— Не надо, ведьма. Я боюсь щекотки.
Дануха была вынуждена признать своё поражение и открыв глаза, медленно обернулась. Перед ней стояла какая-то невзрачная молодая бабёнка лет двадцати пяти, а может тридцати, хотя и двадцать дать можно. В общем не определишь на глаз. Худая, со светлыми тусклыми, неопределённого цвета глазами. Лицо какое-то настолько невзрачное, что отвернись Дануха сейчас, попробуй её себе представить и ведь не вспомнит, как выглядит. Вот даже глазом на лице зацепиться не за что. И голос. Она же только что его слышала, а уже забыла. «Надо ж было такой уродиться», — подумала про себя Дануха, а в слух сказала:
— Мяня кличут Дануха. Я здеся старша. А ты кто?
— Никто.
Дануха сначала хотела было заартачиться, от такого неуважения к хозяйке, представившейся гостье, но почему-то тут же вспомнила Неважну при их первой встрече и как-то само собой отреагировала на это просто:
— Ну, Никто, так Никто. Мяне насрать как материться, но ты, гостенька, переступашь порог мово кута, и я должна знать кого принимаю, а другого способа узнать, как ведьминным взором пощупать, у мяня нет.
Гостья стояла абсолютно ничего не выражая, как будто даже и не слышала, что ей говорили, но затем пожала плечиками и спокойно согласилась:
— Хорошо. Потерплю. Если что увидишь, скажешь. Мне тоже интересно.
Дануха ухмыльнулась и так с ухмылкой прикрыв глаза, принюхалась. Тут же распахнула их обратно и бегло осмотрела гостью с ног до головы. Ухмылка с её лица уже пропала. Она вновь закрыла глаза, но на этот раз нюхала долго, тщательно. Открыла глаза неохотно и с какой-то непонятной неприязнью.
— Ты така по сути, аль чё делашь?
— Я такая по сути, — всё так же спокойно ответила гостья, — я ж Никто.
— Ладноть, — протянула Дануха, — подём в кут, аль ты с «колдунками»?
— С «колдунками»? — переспросила гостья, растягиваясь в улыбке.
Судя по первой за всё время знакомства подобии реакции на её лице, бабёнке явно понравилось это слово.
— Нет, — продолжая улыбаться, ответила она, — это они со мной. Меня прислал к тебе Великий Ур.
— Вяликий, — шутовски передразнила её Дануха, а затем запросто, как с закадычной подругой заговорила, — кто такой, почаму не знам.
— Не знаю, почему не знаешь. Ур настоящий колдун, в отличие от этих «колдунков», — проговорила она, делая ударение на последнем слове и вновь улыбнувшись.
— Ну я догадывалася, чё среди этих, — она кивнула головой в сторону всё ещё расшаркивающихся «недоделанных», — де-то сядит нормальный, но не разу не вядала.
— Я тоже только одного знаю, — спокойно и так же по-свойски ответила гостья.
Дануха развернулась и бесцеремонно обратилась к братцу:
— Данава, ты куды свою свору повядёшь к сябе аль к нам за общей стол?
— Да как ты… — взревел было главный «колдунок» поднимая свой посох, но тут же заткнулся на полуслове, замерев с посохом на полу движении, смотря куда-то на поляну за Данухой.
Старшая медленно и степенно оглянулась. Белянка и Буря стояли там же, где и стояли, но обе натянули луки, целясь в «колдунков». Дануха улыбнулась и про себя похвалила «ай, молодцы девки, любо подыграли». Она небрежно подняла руку вверх, как бы давая отбой и скомандовала:
— Поднимайте всех.
Но никого поднимать не пришлось. Все оказывается были наготове, лишь чего-то ждали, видать подглядывая в щёлок входных шкур. Тут же после этих слов вышла Хохотушка, вооружённая до зубов: и ножами за голенищами сапожек, и зачем-то топор сунула за пояс, ну и с луком в руках со вставленной в него стрелой. А из шатра Елейки по одной вышли четверо девок и стало понятно почему Неважна так же не спала, как и все остальные. Просто она оказалась в этой компании была и трещала всю ночь с ними за одно. Все двинулись к Данухе. По мере подхода, старшая представляла каждую.
— Эт Голубава, — указала она клюкой на бабу с топором, — нужный и ядинственно нормальный мужик, наши мозги и расчёты. Эт, — указала она на подошедшую Хохотушку, — ваще не баба, а перявоплощение Водной Шутовки.
