Он считал, что единственное средство упрочить свое положение и навсегда укрыться от капризов неблагодарной судьбы — это приобрести богатство, достаточное, чтобы купить доброе отношение даже самых злейших своих врагов.
И вот это богатство, о котором он так давно мечтал, сверкало перед его глазами, как обманчивый мираж; надежда овладеть им заставляла его трепетать и сделалась единственной целью жизни.
Это богатство существовало — громадное, неисчислимое, погребенное в тайнике, неизвестном никому, кроме семьи его покровителя. Однажды дон Хосе Морено в присутствии Горацио допустил ужасную неосторожность, разговорившись со своей дочерью об этих поразительных залежах золота.
Дон Горацио де Бальбоа, бывший тогда управителем в асиенде Вега, чуть не потерял сознание, услышав о таком кладе, которым его хозяева, как казалось, пренебрегали; он тут же дал себе клятву, что любой ценой эта груда золота будет принадлежать ему.
Еще два или три раза отец и дочь обсуждали при нем этот вопрос; но, хотя у них не было никаких сомнений в преданности дона Горацио де Бальбоа, обыкновенная осторожность заставляла их говорить таким образом, что сведения, извлекаемые им из этих разговоров, были ничтожно малы.
Однако и этих неясных намеков было достаточно для Горацио; да, кроме того, события заставляли его торопиться: положение становилось серьезным. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято и именно так, как мы уже говорили: однажды он покинул асиенду.
Прошло довольно много времени, пока до его покровителей дошел слух о нем. Дон Хосе Морено был слишком честен, чтобы подозревать в предательстве человека, которого он в течение долгого времени осыпал благодеяниями. Он предположил, что испанское происхождение увлекло Горацио на эту роковую дорогу, и он искренне жалел его.
На самом же деле дон Горацио с неустанной энергией шел к намеченной цели, не брезгуя для этого никакими средствами и действиями. Но все его попытки обнаружить сокровище потерпели крушение именно из-за отсутствия сведений о точном местонахождении клада. А то, что этот клад действительно существовал, не представляло для него никаких сомнений: он слишком хорошо знал дона Хосе Морено.
И вот, испробовав все средства, выбитый со всех позиций, он решил похитить донью Линду.
Эта мысль много раз приходила ему в голову, и всегда он ее с ужасом отгонял. Несмотря на свое моральное падение, он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и невинной девушке, от которой он навеки был отделен непроходимой пропастью. Одна только мысль похитить Линду у ее отца заставляла его содрогаться. Однако наступил тот страшный час, когда жадность впилась ему в сердце так тяжко, что убила в нем все хорошие чувства. Золотой мираж, вечно сверкавший перед его глазами и манивший своими кровавыми отблесками, довел его до такого помрачения ума, что — побежденный в этой последней битве, как и во всех предыдущих, — он заставил свою совесть замолчать.
Тогда-то Горацио и его квадрилья, как стая хищников ринулись на Пасо-дель-Норте.
Но и на этот раз он снова проиграл: энергичное вмешательство Энкарнасиона Ортиса и дона Рамона Очоа вынудило его бежать. В бою он потерял храбрейших из своих солдат.
Новая неудача, вместо того чтобы заставить задуматься и отказаться от своего ужасного замысла, наоборот, вызвала в нем яростное желание возмездия; он решил отомстить своим врагам, выказавшим необычайное благородство и давшим ему возможность бежать и спастись просто чудом.
Первой его заботой было собрать и пополнить почти уничтоженный, разбитый в Пасо-дель-Норте отряд.
Потом с чисто кошачьим терпением, присущим некоторым злодеям, которые набили себе руки в осуществлении темных дел, Горацио стал ожидать случая, который помог бы ему привести свой план в исполнение.
И случай представился — тем легче, что в данное время те, кого он хотел захватить врасплох, считали его бессильным, и у них не было даже мысли, что они могут попасть в ловушку.
Когда в результате ужасной схватки, стоившей жизни брату Линды, она попала в руки Горацио де Бальбоа, в душе его произошел непонятный для него самого переворот.
Глядя на свою жертву, заплаканную, дрожащую от страха перед ним, капитан испытал не то чтобы нежность, — нет: что значило для него трогательное отчаяние несчастного ребенка! — он почувствовал, что его взволновала сверкающая красота Линды. Безотчетное, тайное волнение овладело им. Было ли это только радостью от сознания, что он наконец получил власть над Линдой — ведь она знала место скрытого сокровища, о котором он так жадно и так долго мечтал, — или это было чувство гораздо более нежное, о возможности которого до сих пор он не подозревал и которое заставило его сердце биться так сильно?.. Горацио не мог бы ответить на это.
Когда во время схватки его отряда с квадрильей дона Луиса Морена ему показалось, что молодая девушка может ускользнуть от него, им овладело бурное отчаяние при одной только мысли потерять донью Линду. На какое-то мгновение его оставила даже мысль о сокровищах, составлявших цель его жизни. С полнейшим хладнокровием он решил умереть, но не выпустить из рук своей пленницы. Он не остановился ни перед чем, чтобы ее защитить, и рисковал своей жизнью с полнейшей самоотверженностью. И когда ему удалось отвоевать паланкин, в котором находилась донья Линда, он ощутил невыразимое счастье, убедившись, что ее не смогли вырвать из его рук и она осталась в его власти.
Что было в его сердце? Любовь? Жадность? Никто не мог бы объяснить.
Надо отдать справедливость дону Горацио — он относился к своей пленнице с глубоким уважением и величайшей заботливостью. Для него было законом удовлетворять ее малейшие прихоти и исполнять любые приказания. Он никогда не возмущался тем, что молодая девушка обращается с ним высокомерно и, не скрывая, высказывает ему свое презрение.
На следующий день после появления в испанском лагере индейского вождя, на рассвете, отряд поднялся и отправился в путь.
Вопреки обыкновению, дон Горацио в продолжение всего утра подчеркнуто не приближался к паланкину, в котором находилась задумчивая и равнодушная донья Линда, а ехал далеко впереди своих всадников.
Мы говорим, что донья Линда была равнодушна и рассеянна. На самом же деле ее наполняла смутная надежда тут же, сейчас встретить помощь, о которой говорилось в письме, полученном ею накануне таким необычным образом.
Но ничего не происходило. Наоборот, прерия становилась все более и более пустынной. По мере того как караван подвигался вперед, пейзаж становился все более диким, мрачным и безнадежным.
