– Спасите, – говорит, – помирает совсем!
Папа говорит:
– Тут хирург должен. Я же не хирург. Надо в город, в больницу, везти.
А в больницу, оказывается, везти нельзя. В тот год Волга очень рано замерзать начала. Сало пошло, на лодке не пробьёшься, а ледостава ещё нет. На тот берег – нечего и думать. И наш Маврикий Петрович, значит, тоже там застрял. Такое вышло вот стечение подробностей.
Отец взял чемоданчик свой с инструментами, собрался – раз-раз – живо (он быстрый ужасно, как все доктора), поцеловался с нами и говорит:
– Спектакль откладывается на завтра. Билеты действительны.
Вернулся он уже ночью совсем. Я проснулся, слышу – он ходит чего-то, не ложится. Потом гляжу – подходит к лампе. Лицо слишком серьёзное, бледный весь какой-то – видно, устал. Подошёл к лампе, поднял её со стола, посветил ею совсем близко на правую руку – и обратно лампу, на место. Потом опять походил, походил, опять к лампе – и пальцами всякие штуки делает, шевелит. И карандашом чего-то на руке чертит. Тут и Юзька, чертёнок, проснулся. Сел и говорит:
– Папа, ты чего это там тени показываешь?
– Репетирую, – отец отвечает. Тут и я спросил:
– А как та женщина, больная?
– Случай отвратительный, – говорит. – Запустили чёрт знает как. Всё, что мог, сделал… А ты, – говорит, – в общем, спи, морда ты полуночная. Ну, живо у меня сдать! – и потушил лампу.
А утром я проснулся рано, а он уже сидит в одной рубашке. Жёлтый какой-то. У окна. Засучил рукав и опять что-то на руке карандашом отчёркивает. Я как подкрадусь сзади… А он вдруг рассердился:
– Ты чего за кулисы подглядываешь? Марш отсюда! – И не смотрит сам на меня. А потом лёг на диван. – Голова, – говорит, – заболела.
За обедом совсем ничего есть не стал. А после обеда подозвал меня к окну и показывает руку. Смотрю – она вся химическим карандашом исчёркана. И жилы тоже синие, прямо как реки на географической карте. Даже не разберёшь сразу, где он карандашом навёл, а где жилы.
– Ну вот, – говорит папа, – сегодня у нас будет собственноручный театр военных действий. Дислокация такова: вот тут, видишь, полоса красная вспухла, и тут. И тут… Это наступает противник. Наши вот здесь у кисти первый заслон сделали. Но враг прорвался. Вот я отметил карандашом, на сколько он за ночь продвинулся. Теперь части противника наступают по направлению к локтю. Вот тут противник предполагает далёкий рейд сделать. Видишь? Ну, а у локтя наш второй барьер. Вот если и тут его не удержишь, тогда дело, брат, скверное. Может быть, правда, ещё у плеча, под мышкой, наш барьер задержит. Но это уж вряд ли… – Потом отец посмотрел на Юзьку и говорит: – Юзик, дружок, сбегай, будь друг, на кухню к Малаше, скажи, я завтракать не буду. И побудь пока там.
Юзик ушёл, а я говорю:
– Папа, я это считаю просто безобразием с твоей стороны. Ты это Юзьке вкручивать можешь. А я не маленький. Что ты со мной игрушки строишь! Глупо это, я считаю, вот и всё. Что у тебя с рукой вышло?
Ну тогда отец уж рассказал. Он, в общем, оказывается, когда мыл вчера руку перед операцией, уколол щёткой палец. А резиновые перчатки он дома оставил. И откладывать уже нельзя было. Вот, наверное, гной скверный попал туда, где папа накололся. Палец безымянный стал черным, опух, и началось почти заражение крови. Уже к локтю полосы стали подбираться. А в город, в больницу, сейчас ведь никак не попадёшь…
Юзьке отец ничего не велел говорить. И у нас получилось с ним вроде военной тайны… Мы отметили карандашом, где кончается полоса. Но краснота лезла все дальше. Мы через каждый час смотрели. А краснота все лезла и лезла выше.
– Помощи ждать нам неоткуда, – говорит отец, – барьер сдал. Противник форсировал локоть. Надо принимать бой.
А Юзька, вот шляпа, ничего не понимает.
– Вот у нас папа какой молодец! – говорит. – У него голова болит, а он все войну нам представляет.
Ну, к ночи папе совсем плохо сделалось. Лежал, лежал он, вдруг как вскочит.
– Обходит, обходит! – кричит.
Юзька проснулся, а отец уже пришёл в себя. Сидит на кровати и говорит ему:
– Ты спи, спи, это я репетирую. – А потом мне: – Ну-ка, Николай, вставай-ка на ночную разведку.
