7. Ширяй
Млад отлеживался дней семь, хотя отец говорил, что ему нужно не меньше месяца, чтоб прийти в себя.
— Бать, у меня просто болит голова, — вздыхал Млад, — мне просто набили шишку на лбу, и больше ничего!
— Лютик, если бы ты только мог себе представить, какую ерунду говоришь! — качал головой отец.
Ширяй не отходил от него ни на шаг, и не позволял никому из студентов даже подать Младу воды. Он словно боялся, что потеряет и учителя тоже, словно хотел искупить вину и подстелить соломку там, где никто не собирался падать. Он вообще оправлялся с трудом — его напускная бесстрастность, которую он так любил изображать, слетела с него на несколько дней, и под ней обнажилась болезненная чувственность сильного шамана. Млад всерьез опасался, что парень не выдержит напряжения. Впрочем, это могло раскачать его способности, поднять их еще выше. А могло и свести с ума, а для шамана это быстрый и печальный конец: он бы не имел права подниматься наверх и умер, не в силах ответить на зов богов.
Штурм Пскова истощил силы ландмаршала, и на стенах царило затишье. Тихомиров все так же проводил со студентами занятия, и Ширяй был первым на них — он очень хотел отомстить. Он говорил, что запомнил того ландскнехта, и найдет его, во что бы то ни стало. Впрочем, однажды ночью он признался Младу, что ландскнехт только первый шаг на пути его мести.
— И кто же будет следующим? — поинтересовался Млад, — не иначе, ландмаршал?
— Нет, — фыркнул Ширяй, — у меня намечены двое: Чернота Свиблов и этот… Иессей. Когда война закончится, я сам поеду к этому однорукому кудеснику. И, знаешь, я найду слова, чтоб он явился в Новгород.
— Он может не почувствовать равного, — пожал плечами Млад, — поэтому Иессея надо сначала найти.
— Не беспокойся! Я его найду!
— Думаешь, ты умней Вернигоры?
— Я злей, — хмыкнул Ширяй.
— Злость — не лучший помощник в таких делах. Злость застит глаза.
— На худой конец, я спрошу богов! Ты же спрашивал Перуна!
— На очень худой конец, Ширяй! — Млад усмехнулся, — Боги просто не ответят тебе. Знаешь, с чего начал Перун? Он спросил: «Новгород? А где это?» И долго хохотал. Неужели ты думаешь, кто-то из них назовет тебе имя и улицу, где этот Иессей живет?
— Я все равно его найду, — Ширяй повернул голову к стене.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Млад, — найдешь.
Он бы и сам с удовольствием отыскал избранного из избранных. И, наверное, не стал бы дожидаться, когда однорукий кудесник соизволит явиться в Новгород — наивная уверенность в силе собственной ненависти показалась ему смешной, но имеющей право на существование.
Третий штурм южной стены ландмаршал предпринял только через две недели после второго, и начал его неожиданно — незадолго до полудня, когда по-весеннему яркое солнце светило в глаза защитникам крепости. Обстрел стен был коротким, малозначительным и продолжался, пока кнехты не подошли к стенам вплотную — пороха ландмаршалу не хватало, и на этот раз он не трогал стен — бил только по воротам Свинорской башни. Обитые полувершковой броней, ворота из вековых дубов шатались, но стояли…
Ополчение не успело даже построиться — никто не ждал нападения. Едва натянув доспехи, новгородцы бежали на стены, за которыми вырастали осадные башни — псковским пушкам тоже требовался порох, который не так быстро могли подвезти из крома.
Сотня Млада оказалась на стене между Свинорской и Полевой башнями позже остальных — Тихомиров поставил их держать оборону возле спуска со стены на ее середине.
Кнехты лезли и лезли по стенам, точно тараканы… В них стреляли из луков, их бросали вниз вместе с лестницами, их поливали горящей смолой, поджигали осадные башни, но на место одного побежденного немедленно вставали двое — как срубленные головы сказочного змея. В глазах рябило от начищенных до блеска разномастных доспехов, и солнце слепило глаза…
Треснули ворота, недобитые из пушек — их проломили тараном, и отборный полк ландскнехтов хлынул в захаб.
На стенах становилось все тесней — они перли, словно вода через край запруды, словно поднявшееся тесто из кадушки. И не было силы, чтоб остановить этот бесконечный поток. Новгородцы падали со стен под напором кнехтов, ломая ограждения, и вскоре некому стало бросать лестницы вниз и лить смолу на головы врага.
— Вниз! Отводите своих вниз! — крикнул Тихомиров сотникам.
Легко было сказать! Не прыгать же им с трехсаженной стены!
— Отходите к лестнице! — велел Млад своим, — Я прикрою! Отходите, я сказал!
Отходили медленно. Трое из сотни Млада упали со стены, прежде чем ему удалось встать так, чтоб освободить проход студентам и перекрыть его врагам. Он рубил мечом из последних сил, загораживал дорогу щитом, и чувствовал, что еще один шаг назад, еще один ощутимый толчок — и он полетит по лестнице спиной вниз. Отец был, как всегда, прав — удар шестопером в голову не прошел даром. Ему нужна была передышка — хотя бы перехватить поудобней меч. Но ни о какой передышке и речи быть не могло — кнехты напирали, размахивая алебардами, щит трещал, с меча слетали колкие искры: ломались короткие древки, на плоских острых лезвиях оставались глубокие зазубрины.
— Мстиславич, я помогу! — рядом встал Ширяй, принимая на щит удар, предназначенный Младу.
— Опять? Спускайся вниз! — Млад заскрипел зубами, — только себя погубишь, слышишь?
— Я с тобой, Мстиславич! — зло выкрикнул парень.
Хорошо если на ступеньки пробилась половина сотни…
— Не загораживай дорогу, спускайся вниз! — прошипел Млад, но Ширяй лишь посторонился, прикрывая собой грудь Млада и мешая ему ударить мечом в полную силу.
— Уйди со своим топором!
Сбоку рухнула ограда, и Младу пришлось встать спиной к спине Ширяя — теперь студенты прыгали на лестницу прямо со стены, а вслед за ними прыгали кнехты, и бой спускался все ниже — Млад с Ширяем оказались окруженными с трех сторон.
— Давай, парень, — процедил Млад, — отходим. Некого больше прикрывать. Отходим. Ты первый…
— Ты первый! — огрызнулся Ширяй — он дрался со злобой, он собирался убить их всех! Он собирался умереть там, где стоял!
— Назад, я сказал, — попробовал приказать Млад безо всякой надежды.
— Нет уж!
— Я сказал — назад! Быстро! — Млад повернулся и шагнул назад, на первую ступеньку, — я уже отошел. Ну? Вместе!
— Напоследок! — рявкнул Ширяй, широко размахнулся, и его топор острым концом пробил кирасу кнехта посередине груди. Парень дернул рукоять топора к себе, но и секундной задержки оказалось довольно: алебарда, чем-то напоминающая тесак мясника, упала на его прямую руку чуть ниже локтя: пальцы так и зажимали деревянное топорище, когда Ширяй отдернул руку к себе. Без топора. Кровь полилась на обледеневшие камни тугими толчками, парень непроизвольно прикрыл щитом голову, не издав ни звука, и тело его стало заваливаться назад, прямо на Млада.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