Хохотушка тут же залилась своим заразным смехом, видимо не ожидая такого представления, но оно ей явно понравилось.
— Вот уж во истину, — поддакнул тихо Данава, расплываясь в улыбке, как пить дать вспомнил банные посиделки.
— Эт… — и тут Дануха сама запнулась, увидав Неважну, всё лицо которой было изрисовано ярко зелёными тонкими веточками, на подобии узора Краснушки, — Неважна, дитя Лясной Девы.
Следующей подошла тоже вся изрисованная Елейка, только узор был больше похожий на Данавинские завитушки, только чёрные. Подошедшая Елейка демонстративно вынула из-за пазухи змеиный камень и опустила его по верх рубахи. Дануха про себя лишь пропела: «Ох, ё, посыкухи голопузы», но вслух представила.
— Эт Елейка, дитя Стяпной Девы.
Далее показывая на Малху продолжила представление.
— Эт Малха, дитя Снежной Девы, а эт, — указала она на Краснушку, — дитя Облочной Девы Громовницы.
Только Белянка с Бурей не подошли, скромно оставшись стоять чуть поодаль, понимая, что их с такой помпой не представишь, но они акарали[126].
— А вона от тех двух я бы ваще вам советовала держаться подале. Эт Белянка и Буря — мужеубийцы. Хоть вы и не мужики по своей сути, но уж больно похожи внешне. Ежели встретите их без моей защиты, я вам не завидую.
И только после всего этого Дануха начала наконец оборачиваться к колдунам, вцепившись пальцами в свой волчий хвост и желая представить себя, но похоже это уже было лишним. Старшой «колдунок» валялся на снегу, да ровно так лежал, как специально. Вытянулся во весь рост и руки в стороны раскидал. Второй, тот что звался Ворон, видать какое-то время пятился назад, пока не упёрся в ствол дерева, да так там и замер. Самым хитрым оказался Лад, который спрятался за Данаву. Последний стоял, понурив голову с обречённостью на лице. Так как единственный оставшийся зритель был придавлен к дереву, поэтому Дануха обратилась именно к нему:
— А я Дануха — волчья большуха, сястра Водной Девы и старша сястра эт несущяй смерть стаи. Понял!? — последнее слово она буквально прорычала.
«Колдунок» вместо того, чтобы ответить на заданный хозяйкой вопрос, что мол всё понял, осознал, почему-то бросил свой посох и со всех ног кинулся бежать в лес, откуда пришёл, притом так быстро, что догнать его могла, пожалуй, только Елейка на своём Злыдне, но догонять его ни у кого желания не было.
— Дануха, — пропищал, чуть ли не плача Данава, — ну, что ж ты делаешь?
Старшая подошла к нему, выпустив хвост на свободу и ласково, по-доброму ответила:
— Братец. Неушто ты ящё не понял? Из-за таких как вы, горя-«колдунков» недоделанных, погибла жизнь наша. Ты думашь эт нелюди виноваты? Не-а, малахольный ты мой, эт всё вы, «колдунки». Средь вас ваще уж нет настоящих то колдунов, одна отрыжка с пердушкой. Немочны вы, ни защитить, ни направить. Вы пусто место, братец, пылинок с ног этих девок не стоите и надуваться тута, как жабы, пред нами не стоит, — тут Дануха посмотрела на Лада, который стоял уже не напуганный, а понурый, потупив глазки в землю, как нашкодивший пацан и продолжила уже для обоих, — бросайте вы эту кодлу[127] бестолкову. Нам в аккурат ваша дельна помощь нужна, а не дута через жопу соломинкой. Данав, у тябя ж руки чудеса делают, ты ж, работая при нас, куды боле пользы приносишь Троице, чем шастая с ЭТИМИ.
Она осмотрелась. Девки восторженно и внимательно слушали пламенную речь своей предводительницы.
— Лад, — обратилась она к соседскому «колдунку», — будь добр, тащи ЭТИХ отсель от беды по дале и заходи просто без выебонов в гости, тода и встретим, и приветим.
Дануха развернулась и пошла к своим девкам. Осмотрела всех с видом, будто кого-то ищет, но не найдя кого искала, громко выкрикнула по верх девичьих голов:
— Никто, ты де? Идить, знакомиться будем.
