мрачно ответил он. — Мои стрелы, в отличие от стрел Геракла, не всегда убивают.
— Эти стрелы Геракла… Не понимаю я все же, как с ними обстоят дела, — говорила я, чтобы отвлечься от ужасной картины: Парис лежит, пронзенный стрелой и бездыханный. — Геракл сам пользовался стрелами. Филоктет получил стрелы от Геракла еще мальчиком. Сколько же их у него осталось? В колчан вмещается не так уж много стрел.
— Возможно, у него есть сосуд с ядом гидры. Он может окунать в него наконечник стрелы и пополнять запас по мере надобности.
— Но в истории ничего не говорится о том, что Геракл собрал яд гидры в сосуд. Он просто окунул стрелы в ее кровь.
— Ах, Елена, ты понимаешь это слишком буквально, — улыбнулся Парис. — Уж ты-то должна знать, что легенды преломляют действительность на свой лад, ведь о тебе самой слагают легенды. Никто наверняка не знает, как поступил Геракл с ядом убитой гидры. Точно так же, как никто не знает, что мы делали на острове Краная.
— Да, никто, кроме нас, — улыбнулась я при этом счастливом воспоминании.
— По крайней мере, пока Филоктет не выздоровеет, нам нечего опасаться стрел Геракла. А когда-то он еще выздоровеет? — подвел итог Парис.
Снова наступило лето. Казалось, только вчера была осень. Но разросшиеся листья деревьев и задувшие северо-восточные ветры однозначно свидетельствовали о приходе лета. Впрочем, предоставим богам вершить свою волю: им угодно, чтобы наступило лето, значит, будет лето.
Мы изнемогали от духоты и зноя — какие еще требуются доказательства в пользу лета? Солнце так раскаляло камни под ногами, что они обжигали ступни даже сквозь сандалии. Носить доспехи в такую жару — само по себе испытание. Воины теряли сознание и падали в обморок во время учений. Правда, лучшие воины полегли на полях сражений, и пополнение формировалось из кого придется. За оружие смогли взяться и желторотые юнцы, которым раньше запрещали воевать, и сморщенные старцы, которым недавно внуки настоятельно советовали сидеть дома. Напрасно Приам приказывал этим воякам занять места на стенах и вести наблюдение за окрестностями. «Пусть этим займутся раненые!» — отвечали они и рвались послужить Трое на поле боя.
Глядя на них, уже и женщины выразили желание вступить в армию. «Конечно, — говорили они, — с амазонками нам не сравниться, но старикам и мальчикам мы не уступим, это точно». Феана пыталась образумить троянок, но те отвечали, что не пристало ей, жрице Афины, разубеждать их, ведь Афина — богиня войны. Женщины распределили между собой посты на стенах, чтобы метать оттуда снаряды со скорпионами и горячий песок в случае необходимости.
Троя обветшала и внушала жалость, как и ее армия. Камни из мостовых выкорчевали и пустили на ремонт крепостных стен. Фонтаны пересохли. Сфинкс на рыночной площади был едва виден из-под груды мусора. Люди приходили сюда продать пожитки или выменять на них немного скудной еды — заплесневелого зерна, скисшего вина. Одежду никто не стирал: жалко было тратить на стирку драгоценную воду из запасов, а внешние источники стали недоступны. Передышка закончилась, греки снова душили нас со всех сторон.
