Закричал Млад, и крик его, больше напоминавший звериный рев, слился с тысячами таких же громких и отчаянных воплей. Он отбросил щит за спину и обхватил Ширяя за пояс левой рукой, удерживая от падения со стены, и, пятясь, потащил по ступенькам вниз, отбивая удары кнехтов и расталкивая их спиной — щит и броня держали удары острых, но легких алебард.
Со стороны Великой реки на помощь бежали псковичи…
Внизу было не так тесно, Млад отволок обмякшее тело ученика чуть в сторону — к глубокой нише в стене: если бой и дотянется до этого места, раненого мальчишку просто не заметят… Руки тряслись, пальцы не гнулись и путались в застежке пояса, а сердце Ширяя все так же ритмично выплевывало кровь из обрубка — на снег.
— Сейчас, сейчас-сейчас, — бормотал Млад, расстегивая пояс парня, — я быстро…
Застежка, наконец, подалась, он сорвал тонкий, мягкий ремень и снова путался в нем, и никак не мог распрямить.
— Я быстро, слышишь? Я быстро… — у Млада дрожал подбородок, — я сейчас…
И только когда он ремнем стянул руку над обрубком, Ширяй, наконец, вскрикнул — слабо и тонко.
— Ничего-ничего… — в ремне явно не хватало отверстий, — сейчас.
Он зубами взялся за конец пояса, натягивая его изо всех сил, и попытался выдернуть нож — правой рукой с левой стороны. У него ничего не вышло, пришлось поменять руки — натяжение ослабло, и снова из раны хлынула кровь…
Нож прорезал слишком широкую дыру, и все пришлось начинать с начала…
Затянув ремень, Млад прижал к обрубку пригоршню снега, и Ширяй снова вскрикнул — коротко и безжизненно.
— Ну? — Млад, наконец, решился взглянуть парню в лицу, — ну?
Ширяй смотрел сквозь него широко открытыми глазами, словно не видел. И глаза у него были странно черными, совершенно черными, пока Млад не понял, что у парня просто расширены зрачки.
— Посиди здесь пока. Здесь тебя никто не тронет. Мне надо вернуться.
Ширяй не услышал его слов, все так же глядя в пространство пустыми глазами.
— Все будет хорошо, слышишь? — Млад сглотнул, потрепал его по плечу и поднял щит, — все будет хорошо. Мне надо вернуться.
Он несколько раз оглядывался, но Ширяй сидел неподвижно и смотрел вперед.
Псковичи подтянулись со всех сторон — и по стенам, и снизу, круша легких кнехтов. С башен снова ударили пушки — поднесли порох и ядра. На стены вернулись лучники, захлопнулись ворота, погребая в захабе отряд наемников — штурм захлебнулся, но бой продолжался до сумерек: только когда солнце коснулось леса за Великой рекой, ландмаршал дал приказ отступить от стен.
От усталости тошнило. Лязг металла продолжал звенеть в ушах, и прочие звуки доходили до сознания медленно и невнятно.
Зажигались факелы: наступало время считать потери и подбирать раненых. Псковитянки шли искать раненых и убитых мужей, и вскоре надсадный плач добавился к звону в ушах… Млад прошел вдоль стены до ниши, где оставил Ширяя — сердце вздрагивало, потому что стучать быстрей не могло: Млад боялся обнаружить мертвое тело ученика. Сколько крови из него вылилось, пока Млад успел затянуть обрубок ремнем? А вдруг какой-нибудь немец добил мальчишку? Надо было, надо было дотащить его до палат посадника! Всего несколько минут…
В нише никого не было.
Млад в недоумении осмотрелся вокруг, но Ширяя не разглядел. Наверное, кто-то успел его подобрать! Отец или Зыба могли пройти мимо, или студенты оттащили своего в больницу. Или кто-то из ополченцев помог парню…
Млад не мог бежать, но ноги сами понесли его к палатам посадника — убедиться в том, что Ширяй жив. А если он жив — ему нужна поддержка, нужен кто-то рядом, кто успокоит, кто поймет…
В больнице Ширяя никто не видел. Были двое с отрубленными руками, но не молодые, и на Ширяя совсем не похожие. Млад, обойдя все палаты и избы, бегом направился обратно к стене.
Совсем стемнело, и факелов вокруг становилось все меньше. Млад забрал две штуки у попавшихся навстречу студентов — они тоже не видели Ширяя.
Бредя вдоль стены и заглядывая в лица мертвецов — и русичей, и немцев — Млад забывал, что ищет парня без руки, и частенько нагибается к земле лишний раз. Однажды ему показалось, что лицом вниз у него под ногами лежит Добробой… Боль сжала ему зубы, и ком подкатился к горлу. Сначала один ученик, а теперь и второй… Это напомнило Младу что-то, какое-то ускользающее пророчество, какое-то не предсказание даже, а предупреждение…
«И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А? Жизнью своего ученика, того, который из них поздоровей и повыше».
Сияющие доспехи громовержца ослепили глаза до слез: это вовсе не будущее, которого не знают даже боги — это судьба, это жребий. Что имел в виду Перун, когда говорил об этом? Говорил об этом злорадно, с затаенной горечью: словно знал о том самом будущем гораздо больше, чем предполагал Млад. «Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит». Или громовержец на самом деле забрал то, что ему причиталось за дерзость шамана, осмелившегося задавать вопросы?
Млад застонал и прислонился к холодной шершавой стене. Нет!
«Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки. Я пошутил».
Шутки богов… Шутки богов, делящих власть между собой. Млад с трудом оторвался от стены и побрел дальше, нагибаясь над мертвыми телами. Он дошел до лестницы, на которой они с Ширяем стояли спиной к спине, и посмотрел наверх — там не горело ни одного факела, раненых давно подобрали, а мертвых подберут утром: когда все отдохнут, когда станет светло.
Он сам во всем виноват. Он никогда не умел заставить их себя слушать. Если бы он имел в глазах учеников хоть немного веса, они бы не плевали на его слова. И тогда… И тогда Добробой отступил бы, когда ему велели отступать… И тогда бы Ширяй спустился вниз на минуту раньше…
Млад сел на ступени — у него догорел один факел, а второго он не зажег. Как это получилось? Почему он не прикрыл Ширяя своим щитом? Почему не подставил меч под удар алебарды?
Холод пополз под пропотевшую стеганку: холод зимней ночи, холод серых камней и холод необратимости прошлого. То, что еще несколько часов назад было будущим, которого не знали даже боги, стало вдруг необратимым прошлым. И можно сколь угодно долго рассуждать о том, что надо было сделать, прошлое от этого не изменится…
Дана не велела ему сидеть на камнях. Воспоминание о ней кольнуло его чувством вины еще острее: она не знает, она представить себе не может, как ему тяжело здесь, насколько он не готов брать на себя ответственность за чужие жизни.
Млад поднялся и пошел по ступеням наверх — посмотреть, что он сделал не так. На несколько минут представить прошлое будущим, которого не будет. Кровь замерзла на камнях, но не скользила, покрыла их заскорузлой коркой. Сколько крови… От его сотни еще вчера в живых оставалась половина… А когда он гадал девушкам в Карачун, у него получилось больше двух третей. Может быть, боги и не знают будущего, но будущее от этого не меняется. И каждому на челе давно начертан жребий. Шутки богов…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