Я посмотрел, а у него вся рука до плеча горит. И мне стало до того страшно… Ведь видно прямо, как по руке это ползёт. Аж меня всего холод продрал. Я чуть реву не дал: что-то вспомнилось, как он нам этой рукой театр представлял. И такой мне папина эта рука сделалась – лучше бы уж у меня с рукой что-нибудь вышло. Честное слово.
– Да, – говорит папа, – подвёл безымянный. Ну, ждать, брат, нельзя. Приказываю готовиться к боевой операции. Палец – изменник. Жалеть его нам нечего. Штаб находит необходимым уничтожить две предавших фаланги… Командование принимаю на себя. Тебя назначаю помощником. Не боишься?
– Что значит – боишься? – говорю я. – Только брось ты меня разыгрывать.
– Ничего, так легче, – говорит отец. – А в общем, ничего такого страшного – отчикнем, и все.
И мы пошли с ним в амбулаторию, папин кабинет. А Юзька, шляпа, сзади кричит в кровати:
– Ой, вы куда? Примите меня тоже в вашу войну… Большой парень, пятый год, а ничего не понял.
– Ну, сначала произведём артиллерийскую подготовку, – говорит отец. Достаёт шприцы. – Так. Адреналин здесь, – говорит, – новокаин на месте… Вот, черт, не с руки! А ну, держи как следует. Что это у тебя зубы стучат?! А, понимаю. Это у тебя вроде пулемёта. Так, так, стучи. Ну-с, теперь, Коля, возьми вот этот шприц. Если боишься, отвернись. В случае, сознание потеряю, тогда впрыснешь. Понял? Бери. Есть?..
И он всё время так говорил командирским голосом. Даже я и не знаю: не то это он нарочно, чтобы мне легче было, не то правда, в бреду. Жар у него был. Почти сорок градусов. Но я тоже, чтобы настроение поддерживать, хоть самого меня и трусит всего, тоже говорю по-военному:
– Есть впрыснуть, папа!..
И правда, от этого как-то легче получалось. Будто мы на войне с ним рядом. Потом он закричал:
– Санитары! Санитары! Бинты давай!..
И я ему помог перевязать. Но тут он вдруг сделался совсем белый, холодный, потный весь и стал валиться. Я зажмурился и впрыснул ему в руку, как он велел. А потом помог ему дойти обратно до дивана. Ну, и все.
…А к вечеру и фельдшер приехал. Перебрался как-то.
– Ох, Георгий Осипович, – говорит, – вот красота парад был! – Это он ещё в передней начал. А как вошёл, глянул на папу, так и встал. – Чего это вы?..
– У нас тут тоже парад не парад, а битва целая была, – папа говорит, – бой при безымянном пальце… Ну, Колька молодец. Дрейфил, правда, порядком, но всё-таки не осрамил своё поколение. Это, по крайней мере, сын, я понимаю!
А я говорю:
– Да, он сам даже не пикнул… Вот это, я понимаю ещё, отец!
Комментарии
Произведения Л. А. Кассиля издавались много раз и отдельными книгами, и различными сборниками, и большими однотомниками, но вот впервые издается собрание его сочинений в пяти томах, в которое входит все лучшее, созданное писателем.
В первый том вошли книги – «Кондуит и Швамбрания», «Вратарь Республики» и шесть рассказов. Открывает том автобиография – «Вслух про себя».
Вслух про себя*
Перечитайте еще раз это название и подумайте, что оно значит. В самом деле, «вслух» – это громко, слышно для всех, а когда говорят: «читай про себя», это значит: «читай не вслух, не громко, а беззвучно», и получается, как будто две части этого названия противоречат друг другу… Но если пристально вслушаться в название автобиографии, то нетрудно разгадать второй, истинный смысл этого названия: автор рассказывает нам всем «вслух» про самого себя. И, оказывается, никакого противоречия нет, а есть то, что называется игрой слов.
Писатель рассказывает нам «про себя» – про свою жизнь, про свои книги, про своих читателей. Всего, конечно, он рассказать не может. Прожито им немало и написано очень много. Но мы с особым интересом будем читать «Кондуит и Швамбранию», когда узнаем, что все описанное в книге – это правда, это действительно было.
С особым интересом мы будем читать и «Вратаря Республики», узнавая в одном из героев этого романа – Евгении Карасике – множество черт самого автора.
Впервые автобиография Льва Кассиля под этим названием, «Вслух про себя», появилась в 1934 году в журнале «Интернациональная литература», выходившем на русском, английском, немецком и французском языках. Но тогда она была очень коротенькой… А с тех пор прошло больше тридцати лет… Конечно, теперь автобиография писателя стала немного длиннее. Здесь она перепечатывается из двухтомника «Советские писатели», вышедшего в Москве в 1959 г., но в нее автор добавил еще несколько страниц про своих читателей.
Эсдеки и эсеры – так называли членов Российской социал-демократической рабочей партии – «социал-демократов» и членов так называемой партии «социалистов-революционеров».
