— Но, как известно, Синявский больше ценил первые песни Высоцкого, как вы думаете — почему?
— Это происходило со многими, — дело в том, что большое видится на расстоянии… Сходную точку зрения высказывал и Андрей Тарковский в 1981 году. Так, как Володя пел в самом начале, он больше не пел никогда… Видите ли, многие за Высоцким просто не угнались.
— Потому что эволюция была слишком стремительной?
— Совершенно верно. Стремительная эволюция, — как Тынянов сказал о Пушкине: «катастрофическая эволюция» — не в негативном смысле, а подчеркивая эту стремительность. Высоцкий очень быстро шел к духовному бессмертию и физической гибели. И те, кто полюбил его раньше, продолжали любить его ранние песни. Это тоже говорит в пользу Высоцкого— его начало не было разминкой перед настоящим творчеством.
А у литературоведов и высоцковедов, которые занялись его творчеством, после 1980 года встречается совершенно противоположная точка зрения: вот «Райские яблоки», «Памятник» — это настоящий Высоцкий, а ранние песни — это «шалости гения». Понимаете, с одной стороны, испытываешь огромную зависть к людям, которые находились в прямом контакте с Высоцким, а не слушали его на концертах или видели в спектаклях Театра на Таганке — как я, например, — хотя теперь и это надо ценить. Грешным делом, я иногда думал, что надо было при жизни встретиться и поговорить, надо было пораньше написать о нем — у меня уже тогда были определенные мысли… Но я понял — особенно после того, как прочитал вашу книгу («Правда смертного часа»), что есть свои плюсы в том, чтобы наблюдать великого человека на расстоянии…. Я понял, что это очень болезненный процесс — общение с человеком, который сжигает себя, который становится невыносимым для небольшого круга близких людей.
Все, кто близко общался с Высоцким, сейчас находятся в болезненной ситуации… Замечательно, что большинство из них успели высказаться для ваших книг «Живая жизнь», потому что чем дальше Высоцкий уходит от нас, тем более закрытыми становятся его прижизненные спутники. Вот каково Юрию Петровичу Любимову?! Он думал, что Высоцкий останется, потому что работал в театре Любимова, а получается, что Театр на Таганке останется потому, что там работал Высоцкий. Понимаете, какая ситуация— поэзия более долговечна, чем театральное искусство. И кому хочется остаться в комментарии, быть сноской в биографии великого человека…
А те, кто играл с ним на сцене, — тут ревность просто неизбежна. Как сказал Василий Аксенов: «Писатель — животное завистливое», и это относится к представителям всех искусств. Поэтому я думаю, что люди, близко стоявшие к Высоцкому, его позднего творчества просто не сумели вместить, — достаточно было того, что они успели понять в свое время.
— Соотношение личности и творчества в судьбе Владимира Высоцкого?
— Недавно вышел фильм о Высоцком немецкого режиссера Гюнтера Коте, я видел его, правда во французском переводе. Гюнтер — умный и живой человек — обратился ко мне с просьбой рассказать о Высоцком. Я отказался. Пока живы родные, друзья — их надо опрашивать и снимать, а я и в письменном виде могу высказаться. Его, западного человека, смутило то, что происходит у нас по поводу любой выдающейся личности — склонность к идеализации. А мне просто хотелось напомнить стихотворение Пушкина:
Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,Молчит его святая лира,Душа вкушает сладкий сонИ меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он
Ведь сейчас пришло время решать такие задачи не только в связи с творчеством Высоцкого. Все эти старые мифы о том, какие замечательные и безупречные люди были Пушкин и Лермонтов, и как Николай I убил их на дуэли, переодеваясь то Дантесом, то Мартыновым… Эти мифы сейчас подвергаются основательной ревизии. Пришло время говорить, как это было на самом деле, собирая и публикуя самые разные версии. Я понимаю, на какой риск вы пошли, публикуя «Правду смертного часа» в то время, когда живы многие свидетели и участники этих событий. Но методологически я нахожу эту книгу абсолютно правильной. Приведены все свидетельства, все версии, а 5ар1еп(л за{ (умному достаточно), чтобы самому все проанализировать и понять… Сейчас нужны факты и факты, а от красивых концепций культура несет только убытки.
— В конце века дневники, воспоминания, письма — то есть, «человеческие документы» вызывают больший интерес, чем художественная литература. Вы согласны с этим?
— Эта тенденция конца века объясняется очень просто: природа как-то очень отдохнула на литературе 80-х—90-х годов. Смерть Высоцкого в 1980 году, смерть Трифонова в 1981 году— это две символические смерти. Два следующих десятилетия не были временем новаторства в литературе— в области творчества, природного творчества. Это были годы собирания культуры, поэтому повышенный интерес к факту, а не к вымыслу.
Но что мне нравится в нашем времени — люди вообще поумнели. Они не ждут сказочек о том, каким хорошим был Володя Высоцкий, как он всех любил и гладил по головке — они готовы принять правду такой, какая она есть… Мне нравится эта тенденция нашего времени: стремление к правде не идеологизированной, не приспособленной под какие-то концепции.
— А какова сейчас ситуация в авторской песне?
— Я стараюсь следить за самыми новыми бардами… Это высокообразованные, высококультурные поэты. И когда они печатают свои стихи на бумаге, к ним никаких претензий не возникает. А вот слушаешь новых бардов — в их песнях нет ошибок, а ведь ошибка иногда создает обаяние. Взять Кукина, Клячкина: у них и культуры, и образованности было гораздо меньше, но у них было обаяние неправильности, смелой трансформации языка.
— А кто останется, как говорил Чуковский, вместе с Высоцким, Окуджавой и Бродским?
— Что касается Бродского, то тут я придерживаюсь крамольных взглядов. Я не считаю вклад Бродского в русскую поэзию созидательным. Это, скорее, завершение каких-то общекультурных тенденций, — тупиковая линия, но не гениальная — без прорывов в космос, в запредел.
Много ведь есть замечательных поэтов… Возьмем знаменитую троицу — Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, которую вначале ценил и Высоцкий. Ведь не хватает книги о них, но если она будет написана, то захватит лишь узкий период. После того, как «смежили очи гении» (это сказал Самойлов) — Пастернак, Цветаева, Ахматова, — останутся три поэта, как ни странно, пришедшие из авторской песни: Окуджава, Высоцкий и Галич. Через их сравнение можно понять не только какие-то эстетические и поэтические процессы, но можно увидеть всю духовную жизнь России.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
