— Может быть, и так, только я не понимаю, отчего я должна стать еще более несчастной. Я ведь замужем. Если я стану королевой, мой муж будет королем, как теперь — Лузиньян.
— Онфруа — королем? Вы думаете, что бароны и все рыцарство, дружно его презирающие, согласятся преклонить перед ним колени?
— Если я прикажу, им придется это сделать.
— Не будьте так самоуверенны. Разве вы забыли, что было с вашим отцом? Ради того, чтобы стать королем, хотя он имел на это полное право по рождению, ему пришлось развестись с Аньес, которую он любил и от которой у него было двое детей, и тогда он женился на мне.
— К счастью для него, матушка! Я знаю, он любил вас!
— Я в этом ничуть не сомневалась, но мужчина всегда остается мужчиной. Он устанавливает свои законы как в правлении, так и на ложе, и, если жена его не устраивает, он может ее бросить или искать утешений на стороне. Для женщины, даже для королевы, все обстоит иначе: ей придется терпеть супруга, выбранного для того, чтобы произвести на свет потомство. Разве это не самое жестокое испытание, когда любишь так, как вы любите бастарда?
— Настолько жестокое, что я и думать об этом не хочу! Если мне придется стать преемницей Сибиллы, я или все же сделаю королем Онфруа, как она сделала Ги, или откажусь от короны!
— Не думаю, что вы вправе от нее отказаться, потому что пребывание на троне станет вашим долгом!
Сибилла умерла в октябре 1190 года. Она стала жертвой одной из тех эпидемий, которые словно по расписанию обрушивались на переполненный лагерь, разбитый у Акры. Там скопилось слишком много людей, и не все они могли приспособиться к местному климату. Кроме того, вокруг было слишком много распутниц, надеявшихся поживиться богатствами, которые принесли с собой крестоносцы с Запада. И самые красивые из них были порой и самыми опасными, потому что они несли в себе болезни, заразу, которую где-то подхватили, а теперь передавали другим. Кроме того, съестные припасы начинали иссякать, а все попытки разжать тиски, в которые зажал противника Саладин, оказывались бесплодными. Наконец, дожди, обычно благословенные, этой осенью обернулись настоящим бедствием.
Молодая королева, которой было всего тридцать лет, умерла вечером, в час, когда из-за крепостных стен осажденного города доносился призыв муэдзинов к вечерней молитве, и епископ Акры, просивший Господа проявить милосердие к этой эгоистичной и легкомысленной душе, возвысил голос, чтобы заглушить голоса неверных. Окружающее пространство заполнили звуки, в которых звучало больше гнева, чем благочестия. У подножия лазурной постели, по которой с тщетным теперь сладострастием рассыпались золотые распущенные волосы, Ги де Лузиньян, припав лицом к ступням жены, душераздирающе рыдал, безразличный ко всему, что происходило вокруг. Он остался там и тогда, когда все остальные вышли, чтобы не мешать служанкам королевы обмыть ее и убрать, он не слышал, как перешептываются созванные к шатру бароны и военачальники.
Кто-то — и это был Симон Тивериадский, муж Эрменгарды д'Ибелин, — произнес:
— Королева Сибилла умерла. Да здравствует королева Изабелла!
А когда граф де Дрё удивленно заметил, что остается король Ги, он-то по-прежнему жив, ему объяснили, что Сибилла была не женой короля, а коронованной королевой, и Лузиньян без нее — никто. Коннетабль Амори, слушавший эти разговоры, нахмурясь и скрестив руки, возразил, что осаждать Акру пришел Ги, а не Изабелла, и он заслуживает того, чтобы оставить ему корону. Но местные бароны ответили на это, что существуют законы королевства, на что он откликнулся так:
— Можно понять, что вы не любите Ги, он сильно провинился, в чем позже раскаялся, но вспомните, за кем сейчас замужем Изабелла Иерусалимская. Неужели вы лишите престола Ги, чтобы посадить на его место Онфруа де Торона, который боится собственной тени и скорее убежит с криком «на помощь!», чем позволит возвести себя на трон? Нам нужен настоящий вождь.
— И это не ваш брат, — отрезал Симон. — Если бы не вы, и его бы здесь не было. Что касается Изабеллы, ей нетрудно будет развестись с Онфруа. В Тире есть человек, который нам нужен. С ним у нас появится новая, сильная и решительная династия. И на следующее утро, когда лагерь христиан облачился в траур, а в лагере мусульман по приказу Саладина воцарилось почтительное молчание, к старой финикийской столице направилось судно, уносившее епископа Акры и наиболее знатных баронов уничтоженного королевства.
Новость уже туда долетела. И пока Монферра, стараясь скрыть блеск глаз под полуопущенными веками, вместе с Балианом д'Ибелином ждал судно в порту, Изабелла вдвоем с матерью затворилась в часовне, где она молила небо избавить ее от этой короны. Изабелла боялась ее, как отравленной чаши, и не слушала мягких уговоров Марии, не понимавшей толком, радоваться ей или огорчаться тому, что ее предположения так быстро сбылись.
И все же Изабелле пришлось открыть двери маленького святилища перед архиепископом и, опустившись на колени, поцеловать кольцо на руке, которой он перед тем ее благословил. Затем она внешне спокойно выслушала горестную весть о смерти Сибиллы и известие о том, что ей предстоит взойти на трон, который прежде занимали ее отец и ее брат. Но, когда речь зашла о расставании с Онфруа де Тороном, молодая женщина возмутилась:
— Неужели вы такого невысокого мнения о браке, монсеньор? Я соединена с моим мужем священными узами, которые не может разорвать даже король.
— Почему же, в некоторых случаях может. Королева должна обеспечить продолжение династии. В глазах Церкви это самое главное. А у вас, хотя вы замужем уже семь лет, все еще нет детей.
— Может быть, в этом нет вины Онфруа? Возможно, это я виновата?
Она готова была взять на себя любую вину, приписать себе любой изъян, лишь бы избежать развода, после которого ее неизбежно отдали бы Конраду де Монферра. Она его боялась, а при одной мысли о том, что ждало бы ее в ночь после свадьбы, ей становилось тошно. И потому она намерена была изо всех сил цепляться за Онфруа, который оставался единственной преградой между ней и столь явным вожделением маркиза. Ее муж был неспособен на жестокий поступок, и его любовь походила на спокойную реку, знакомую и предсказуемую, поэтому никаких неожиданностей опасаться не приходилось. Брак с ним стал надежным убежищем, в котором сжигавшая ее великая любовь могла жить тайно, словно тлеющий под пеплом огонь. Но архиепископ Стефан с улыбкой возразил:
— Все женщины вашего августейшего рода плодовиты, и нет никаких оснований для того, чтобы вы стали исключением. Вина — если вообще можно говорить о вине в этой области, где распоряжаются лишь Бог и природа, может быть возложена лишь на сира Онфруа!
