Это был 1978 год. Володя уже откалывал свои «номера»— он уехал куда-то, по-моему, в Америку, и уехал полулегально. Никому ничего не сказал и махнул в Америку. А уже остается месяца два до премьеры. Ну, теперь-то я знаю — после вашей «Правды смертного часа» — чего ему это стоило и физически, и духовно. У меня тогда и подозрения не было… И, к сожалению или к счастью, я сам тогда принимал участие в «бражничестве».
Володя вернулся, приехал ко мне, и там произошла забавная история. Это был такой большой девятиэтажный дом, окруженный пятиэтажками. У нас и еще у кого-то были машины, три-четыре машины стояли у дома. И пацаны из пятиэтажек регулярно прокалывали нам шины. Помните, у Володи есть такая «Песня автозавистника»? Систематически прокалывали шины. Вдруг приезжает Высоцкий, уже на «Мерседесе», а я его встречаю. Сам Высоцкий— на «Мерседесе»! Ну, пацаны окружили нас… А потом их атаман дал приказ: «Этому не прокалывать!» И мне перестали прокалывать шины. Я Володе говорю: «Ты знаешь, сколько денег мне сэкономил?» А он: «Платите проценты».
И вот мы сидели часами, репетировали и, прежде всего мне, это много давало. Во-первых, я был потрясен, как мгновенно он вошел в роль. По-моему, я человек не надменный, но все-таки тогда относился к нему как к младшему. И чем я был потрясен — к этому времени Володя был уже зрелым мастером. В основе лежало мощное ремесло— в старинном, высоком смысле этого слова. Мгновенно он вошел в роль, и уже мне открывалось что-то новое. Во время одной из репетиций мы вышли из служебного входа покурить, и я простодушно спрашиваю: «Володя, я не понимаю, как ты вошел в роль Свидригайлова?» Если вы помните, Свидригайлов в спектакле Театра на Таганке пел, пел романс… А произошло это совершенно неожиданно, сюрпризно — во время репетиции. И большая часть присутствующих просто завопила: «Какое безобразие!» Я точно помню, что Любимов и я сразу были в восторге.
Так вот, я спрашиваю: «Как ты вошел?» И он мне рассказал такой эпизод… В школе, на переменке, стояли пацаны и играли в «слабо»: это сделать— слабо, то сделать — слабо… И вдруг один мальчишка говорит: «А слабо перо в глаз воткнуть?» Никто опомниться не успел, как он подозвал какого-то первоклассника— и воткнул перо прямо в глаз. И Володя говорит: «Как будто мне! И вот мне, чтобы войти в роль, надо прежде всего найти боль». Это было как мороз по коже. Это мне как-то сразу многое открыло в Высоцком. Помогло понять, почему многие думали, что Володя сидел, воевал, водил тяжелые грузовики, был альпинистом…
Из театральных ролей (это, конечно, мое субъективное мнение) самые мощные у Высоцкого— Гамлет и Свидригайлов. Я много видел Свидригайловых и читал, как играли другие актеры, но у Володи это была великая роль. Когда Володя выходил на сцену в обшарпанном халате, все менялось, вся структура спектакля — все начинало вращаться вокруг него. Там есть такой эпизод: Раскольников эдаким петушком нападает на мощного, великого, все уже пережившего преступника, — как раз накануне его смерти. Так вот, петушком Раскольников— его играл Саша Трофимов— нападает на Свидригайлова и идет такая фраза: «Вот вы меня обвиняете, а сами подслушиваете!» И тут Володя делает совершенно фантастическую паузу и говорит своим мощным голосом: «А-а, подслушивать— нельзя?! А старушонок лупить чем попало по голове в собственное удовольствие— можно?!» Я, конечно, не в состоянии все это передать, всю эту мощь… И тут Саша Трофимов, почти детским, плачущим голосом говорит: «Ну не могу я с ним… Он меня забивает». А мы с Любимовым чуть не в голос: «Да так и надо! Так и нужно!»
Я ходил на этот спектакль, по-моему, раз 50, ходил, конечно, на Володю. И там произошла такая забавная история (Володя о ней знал). У меня как у члена худсовета театра была «бронь» на билеты. А билеты на Таганку тогда были валютой, просто настоящей валютой. На «Мастера и Маргариту» один билет с рук продавали за 50 рублей, а тогда это были большие деньги. На «Преступление» — поменьше — 20 рублей. У меня всегда на этот спектакль было десять билетов. И какие-то люди это знали, приходили и брали «для Карякина». Потом приходили мои, те, кому билеты предназначались, — а уже все билеты проданы. И я стал делать так: выписывал билеты «на Раскольникова — два» и т. д. Володя, когда узнал про эту историю, очень смеялся. Это было счастливое время…
А сейчас я вернусь к вашей книге. И сразу скажу: я еще больше зауважал Высоцкого. Как ни парадоксально, мне еще больше открылась его мощь, потому что с таким грехом, с таким пороком — он продолжал играть и творить. Ведь за последние его месяцы проделана гигантская, просто невообразимая работа. Да, конечно, трагедия — но и мощь! Мне понятна боль родных, это понятно и это свято. Они пережили то, что, как мне кажется, для них не было открыто. Я понимаю Вадима Туманова, который против (публикации книги «Правда смертного часа». — В. П.)… Но это было! Было! Без этого — другой Высоцкий! Еще раз скажу: я еще больше зауважал его как мужика. Это уважение было всегда, но после вашей книги — в еще большей степени.
— Вы мне говорили в прошлый раз, что готовите к публикации свои дневники…
— Да, я уже начал разбирать, много уже разобрал. Там много о Володе, причем я записывал не события, а какие-то его слова, мысли. Там много и об Эрнсте Неизвестном. Сейчас я прервал эту работу, потому что должен закончить книгу о Достоевском.
Кстати, еще одну историю могу вам рассказать. Я однажды летел в Америку, и со мной рядом сидела очень красивая пожилая женщина. Она на меня так странно посмотрела — узнавающе. Выяснилось, что это теща Солженицына. И мы разговорились, хотя на самом деле все эти 14 часов в воздухе говорила в основном она — я ее расспрашивал и слушал. И один из вопросов был такой
«А как Александр Исаевич относился к Володе?» И она рассказала мне, что сыновья Солженицына, зная его классический вкус, разработали такой план. Сами они обожали песни Высоцкого, и постепенно, постепенно давали слушать Солженицыну. И он полюбил Володю. Очень полюбил.
Когда Володя умер, я писал статью к сороковинам «По чьей вине?». Жил я в это время в Малеевке, в Доме творчества Союза писателей. А рядом жил такой строгий пурист Лазарь Лазарев — сейчас главный редактор журнала «Вопросы литературы». Человек исключительного вкуса и слуха — к тому же скептик. И вот он надо мной немного посмеивался, что у меня такая влюбленность в Высоцкого В конце концов меня это разозлило, и мы с ним поспорили на коньяк… «Вот я тебе делаю программу, ты слушаешь Володю, а потом честно скажешь: ты сдался или укрепился в своем невежестве». Мы сели, я ему поставил больше военных песен, конечно — «Баньку», «Охоту на волков» и «Купола». Он слушал, слушал и все больше уходил в себя. Вы знаете, он даже прослезился. В общем капитулировал перед этим напором.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
