В слабых лучах солнца его кольчуга, шлем и оружие сверкали чистым серебром. Шлем был увенчан резной золотой короной, на куртке, надетой поверх доспехов, горел вышитый крест. Всадник притягивал свет, он был окружен таким сиянием, что можно было подумать, будто на выручку христианам явился сам святой Георгий. Его меч, вращаясь, вспыхивал яркими отблесками, но особенно путающим его делала скрывающая лицо белая кисея...
По рядам войска, состоявшего большей частью из простых людей, верящих в чудеса, пробежал испуганный шепот, завершившийся призывом, мольбой:
— Прокаженный король! Он возвращается! Аллах! Аллах!
Однако фантастическое видение никого не ранило, никого не коснулось. Оно молнией пронеслось через окаменевшее войско, вращая мечом, потом скрылось среди лесистых холмов, возвышавшихся над долиной Акры. Несколько всадников погнались за ним, но не нашли; да к тому же солнце внезапно поглотила черная туча, и снова полил дождь.
Эта сцена продолжалась совсем недолго, но франкам этого хватило, чтобы собраться с силами, мамелюкам пришлось иметь дело с храбрыми рыцарями графа Генриха Шампанского, и атака была отбита. Легко представить себе, с какой радостью встретили Конрада де Монферра и привезенное им продовольствие. Пожалуй, единственными, кто ему не обрадовался, были Лузиньяны. Вдовец Сибиллы без промедления дал понять мужу Изабеллы, что намерен оставаться на том месте, на которое возвела его любовь жены, еще немного — и они подрались бы. Спор остановил епископ Бове:
— Предоставим рассудить вас королям, которые вскоре прибудут! Они уже недалеко...
Может быть, это было самое мудрое предложение, хотя палестинские бароны, позабыв о своем европейском происхождении, с недоверием отнеслись к предложению предоставить за них решать их династические споры французскому или английскому королю. Но, поскольку в них очень нуждались, на этом и остановились. Тем не менее Конрад де Монферра больше не покидал лагеря у стен Акры, желая оказаться на месте, когда придется защищать права своей жены, а главное — собственные, и зная, что получит корону лишь в том случае, если Изабелла будет признана безоговорочно и всеми.
Это решение хорошо было, по крайней мере, тем, что избавляло молодую женщину, которую теперь часто тошнило, от присутствия мужа, которого ей в ее состоянии все труднее было выносить по очень простой причине: Монферра, очень о себе заботившийся — он чаще большинства мужчин посещал баню, — обожал духи и злоупотреблял ими. А Изабелла, которая в обычное время и сама их любила, хотя пользовалась ими более умеренно, испытывала такое отвращение к запаху, который распространял ее супруг, что ее начинало мутить, едва в залах, ведущих к супружеской спальне, раздавались его решительные шаги. Так что его отъезд совсем ее не огорчил.
Начиналась зима. Она была суровой, принесла с собой дожди, холода и болезни, и каждый получил свое; меньше всего досталось, пожалуй, жителям Акры, которые могли укрыться в домах, но в обоих палаточных лагерях находиться было тяжело. К тому же бои продолжались, убитых и раненых становилось все больше. Особенно трудно пришлось крестоносцам. Призрачный рыцарь появлялся еще два раза, всегда в решающие минуты, и снова сеял ужас среди мусульман. При последнем его появлении Саладин послал вдогонку своих людей, но безуспешно: рыцарь растаял, словно видение, каким он и был, среди тонувших в тумане деревьев, которыми поросли склоны высоких холмов...
С тех пор его больше не видели. Впрочем, сильное подкрепление было уже на подходе...
В первый день весны в море показалась армада кораблей под французскими флагами. Филипп II, которого уже называли «Августом», привез с собой герцога Бургундского, Гуго III, большое войско, а также Филиппа Эльзасского, того самого графа Фландрского, который вызвал в свое время недовольство Бодуэна IV и который теперь, повзрослев, поумнев и раскаявшись, привел, наконец, свои войска на помощь Святой земле.
