«В Степлаге, в Экибастузе, придурком был Дмитрий Панин — бригадиром, который пристроил прибывшего А. С[олженицына] на должность нормировщика. К моменту нашей забастовки и голодовки зимой 1951/1952 года А. С. был уже на придурочной должности бригадира. (Об этом он признавался в своем „АГ“). Последний год его пребывания в Экибастузе мне неизвестен из-за этапирования в Норильск. Помимо обоих русских: Панина и Солженицына, был еще русский бригадир (придурок) по фамилии Генералов. Придурком был русский врач Панченко [позднее С.Ю. уточнил, что фамилия врача была Янченко] в санчасти, который якобы должен был его [Солженицына] оперировать по поводу „рака“. Были еще другие русские на придурочных работах, в процентном отношении [это] соответствовало их численности в лагере. Ибо от 60 до 75 % во всех Особых лагерях были западные украинцы, которые принципиально не шли на придурочные работы. Евреи были тоже на придурочных работах, но в соответствии с их общей численностью в лагере — 1 %. Всегда и везде этот 1 % — и в Экибастузе, и в Норильске, и на Колыме.[784]
В Экибастузе было два „повторника“, отсидевших в 30-е годы свои сроки и взятые повторно, — евреи: Матвей Адаскин, нарядчик, и Гиндлин в КВЧ. Был еще в придурках Яша Готман — зубной врач, инвалид войны, который начал работу после того, как моя мама, по моей просьбе, из Москвы прислала ему весь полагающийся для работы зубоврачебный инструмент. Ни одного бригадира-еврея не было. Два барака заселяли одни русские, с отличительными номерами на одежде КТР — каторжане, имевшие все сроки по 20 лет каторги по указу В[ерховного] С[совета] от 1943 года за прислужничество оккупантам: [бывшие] полицаи, бургомистры. У них были свои бригадиры из русских. Остальные русские с обычными четырьмя номерами составляли русские власовцы или служившие в плену в эсэсовцах (у них в подмышке были полагающиеся в СС татуировки с группой крови)».[785]
Это письмо С. Ю. Бадаша было написано, а мною процитировано еще до того, как он (и я) ознакомились с полным текстом второго тома,[786] а потому мы понятия не имели, что Семен Юльевич как раз и выведен Солженицыным в качестве характерного лагерного придурка-еврея.
Читаем во втором томе:
«Экибастузский мой солагерник Семен Бадаш, в своих воспоминаниях рассказывает, как он устроился — позже, в норильском лагере — в санчасть: Макс Минц просил за него рентгенолога Ласло Нусбаума просить вольного начальника санчасти. Взяли. Но Бадаш, по крайней мере, кончил на воле три курса медицинского института.[787] А рядом с ним остальной младший медперсонал: Генкин, Горелик, Гуревич (как и мой приятель Л. Копелев, Унжлаг) — и не касались той медицины никогда прежде» (т. II, стр. 331).[788]
Так как я давно и хорошо знаю книгу С. Ю. Бадаша, то, прочитав это, я не поверил своим глазам. Все могут короли — это понятно, но зачем же так подставляться? У Бадаша говорится:
«Ткачуки связываются с хирургом Омельчуком, имеющим вес у начальника санчасти вольной Евгении Александровны Яровой, и просят повлиять на нее, чтобы меня взяли на работу в больницу, как своего из казахстанских бунтовщиков. Одновременно и Макс Минц через рентгенолога Ласло Нусбаума просит поговорить обо мне с начальницей. Через месяц я получаю разрешение на работу в санчасть в 4-м лагпункте. Среди медперсонала, кроме Омельчука и Нусбаума, — Генкин, Раймасте, Горелик, Гуревич».[789]
Как видим, черным по белому написано: поступить в санчасть еврею Бадашу помогли три украинца Николай и Петр Ткачуки и Омельчук, а окончательно решила вопрос Яровая, скорее всего, тоже украинка. Помогло ли ходатайство еще и Минца-Нусбаума, неизвестно, хорошо, что не повредило. Именно на этот отрывок ссылается Солженицын, но препарирует его на свой лад.
Как старатели промывают песок, уносимый потоком воды, чтобы собрать выпавшие в осадок крупицы золота, так и Солженицын промывает текст своего солагерника, дабы избавиться от пустой нееврейской породы. Таким методом написаны все тысяча сто страниц его историко-научного труда, но здесь этот метод предельно обнажен.
