— Напоминает тем, что, — Айона отчаянно импровизировала, — иногда ты застреваешь в пробках своей жизни, не можешь двигаться вперед и не видишь, что преграждает путь, и лучшее, что ты можешь сделать, — это выбраться оттуда и найти другую дорогу.
— Если ты можешь выбраться.
— Мэри, — обратилась к подруге Айона, забыв о метафоре и испытывая досаду, — на пассажирском месте уже можно спокойно порассуждать, — если бы ты объяснила мне, что делать, я бы наверняка с этим справилась.
— Айона, ослица ты моя, ты же не хуже меня знаешь, что совершенно не умеешь слушаться советов.
Айона устремила на нее изумленный взгляд. Такое ей случалось слышать о себе впервые.
— Зато ты классно даешь советы, — внесла поправку Мэри. — Никто не умеет это делать лучше тебя. Но надо сказать, что ты никак не относишься к числу людей, легко обучаемым в силу их природных качеств.
— Но…
Мэри дюйм за дюймом пробиралась через казавшийся сплошной стеной поток автомобилей.
— И пусть я и не считаю себя учителем от Бога, хотя получила все необходимые дипломы, но я с первого взгляда узнаю трудного ученика. Роль пассажира тебе дается намного лучше, чем роль водителя. Видишь ли, тебе не хватает уверенности.
— Не могли бы мы вернуться к тебе и поговорить о том, что метафорически мы назвали дорожной пробкой твоей жизни? — спросила Айона.
— Что-что?
— О тебе и о пробке на дороге твоей жизни. Ты, кстати, что, снова ходишь в литературный кружок?
— Да нет, мы занимаемся метафорами на уроке чтения и письма. Но забавно, что ты такое подумала. — Мэри махнула рукой в дюйме от ее носа. — Как мне кажется, мы задели гораздо более интересный клубок обнаженных нервов. В данный момент особенно чувствительна у нас ты, — тебе никто еще об этом не говорил?
— Нет. — Айона фыркнула. Да, дела ее были плохи, но она ни в коем случае не собиралась признаваться в этом Мэри.
В голове Айоны зашевелилась непонятно чем вызванная паника, и она попыталась придумать, как бы получше выбраться из того тупикового положения, в котором оказалась, но не разбираться при этом со всеми этими голыми нервами, — Мэри задела их, будто струны, и теперь они звенели удивительно стройно, как валлийский мужской хор.
Вот это и есть самое трудное, когда так постыдно влюбляешься: о своей проблеме ты не можешь рассказать даже самым близким и дорогим друзьям.
Лицо Айоны окаменело.
Что это она имела в виду под постыдными влюбленностями! Но раз уж Мэри начала интересоваться ее проблемами, то это хороший знак, верно?
— Крис не связывался с тобой после того, как ты написала ему о переезде? — непринужденно перешла в контратаку Айона.
Мэри уже подъезжала к мосту Баттерси, запросто перестраиваясь из одного ряда в другой. Последние белые лучи весеннего солнышка отражались на поверхности мрачных вод Темзы, прорывались через просветы между облаками и ослепительным серебром сияли на окнах офисных зданий. Айона опустила солнцезащитный козырек, стараясь не глядеть в аксессуарное зеркало.
Постыдные увлечения.
— Мм, да. Я думала тебе об этом рассказать, когда мы вернемся в паб. — Мэри почесала нос. — Не хотела портить тебе настроение перед занятием. Пару дней назад мы совсем немного поговорили, — он позвонил из автомата в волонтерском центре, около трех часов ночи.
— Очень мило с его стороны.
— Я бы и не услышала звонка, если бы не встала, чтобы пойти на горшок. — Это была ложь. Мэри уже не один месяц не могла нормально спать ночью и почти не надеялась, что когда-нибудь сможет. Для себя она решила, что если так и будет спать четыре часа за ночь, то начнет ощущать себя Маргарет Тэтчер.
— И что он сказал? — «Узнаю Криса, — подумала Айона, — он наверняка, скрестив пальцы, загадывал, что Мэри не проснется, а он решит про себя, что вполне добросовестно пытался дозвониться. А что он вообще мог сказать, после такого письма?» — Точнее, что он хотел от тебя услышать? — «А что написала ему Мэри в ответ? Не могла же она просто сообщить о том, что у нее сменился адрес?»
— Э… — Мэри снова включила радио.
Айона заметила, что ногти Мэри, которые были обычно аккуратно наманикюрены в тон к блузке, сейчас казались неухоженными, даже обгрызенными.
— Да почти ничего. Почти ничего, что не относилось бы непосредственно к поставкам зерна и прививкам для малышей. Не знаю, очевидно, он считает, что в этом я большой специалист, — добавила она.
Тут Айоне пришло в голову, что Крис, возможно, вообще не звонил, и сейчас Мэри все это сочиняет, чтобы хоть как-то спасти его репутацию, — но вслух она ничего не сказала.
— И он что, совсем-совсем без тебя не скучает? — Айона сказала об этом легкомысленно, чтобы дать Мэри отшутиться в ответ, но все же внимательно всматривалась в ее профиль, опасаясь прочесть на лице подруги огорчение или ярость.
Мэри засмеялась, и в смехе ее слышались тревожные истеричные нотки; она достала из бокового кармана солнечные очки типа «кошачий глаз», в стиле пятидесятых, и тут же одной рукой надела их.
— Хм, он об этом не говорил, раз уж ты решила спросить.
— А ты как… ну, понимаешь. Ты скучаешь без него?
Мэри снизила скорость, встала в ряд машин, собиравшихся повернуть налево, и посмотрела на Айону поверх очков.
— Ты хочешь, чтобы я ответила честно? Или была верной своему долгу?
— Всегда будь со мной честной.
— Нет, — сказала Мэри. — Я не особенно без него скучаю. Теперь, когда уже оправилась от потрясения. Да у меня же начинались приступы паники, когда я лежала ночью в кровати и думала, что мне придется провести остаток жизни вместе с ним. А теперь…
Она пожала плечами, как бы оправдываясь.
— Не говори только Ангусу, но квартира без мужика — это просто сказка. Я навожу порядок, и комнаты остаются в порядке. Я готовлю ужин, и никто не ноет по поводу того, насколько натуральные продукты я использовала. Я покупаю бутылку вина и не выслушиваю лекций о том, как эксплуатируют работников на виноградниках. И мне никто не делает замечаний, когда я допиваю эту бутылку. Айона, у меня в холодильнике лежит плитка «Дэри милк» такого размера, что можно было бы покрыть тонким слоем шоколада стадион «Уэмбли», и я могу съесть столько, сколько захочу. Честно скажу, я снова могу распоряжаться собственной жизнью. Знаешь, сколько места на двуспальной кровати, когда спишь в ней одна? Проклятый Стинг пел: «Кровать без тебя слишком велика», — все это чепуха, кровать без тебя оказалась потрясающе просторной, спасибо, а еще не приходится вылавливать из-под одеяла его брошенные трусы.
