Он хотел помочь Ширяю сесть, но тот сказал ему: «Я сам», — и начал неловко приподниматься, толкаясь левой рукой.
— Все равно надо учиться, — парень посмотрел на учителя исподлобья, когда, запыхавшись, оперся спиной на стенку. Лицо его скривилось от боли, и Млад спросил:
— Болит?
— Не поверишь, Мстиславич… — глаза Ширяя на мгновение расширились и стали испуганными, — пальцы болят.
— Сильно?
— Ага. Сильней, чем рана… Как будто отмороженные.
— Такое бывает, — Млад покачал головой — говорили, от такой боли нет лекарства.
Удержать в руке кружку оказалось Ширяю не по силам.
— Ты не можешь найти мне деревянный ящик? — спросил он, сделав пару глотков.
— Зачем?
— Не твое дело, — ответил парень.
— Найду, — пожал плечами Млад, догадываясь, о чем тот ведет речь.
— Только ты сейчас найди, ладно? Я сам хотел, но не смог встать.
— Ты чай допьешь — и пойду искать, — кивнул Млад.
Ширяй помолчал, а потом спросил — несмело, тихо:
— Мстиславич, а как же я наверх буду теперь ходить?
Млад потрепал его по плечу:
— Нормально будешь ходить. Научишься. Ничего в этом сложного нет.
— Я в университет хотел, — Ширяй сжал губы и отвернул голову.
— Никуда от тебя университет не денется.
— А писать?
— Научишься писать. Всему научишься.
Ширяй всхлипнул и скрипнул зубами.
— Она теперь на меня и не посмотрит… — сказал он надломленным голосом, но сдержал слезы.
— Дурак ты, парень, — Млад сунул кружку к его губам, — она еще больше будет тебя любить.
— Почему? — он спросил это от любопытства, испытующе глядя на Млада.
— Они почему-то любят нас… такими…
— Да, я заметил, — согласился Ширяй со знанием дела, — добрыми становятся сразу. То все ломаются, а потом вдруг — раз! Вот Дана Глебовна, все строит из себя что-то, а как тебя любит, оказывается.
— С чего ты взял? — Млад совершенно не хотел обсуждать с учеником свои отношения с Даной, но Ширяй явно ожил, когда переключился с мыслей о своем увечье на отвлеченный вопрос.
— Сам ты дурак, Мстиславич, — проворчал он, — так только с любимыми прощаются.
— Много ты в этом понимаешь, — Млад отвел глаза.
— Да уж побольше тебя… Я давно хотел тебе сказать, да все повода не было.
Млад понял, что задумал Ширяй и для чего ему деревянный ящик, поэтому не стал его искать, а направился к плотникам, сколачивающим щиты из бревен возле стены. Те, конечно, тут же отослали его к столярам, в мастерскую, находившуюся неподалеку.
— Домовинку, говоришь? — усмехнулся столяр, выслушав сбивчивый рассказ Млада, — сделаю. Через пару часов зайди.
И через пару часов действительно сделал — без прикрас, как Млад и просил, но добротно, из сухого толстого теса, с двухскатной кровлей и петушком на коньке.
— Не удержался, — улыбнулся столяр, когда Млад перевел взгляд с петушка на него, — без петушка как-то не смотрится.
— Ладно. Пусть будет с петушком.
По дороге в больницу Млад еще подумывал петушка отломать, но потом решил, что столяр прав — домовина так домовина. В больничном дворе он набрал сена и набил им ящик доверху — это немного расходилось с обрядом, но ему показалось соответствующим настроению Ширяя.
В больнице все удивленно оглядывались, когда он прошел через палаты с домовинкой подмышкой.
— Мстиславич, ты что-то долго как, — вздохнул Ширяй — без упрека, скорей, с беспокойством, — ты хоть пообедал?
— Да, я пообедал, — кивнул Млад, поставив домовинку на пол.
— Это чего? — спросил Ширяй, свешивая голову вниз.
— Ящик, — Млад пожал плечами, — ты ж просил.
Парень с минуту пристально смотрел вниз, а потом откинулся на подушку и поднял лицо повыше, закатывая полные слез глаза к расписному потолку. Млад испугался, что сделал что-то не так, и опустился на нары рядом с Ширяем.
— Мстиславич, — всхлипнул тот, хватая Млада за руку, — я думал, никто не поймет… Я думал, смеяться будут…
— Да что ты, мальчик мой… Что же в этом смешного? Давай-ка положим ее на место. Не под одеялом же, право, ее столько времени держать.
Ширяй кивнул и проглотил слезы.
— На мороз надо потом вынести, — сказал он, хлюпая носом, — но я боюсь, собаки утащат.
Вечером Ширяй отправил Млада в терем, к студентам — чтоб тот спал нормально, а не на тюфяке на каменном полу. Млад начал собирать доспехи, вытаскивая их из-под нар, когда понял, что брони, подаренной Родомилом, под нарами нет. Он посмотрел вокруг, нагнулся, глядя под соседние нары, но ничего похожего не увидел.
— Ширяй, а ты не помнишь, я броню где снимал вчера? — спросил он, сев на пол, и тут же подумал, что глупо спрашивать об этом шаманенка.
— Не, Мстиславич, я ничего про вчера не помню толком.
— Здесь ты ее снимал, — отозвался студент с соседних нар, — я помню. Красивая броня, я давно ее приметил.
— Где ж она подевалась? — Млад снова полез под нары.
— Может, переложили куда-нибудь. Тут же пол два раза в день бабы моют. Надо у них спросить, — посоветовал студент.
— Ты у доктора Мстислава спроси, — включился другой, — если ее убрали, то сначала ему показали — тут бывает, если умирает кто, доспехи остаются, он их хранит.
— Ты, Мстиславич, всегда бросаешь вещи где попало, — кивнул Ширяй, — бросил в проход — и никто не знает, чье это.
— На себя посмотри, — ответил Млад, и пошел искать отца.
Но ни отец, ни женщины, с которыми он говорил на следующее утро, не видели его брони. Отец сходил с ним в сарай, где хранил доспехи, оставшиеся без хозяев, но и там они ничего не нашли. Получалось, с тех пор, как он ее снял, никто вообще ее не видел! Не могли же ее, в самом деле, украсть! Это было совершенно бессмысленно, во-первых — любой, кто наденет броню на себя, тут же будет изобличен, как вор. А во-вторых, Млад никогда в жизни не слышал, чтоб у воина кто-то посмел украсть доспех. Они не запирали дверей, и не сильно присматривали за своими вещами, никому и в голову не могло прийти опасаться воров!
На третий день Ширяй поднялся на ноги, и они с Младом сложили недалеко от стены погребальный костер — маленький настолько, что никто не догадался, чем они заняты.
— Ландскнехта я теперь не смогу убить… — вздохнул Ширяй, ковыряя ложкой застывшую на морозе кутью — он совсем не умел делать этого левой рукой.
— Знаешь, в мести, как таковой, смысла очень мало, — ответил Млад, — тем более в прямой мести. Ландскнехт — воин, как и мы. Он виноват в том, что убивает нас, ровно столько же, сколько ты виноват в том, что убиваешь их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
