пиво чересчур мелкими глотками.
– Я даже думаю, что все эти змей-горынычи и бабки-ежки существуют вполне реально, просто в ином, теперь недоступном для нас уровне восприятия. Он когда-то был вполне видим, но это было давно, и дошло до нас из прошлого в полузабытом и лубочном, сказочном виде. То же самое с мифами греков, ну и вообще со всеми мифами.
Том кивал, уныло наблюдая за семьей. Отец семейства вдруг взял в руку голыш средних размеров и запустил им в сына. Камень угодил ребенку прямо между лопаток.
Пацаненок выгнулся назад, нелепо завел руку за спину и заплакал.
– Ты шо, Стьопа, здурел? – вскрикнула мать, и выматерилась.
– Нэхай ростэ мужыком! – развязным басом проговорил отец. Ребенок рыдал.
– Дэбил, – ругнулась мать и отодвинула от себя недопитую бутылку.
– Пошли отсюда, – сказал Глюк и встал.
– Да, похоже, что тут не светит. – Том подхватил свой рюкзак.
– Нет, не в этом дело. Это явный знак.
– Что такое знак?
– Это первое в цепи событий, в котором кроется тайный смысл, закодированный финал цепочки. И знак этот явно нехороший.
– Ясное дело, что нехороший. У ребенка синяк, мужик с женой в контрах, а впереди бодун.
– Не ему знак, а нам, – буркнул Глюк.
– А может, еще кому-то.
– Точно нам.
– Мы как-то с другом за горохом ходили, на колхозное поле. – Том надел рюкзак, и бутылки в нем весело звякнули. – Пока рвали, гроза началась. Потом ливануло. Назад идем по полям, промокли до нитки, а Батон и говорит: я горох не съем, матери отдам, она у меня его консервировать умеет. Мы как раз под ЛЭП проходим, а тут над головой молния ка-ак жахнет, аж присели. Ударила она в провод, и ушла назад, в небо. Ну, думаем, пронесло, не попала. А через пару месяцев ему голову проломили. И на его похоронах мы этот консервированный горох… Так вот, я думаю, это ведь ему знак был. Но почему не мне?
– Когда тебе будет, – ты почувствуешь, – убежденно сказал Глюк.
Через час все ценное содержимое окрестных урн и помоек перекочевало в их сумки и рюкзаки.
– Пора стекло сдавать, – наконец сказал Глюк, и они пошли малозаметной тропинкой вглубь поселка, пока не уперлись в большой дощатый сарай с маленьким окошком и надписью «Прием стеклотары». Рядом, на стене висел полинявший советский стенд с нарисованными емкостями и их ценой. Старая стоимость посуды была аккуратно заклеена бумагой и написана новая, теперь уже с многочисленными нулями. К окошку тянулся длинный хвост из бомжей, детей и пенсионеров.
– Смотри, из-под вина не принимают. А у нас их половина, – сказал Том.
Глюк лениво отмахнулся. По-хозяйски прошел мимо очереди к окошку, поймал взгляд приемщика, подмигнул ему. Тот кивнул в ответ. Обойдя пункт приема, они пошли на задний двор. Вскоре к ним вышел приемщик, сморщенный старик в засаленной робе и потерявшей форму кепке. Глюк поздоровался с ним за руку.
– Дядя Ваня, принимай.
– Давай вот сюда, в эти! – Дядя Ваня указал на стоящие в углу пустые ящики.
– Винные возьмешь? – спросил Глюк.
– Сгружай все, я потом разберусь, – добродушно сказал дядя Ваня и ушел к окошку. Было видно, что Глюка он давно знал и ценил.
– Готово! – наконец крикнул Глюк.
Приемщик посчитал тару, расплатился. Глюк вернул ему несколько купюр, и они так же тепло расстались.
– Ловко ты, – восхищенно говорил Том по пути на базар.
– Люди не понимают, что достаточно немножко делиться, чтобы все было удобно и комфортно, – назидательно отвечал Глюк. – Это то хорошее, что дала нам рыночная экономика. В Питере давно так, в Москве тоже. А здесь – все еще совок.
На базаре они купили крупы, овощей, у бойкой черноглазой татарки взяли три литра домашнего вина, и долго глазели на прилавок с домашними колбасами и тушенкой. Тушенка была им явно не по карману.
– Мы вроде не туда идем, – заметил Том на обратном пути.
– Хищник выслеживает добычу на водопое. Поэтому воины никогда не ходят одним и тем же маршрутом. Они ценят непредсказуемость.
Они перешли реку, прошли пустырь с недостроем и оказались около тенистого тупичка. В его глубине, у глухой стены между двумя заборами переступала с ноги на ногу белая, довольно крупная курица.
Глюк замер на месте как кот, увидевший воробья.
– Вот оно, намерение! – шепнул он. – Недаром я так долго смотрел на тушенку. На тушенку денег не хватило, но глаза выманивают намерение, потому что мы проецировали мысли на добычу.
– Ты ж говорил, что знак плохой.
Глюк почесал нос.
– Оно верно. Но, понимаешь, когда мы намереваемся, когда мы решительны и безупречны, тогда реальность просто вынуждена меняться.
– Типа мир прогнется под нас?
– Типа того. Нет ничего случайного. Поэтому сама тушенка идет нам в руки…
Они сбросили рюкзаки с провизией и стали медленно подкрадываться к курице, обходя ее с двух сторон. Курица заподозрила неладное и стала было отступать к стене дома, но вскоре встревоженно забегала из угла в угол. До нее оставалась пара метров, когда Глюк, растопырив пальцы, решительно бросился на птицу, но промахнулся, и неуклюже шлепнулся животом в пыль. Курица отчаянно вскрикнула и попыталась прорваться из западни. Том бросился наперерез и успел перекрыть курице выход. Глюк снова метнулся на курицу, и снова не поймал. Наконец, присев на корточки, они почти зажали ее в углу. Изловчившись, Глюк уже почти схватил добычу, но курица подпрыгнула, захлопала крыльями, и, оставив у него в руке пару перьев, выскочила из тупика. Убедившись, что до спасительной свободы всего несколько метров, глупая птица не спешила убегать. Посчитав, что опасность миновала, она продолжала клевать что-то в пыли неподалеку.
– Вот гадина! – сказал Глюк, и тут увидел в траве палку. Не задумываясь, он швырнул ее плашмя, как бросают биту.
– Получи, тварь!
Палка летела мимо, но та бросилась прямо под нее, и удар пришелся точно в голову. Курица захлопала крыльями, перевернулась на спину, и, заведя глубоко назад шею, закатила глаза.
– Отлично! – радостный Глюк бросился к добыче, но в этот самый момент в проеме тупика нарисовался плотный лысый мужик средних лет.
– Ага! Курочку мою убили, сволочи!
Том быстро оценил положение. Он стоял у вещей, в глубине тупика. С двумя тяжелыми рюкзаками им явно не убежать. Но бросать сумки, полные еды, казалось ему еще большим преступлением.
Глюк растерянно стоял, хлопая глазами, и молчал. Его выпуклый лоб покрыли капли пота.
– Что же это ты сделал, изувер? Это же несушка! Она по два яйца в день несла! – рычал хозяин, показывая ему почему-то три пальца. Всю мощь своего гнева мужик