Прием работает не только по отношению к самому Бадашу, но и к остальному норильскому медперсоналу. Откуда Солженицыну известно, что перечисленные им придурки-евреи к медицине отношения не имели и пристроились в санчасть исключительно по протекции других евреев? В книге Бадаша ничего подобного не говорится, а другими источниками Александр Исаевич не располагает. Бадаш написал мне об этом «цитировании»:
«Я перечислил в своих воспоминаниях и ряд работавших в больнице зэков. Омельчук — украинец, блестящий хирург, после освобождения начальство Норильского комбината просило его остаться на работе в Норильске. Реймастэ — эстонец, старый опытный фтизиатр, кончивший много лет назад Тартуский университет. Рентгенолог пожилой Ласло Нусбаум — венгерский еврей, в Будапеште имел большую практику. Горелик — не еврей, а чех, из города Простеев. Саша Гуревич — еврей — киевлянин, специалист по рентгенотехнике (работал с Нусбаумом). Генкин — московский врач, еврей, по специальности гинеколог, но за отсутствием женщин работал общим врачом на амбулаторных приемах».[790]
Солженицын не только вытравил из цитируемого текста все нееврейские фамилии и объевреил чеха, — он опозорил всех названных им лиц, хотя ничего о них ему неизвестно. На поверку-то выходит, что все они имели медицинское образование и опыт работы и, вероятно, многим зэкам спасли жизнь! Откуда же такая злоба к людям, которых он никогда не встречал, не видел и не слышал? Они провинились только одним — своими еврейскими фамилиями.[791]
В книге Бадаша о медицине и медперсонале много говорится именно в главе об Экибастузе, но ее Солженицын полностью обошел, хотя он сам там был, ему и карты в руки. Бадаш пишет, что мечтал работать по своей будущей специальности, но медперсонал встретил его в штыки, как возможного конкурента. В результате он стал «санинструктором», то есть, работая в бригаде зэков киркой и лопатой, имел при себе чемоданчик с медицинским набором для оказания первой помощи. Так же и два врача, Корнфельд и Петров, вкалывали на общих работах и носили чемоданчики с красным крестом. А прием больных вел некто Шубартовский — «не медик, а ксендз», который, «зная латынь и будучи человеком грамотным, устроился в амбулаторию».[792]
Солженицыну все эти люди и обстоятельства известны; если бы в тексте Бадаша было хоть слово неправды, он бы ему не спустил. Но об этом — гробовое молчание. По книге Бадаша, соответственно ее препарируя, он строит нужные ему умозаключения о Норильском лагере!
Ну, а если сопоставить нынешний текст Солженицына с тем, что раньше писал он сам?
«С первых же шагов по пересылке ты замечаешь, что тут тобой будут владеть не надзиратели, не погоны и мундиры, которые все-таки нет-нет, да держатся же какого-то писаного закона. Тут владеют вами — придурки пересылки. Тот хмурый банщик, который придет за вашим этапом: „Ну, пошли мыться, господа фашисты!“; и тот нарядчик с фанерной дощечкой, который глазами по нашему строю рыщет и подгоняет; и тот выбритый, но с чубиком воспитатель, который газеткой скрученной себя по ноге постукивает, а сам косится на ваши мешки; и еще другие неизвестные вам пересылочные придурки, которые рентгеновскими глазищами так и простигают ваши чемоданы, — до чего ж они друг на друга похожи! и где вы уже всех их видели на вашем коротком этапном пути? — не таких чистеньких, не таких приумытых, но таких же скотин мордатых с безжалостным оскалом?
Ба-а-а! Да это же опять блатные! Это же опять воспетые утесовские УРКИ! Это же опять Женька Жоголь, Серега-Зверь и Димка-Кишкеня, только они уже не за решеткой, умылись, оделись в доверенных лиц государства и С ПОНТОМ наблюдают за дисциплиной — уже нашей. Если с воображением всматриваться в эти морды, то можно даже представить, что они — русского нашего корня, когда-то были деревенские ребята, и отцы их звались Климы, Прохоры, Гурии, и у них даже устройство на нас похожее: две ноздри, два радужных ободочка в глазах, розовый язык, чтобы заглатывать пищу и выговаривать некоторые русские звуки, только складываемые в совсем новые слова» (курсив мой. — С.Р.).[793]
Может быть, это про специфический тип лагерей — пересыльные?
Но вот и они самые, истребительно-трудовые:
«Особенным образом подбираются те зонные придурки, от кого зависит питание и одежда. Чтоб добыть те посты, нужны пробойность, хитрость, подмазывание: чтоб удержаться на них, — бессердечие, глухость к совести (и чаще всего еще быть стукачом)… Неслучайно именно сюда назначаются начальством все бывшие свои люди, то есть посаженные гебисты и эмведешники. Если уж посажен начальник МВД Шахтинского округа, то он не будет валить леса, а выплывет нарядчиком на комендантском ОЛПе УсольЛага. Если уж посажен эмведешник Борис Гуганава („как снял я один раз крест с церкви, так с тех пор мне в жизни счастья не было“) — он будет на станции Решеты заведующим лагерной кухней. Но к этой группе легко примыкает и совсем казалось бы другая масть. Русский следователь в Краснодоне, который при немцах вел дело молодогвардейцев, был почетным уважаемым нарядчиком в одном из отделений Озерлага. Саша Сидоренко, в прошлом разведчик, попавший сразу к немцам, а у немцев сразу же ставший работать на них, теперь в Кенгире был завкаптеркой и очень любил на немцах отыгрываться за свою судьбу. Усталые от дня работы, едва они после проверки засыпали, он приходил к ним под пьянцой и поднимал истошным криком: „Немцы! Achtung! Я — ваш бог! Пойте мне!“».[794]
