— Простите, сеньор, — сказал дон Луис Морен, которому дон Энкарнасион переводил слово за словом речь старика, — не рано ли вы хотите вынести на свет эти богатства? У многих людей может проснуться жадность. Вы так уверены в нашей победе?
— Увы, — с печальной улыбкой сказал старик. — Меня вынуждают к этому обстоятельства. Ведь вы знаете, что в последнее время мою семью преследуют несчастья.
— Простите меня, сеньор дон Хосе, что я растравил ваши раны.
— Я должен вам объяснить, полковник, причину моего решения. Знайте, что убийство моего сына и похищение Линды являются той главной причиной, которая меня заставляет, не теряя ни одной минуты, увериться в существовании сокровища; иначе другой опередит меня и завладеет им.
— Что вы хотите этим сказать, сеньор?
— А вот что: когда-то из чувства милосердия я приютил и воспитал в своей асиенде Вега одинокого ребенка, сына одного испанца, убитого при столкновении с пастухом; этот мальчик — Горацио де Бальбоа…
— Испанский офицер, капитан! — вскричал потрясенный дон Луис.
— Именно он, — ответил дон Хосе. — Этот мальчик мне обязан всем, я доверял ему вполне; сначала он был у меня в асиенде тигреро, потом управителем. Одаренный несомненным умом, честолюбивый, но недобросовестный, он каким-то образом узнал о существовании сокровища; к счастью, ему неизвестна тайна захоронения клада. В нем вспыхнула жадность, и он окружил нашу семью шпионской сетью. Ему удалось узнать, что богатства нашей семьи находятся где-то на золотых приисках в саванне, под названием лагуны дель Лагарто. Он знает эту лагуну, так как мы были с ним там раз или два. В конце концов он сбросил маску и дошел в своей дерзости до того, что стал угрожать мне, требуя, чтобы я открыл тайну. Вместо того чтобы сурово наказать, я малодушно простил его и удовольствовался тем, что велел ему уехать. Он перешел к испанцам. Вы знаете уже, с какой жестокостью он теперь преследует меня! Набег на Пасо-дель-Норте, похищение моей дочери — все это входит в план его мести. Теперь, когда несчастная девушка в его руках, он надеется запугать ее и заставить открыть ему тайну сокровища…
— Боже, это не человек, это чудовище! — вскричал полковник.
— Да, это чудовище! Но я верю — бог не допустит, чтобы свершилось такое преступление.
— Белая девушка с голубыми глазами предупреждена.
Ожерелье ее отца уже передано ей. Воины Мос-хо-ке стерегут ее, — сказал индеец.
— Благодарю вас, вождь, вы возвращаете мне мужество.
— Если отец мой желает, то через три дня он может уже быть на золотом прииске. Что сделает отец мой Седая Голова: нападет ли на изменника Йорри или направится раньше к лагуне?
— Сейчас я не могу дать ответа. Это решат обстоятельства, вождь.
— Мой отец сказал хорошо, он очень мудр. Когда он отправится в путь?
— На восходе солнца, если это возможно. Испанец ушел далеко вперед?
— Если мы захотим, мы его быстро догоним.
— Тогда поспешим, вождь, дорога каждая минута!
— Хорошо! Мос-хо-ке поведет своего отца дорогой орлов!
Совет был закончен, и мексиканцы вернулись в свои шалаши. Туда по приказанию Мос-хо-ке были доставлены в изобилии еда и прохладительные напитки.
XVI. ПЛЕННИЦА
Дон Хосе Морено, бывший хозяин и покровитель дона Горацио де Бальбоа, очень верно охарактеризовал своего приемыша. Взятый, по доброте дона Хосе, на воспитание, имевший в лице дона Хосе постоянного покровителя и защитника, поставленный им в положение почетное, исключавшее всякий намек на положение слуги, — Горацио ответил на все эти благодеяния черной неблагодарностью.
Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой в подобных обстоятельствах; наоборот, он вел себя, может быть, даже лучше других; нередко он доказывал свое усердие и даже преданность приютившей его семье. Но у него наряду с этими хорошими качествами, скрытыми подобно жемчужинам в непостижимых глубинах его сердца, были и три порока, из которых самого меньшего было бы достаточно, чтобы погубить обладателя его, как бы умен и закален тот ни был.
Горацио де Бальбоа был тщеславен, жаден и завистлив.
Дон Хосе Морено сделал большую ошибку, поставив его выше, чем Горацио мог рассчитывать, и открыв перед ним горизонт, совершенно ослепивший и сбивший его с толку.
В душе Горацио родилась зависть, безумное стремление достигнуть невозможного. Вместо того чтобы смотреть на стоящих ниже его и чувствовать себя счастливым, сравнивая свое неожиданное возвышение с их положением, он мучился вопросом, почему он не стоит наравне с теми, кого только случайность, по его мнению, вознесла так высоко. Разве, по существу, он не был таким же, как и они? Много таких размышлений, неверных и сумасбродных, приходило ему в голову.
Восстание в Мексике укрепило его надежды завоевать себе то место в жизни, которого он добивался. Но, вместо того чтобы стать на сторону слабых и угнетенных, как не преминул бы сделать человек с благородной душой, Горацио присоединился к угнетателям; у них он надеялся найти нужную поддержку, чтобы силой взобраться на те скользкие ступени, которые привели бы его к исполнению мечты.
Почти независимое положение в асиенде давало ему возможность встречаться и сговариваться со всевозможными авантюристами с целью объединить их. Вскоре он исчез из асиенды и стал во главе разбойничьей шайки. Собственной властью он дал себе чин капитана, поднял испанское знамя и начал воевать, то есть воровать, грабить и уничтожать друзей и врагов под предлогом преданности испанским интересам.
Правда, испанцы не больше, чем мексиканцы, были склонны отвечать за поступки подобного союзника, деятельность которого скорей уменьшала их популярность, чем привлекала к ним сторонников. Разгадав его сомнительный патриотизм, разрушавший их влияние в стране, они пытались несколько раз уничтожить его отряд и отделаться от него самого.
Но эти попытки ни в какой мере не затрагивали дона Горацио де Бальбоа; его великолепно организованный отряд, состоявший из пятисот отъявленных бандитов, мог бы свободно противостоять и более значительным силам, чем те, которые посылались против него.
Дон Горацио стремился избежать конфликта, могущего скомпрометировать его репутацию сторонника испанцев; поэтому, как только он узнавал, что испанский отряд, посланный против него, должен был его настигнуть, он тотчас же отступал; и поскольку он прекрасно знал страну, ему это легко удавалось.
Однако капитан не скрывал от себя, что его положение чрезвычайно ненадежно, что любая случайность может свергнуть его с пьедестала, на котором он очутился благодаря политической обстановке.