Из трюмов своих судов Филипп извлек разобранные на части мощные осадные машины и поднял синий с золотыми лилиями флаг напротив Проклятой Башни — самого надежного укрепления во всем городе. Рядом его механики установили исполинскую катапульту, прозванную «Злой соседкой», которая обрушила на стены град огромных камней. Для того чтобы защититься от нее, осажденные поставили на стене свою машину, которая произвела некоторые разрушения в лагере франков, но не смогла нарушить царившего там отличного настроения. Эту катапульту воины окрестили «Злой кузиной» и продолжали делать свое дело как ни в чем не бывало.
Король без труда поладил с Монферра. Этот двадцатишестилетний Капетинг, рассудочный и политически дальновидный, уже сумевший дать почувствовать крупным вассалам силу своей воли, был в чем-то схож с Монферра, жаждавшим власти и проявившим достаточно ума и дальновидности, чтобы ее добиться. Кроме того, маркиз, женатый на наследнице иерусалимского престола, казался ему наиболее подходящим собеседником для переговоров.
К тому же его конкурент на время выбыл из игры. В самом деле, Филипп так сильно опередил Ричарда Английского, потому что последний, несколькими днями позже него покинувший Мессину, где оба перезимовали, увидел, как судно, на котором плыли его сестра и его молодая жена, Беранжера Наваррская, буря выбросила на берег острова Кипр. Островом в то время правил византиец Исаак Комнин, настроенный к франкам враждебно и поддерживавший какие-то связи с Саладином.
Поскольку выброшенные на берег суда встретили неласковый прием, Ричард высадил на остров свои войска, напал на Исаака, разбил его под Тремифусой, взял его в плен и хозяином вступил в столицу Кипра Никосию, завладев таким образом всем островом... Узнав об этом, Ги де Лузиньян тотчас отплыл на Кипр, чтобы рассказать Ричарду о своем положении и настроить его против Конрада де Монферра и его сторонников. Ему это удалось. Ричарда привели в восторг статность и красота Ги, и он пообещал ему свою полную и безоговорочную поддержку. С ним всегда было так. Ричард переходил от самой черной ярости к отроческому увлечению, и это, наряду с почти полным отсутствием политического чутья, было ахиллесовой пятой безрассудно храброго человека, легендарного воина, должно быть, величайшего воителя своего времени.
Когда английские львы присоединились у Акры к французским лилиям, Филиппу Августу пришлось призвать на помощь все свои дипломатические способности, чтобы совместная осада, которую им предстояло вести, не превратилась в династические раздоры — поскольку Ричард высокомерно дал понять, что намерен отстаивать права Ги. Филипп тем более заслуживал похвалы как дипломат, поскольку отношения между ними были не из лучших. Прежде, в те времена, когда Ричард, спасаясь от гнева отца, Генриха II, жил при французском дворе, они были дружескими и даже сердечными, но испортились после того, как Ричард занял на престоле место Генриха. Он сделался герцогом Нормандским и должен был дать клятвенное обещание верности королю, решительно настроенному отстаивать целостность своего королевства, стараясь при этом как можно больше расширить его границы. Кроме того, Ричард, который в течение долгих лет был помолвлен с единокровной сестрой Филиппа Алисой Французской (девушка воспитывалась при английском дворе), отказался на ней жениться, и его вполне можно понять: его невеста — несомненно, ее к этому принудили! — стала любовницей его отца Генриха, воспылавшего к ней бешеной страстью. Филипп еще мог смириться с тем, что сестру отослали домой; но пока он зимовал в Мессине, ему пришло в голову самому жениться на Жанне, сестре Ричарда и вдове короля Сицилии, а Ричард, не желая считаться с тем, насколько обеим странам пошел бы на пользу такой союз, грубо отказал. Выслушав отказ, Филипп покинул Мессину с мыслью когда-нибудь отплатить бывшему другу за оскорбление. И неуместное заявление Ричарда еще более укрепило его в намерении встать на сторону Изабеллы, Конрада и местных баронов. Пусть Ричард связан узами родства с Лузиньянами, но сам он точно так же связан с Монферра. Ему хватило благоразумия ответить на этот вызов кратко:
