Проект переселения евреев на землю окончательно загубила сплошная коллективизация. Судя по книге Ю. Ларина, изданной в год великого перелома, даже он (уж насколько осведомленный человек) не подозревал о том, что грядет. Евсекция тоже была застигнута врасплох. Не разобравшись в ситуации, С. Диманштейн заикнулся о том, что в «национальных сельхозрайонах» следовало бы повременить со сплошной коллективизацией, за что был обвинен в национализме. Вероятно, то была последняя капля, побудившая Сталина разогнать Евсекцию, а затем ликвидировать ее бывшее руководство.
Еврейские поселенцы испытали на себе все то, что принесла коллективизация крестьянству. «Многие евреи-фермеры отказывались вступать в колхозы, отказывались выращивать урожай, зная, что государство его заберет. Скот резали, чтобы не сдавать его в колхоз. Начался значительный отток населения из колоний, ставших колхозами. Вместе с коллективизацией проводилась „интернационализация“. Еврейские и нееврейские колхозы насильственно объединяли — поощряли переселение не евреев в еврейские поселения и наоборот».[762] По оценке Цви Гителмана, к началу войны число евреев-крестьян уменьшилось более чем вдвое. Все же евреи-крестьяне не исчезли полностью; в конце 1960-х мне довелось навестить дальних родственников в «еврейском» колхозе в Джанкое.
Одновременно с ликвидацией единоличных крестьянских хозяйств был ликвидирован НЭП. Деклассированные, лишенные прав нэпманы стали «бывшими» и из ведения фининспектора полностью перешли под опеку ГПУ. Началась «золотуха».
«Исследователи, потрясенные бессовестным, кровавым концом НЭПа, почти упустили из виду окончательную расправу над ним — „золотуху“, — вспоминала Эстер Маркиш. — Всех не успевших умереть собственной смертью или быть убитыми нэпманов решено было вновь посадить и „трясти“ до тех пор, пока они не отдадут утаенное в прошлом золото, ценности или деньги».[763]
Кампания охватила всю страну, тысячи, десятки тысяч «лишенцев» и нэпманов похватали и «трясли». О масштабе этой акции живо говорит хотя бы описание того, как Эстер Маркиш искала арестованного отца: «Площадь перед тюрьмой была черна от народа — словно бы праздник какой здесь проводили или ярмарку, или устроили центр черного рынка». Эстер Маркиш вспоминает, как ГПУшник требовал от нее:
«— Твой отец во всем признался! Он сказал — у него вот такие мешки с золотом! Где империалы? Ты привезла империалы?
— Ах, так! — закричала я и почти в истерике. — Если мой отец скрывал свое золото от семьи — ведите его сюда! У нас есть только рояль, мамино кольцо и золотые часы…
У мамы была еще нитка орлеанского жемчуга, но я про эту нитку ничего не сказала — она мне очень нравилась.
— А нитка орлеанского жемчуга!.. Что же ты ничего нам о нем не рассказываешь? Нитка на тридцать зерен!».[764]
Вопреки А. И. Солженицыну, среди тех детей и тех родителей, которых советская власть «трясла» в двадцатые годы, евреи были представлены очень густо — во много раз гуще, чем в советском руководстве. И то же было в тридцатые годы. И в сороковые. И во все остальные — до самого скончания советской власти, вырабатывавшей «коммунистического человека из материала капиталистической эпохи». Евреи оказались для этого наименее пригодными, потому и подвергались наиболее жесткой обработке, «начиная от расстрелов». А когда пошел попятный ход — к капитализму, — козлами отпущения снова стали евреи. Подтверждений тому много, самых разных. В числе других — книга А. И. Солженицына «Двести лет вместе».
Евреи в ливреях
По Солженицыну, евреи доминировали в большевистском руководстве, и особенно — в карательных органах советской власти, «густо окрашивая» все репрессивные кампании. Особенно этим полны две главы — 18-я («Двадцатые годы») (т. II, стр. 198–277) и 19-я («В тридцатые годы») (т. II, стр. 278–328). Вместе они охватывают 130 страниц, то есть четвертую часть второго тома. В них мелькают сотни еврейских имен — целыми проскрипционными списками. Только расстрелянных или доведенных до смерти и самоубийства высокопоставленных чекистов в конце тридцатых годов, то есть в годы Великого террора, перечислено полсотни (т. II, стр. 295–296). За ними следует вдвое больший список репрессированных партийных, военных, дипломатических, хозяйственных деятелей, который автор называет «мартирологом многих и многих евреев на верхах» (т. II. стр. 300–301). При этом подчеркивается, что сталинские чистки не носили антиеврейского характера: евреев оказалось так много среди репрессированных, потому что до этого их было слишком много в руководящем аппарате. Они-де двадцать лет терзали Россию, а потом и сами поплатились. За что боролись, на то и напоролись.
Картина действительно жуткая. И только мелким шрифтом, без логической связи с основным текстом, прорывается удивительная статистика. Оказывается, во все 30-е годы, «по недавно опубликованным данным, в местных органах госбезопасности, без ГУГБ [Главного управления ГБ], служило 1776 евреев (7,4 %)» (т. II, стр. 293). (Следует ссылка отнюдь не на «еврейский» источник).[765]
Но 1930-м годам предшествовали 1920-е. Как обстояло дело в первое советское десятилетие?
«Отсутствие квалифицированных специалистов в карательных органах создавало на всем протяжении 1920-х годов особые проблемы в ВЧК-ОГПУ», — отмечает автор наиболее полного исследования этого вопроса Л. Кричевский, указывая, что одна из «особых» проблем — «отсутствие необходимого количества лиц, преданных революции и одновременно имеющих достаточный уровень хотя бы общего образования».[766]
Приводя выписки из художественной и мемуарной литературы, Л. Кричевский показывает, насколько широко было распространено мнение о господстве в карательных органах инородцев — особенно латышей, в меньшей мере евреев и поляков. Он цитирует поэму Сергея Есенина «Страна негодяев», в которой главным «негодяем» выведен комиссар Чекистов, чья настоящая фамилия — Лейбман.
«Горький, вообще считавшийся юдофилом, — продолжает автор исследования, — очень болезненно воспринимал рост антисемитских настроений в послереволюционной России и одну из причин этого видел в сотрудничестве евреев в органах ЧК. В мае 1922 г., в интервью корреспонденту нью-йоркской социалистической газете „Форвертс“ Якову Лещинскому Горький сказал: „Я верю, что назначение евреев на опаснейшие и ответственнейшие посты часто можно объяснить провокацией, так как в ЧК удалось пролезть многим черносотенцам,… реакционные должностные лица постарались, чтобы евреи были назначены на опаснейшие и неприятнейшие посты“».[767]
Буревестник тут явно «загнул». Его теория черносотенного заговора, по которой евреев намеренно заставляли чинить расправу над русским народом, чтобы вызвать антисемитизм, вполне достойна теории жидо-масонского заговора. Тем более что тайные черносотенцы, якобы пробравшиеся в руководство ЧК, до сих пор не обнаружены.
В свете приведенных мнений Л. Кричевский озадачен тем, что «большое участие евреев в органах ЧК» не нашло заметного отражения в мемуарах тех, кто побывал в их лапах, но вырвался из них. Таковы известные нам историки и публицисты Г. Аронсон, С. Мельгунов, его жена П. Мельгунова-Степанова. Она даже особо отмечала, что органы «захватили» латыши, и евреям туда путь перекрыт. Л. Кричевский не доверяет таким сведениям, полагая, что «антибольшевистски настроенные социалисты, члены партий с весьма заметным членством еврейской интеллигенции»[768] занижали участие евреев в карательных органах, так как в их среде «подобное обращение к „еврейской теме“, вполне вероятно, могло вызвать „непонимание“».[769]
А подобное обращение к «латышской теме» вызывало понимание?
Теория тоже странная, показывающая, как трудно избавляться от шор стереотипных представлений. Поэтому, не доверяя теориям, слухам, воображению поэтов, пристрастной памяти мемуаристов, обратиться к цифрам, благо в исследовании Л. Кричевского их предостаточно. Мне эта статистика не кажется скучной — надеюсь, она не утомит и читателя.
Вот данные на сентябрь 1918 года. В аппарате ВЧК в Москве 781 сотрудник. Евреев 29, то есть 3,7 процента, латышей 278 — действительно многовато для маленького народца, оставшегося за пределами советской территории. Но значительно больше половины — русские.
Правда, в руководящем слое карателей инородцев больше половины: 116 латышей, 19 поляков и 19 евреев — из общего числа 220. Объясняется это низким образовательным уровнем рабоче-крестьянской России. Не могли же занимать руководящие должности те, кто едва мог расписываться. Впрочем, и в этом слое евреи составляли только 8,6 процента — в три раза меньше, чем русские и в шесть раз меньше, чем латыши.
