предков картотека есть. А я в партию вступил.
– В партию? – механически повторил Том.
– Причем в самую радикально отстойную, – с наслаждением говорил Серый. – Объединенные социал-демократы. На заседания, конечно, не хожу.
Том прислушался к себе. Раньше он посчитал бы Серого предателем, но теперь это странное известие не вызвало у него никакого отклика.
– А зачем?
– У них газета бесплатная. Газета, конечно, тоже отстой, зато сзади телепрограмма на неделю. Теперь хоть знать буду, что по ящику идет. Пока из партии не выгонят.
– По-панковски, – Егор вдруг встал, подошел к Серому, обнял его. – Спасибо тебе, что поддержал.
– Да что ты. Что ты, – пробормотал Серый. – По-любому надо было. Батя все-таки.
Том полез куда-то в шкаф и достал оттуда зачитанный до дыр, толстый розовый журнал.
– Вот, держи.
– КонтрКультура! – Серый не поверил своим глазам. – Навсегда? Не жалко? Ну спасибо. А вот это что? – Он показал на тяжелую черную книгу с коротким золотым словом.
Егор будто впервые увидел Библию. Он взял ее в руки, погладил матовую обложку.
– Да так. Сказки на ночь. Хорошие сказки, добрые. Только у бешеной собаки хозяина нет.
Он встал, криво ухмыльнулся, распахнул форточку. Не думая, не желая думать ни о чем, швырнул книгу в окно. Она вспорхнула страницами и полетела камнем в темную унылую пустоту.
– Егор! Что ты там делаешь? – В дверях стояла мама.
– Радикально. А если бы убил кого? – поддакнул Серый.
– Убил бы? Значит, – судьба.
– Егор! – повторила мама. – Иди сюда.
Том вышел из комнаты. Гости уже разошлись.
– Егор, помоги мне с посудой… Что-то ты совсем плохо выглядишь. Посмотри на себя в зеркало.
– Зачем, мам? Все зеркала врут.
– Что ты там выкинул?
– Библию?
– Зачем?
– Это сказки!
– Да, Егор. Когда-то люди за веру на смерть шли, а ты… Ты же совсем недавно говорил, что Христос примиряет всех, и… Так легко отказался. – Грустно сказала она. – Ну, пусть нас, стариков, всю нашу жизнь пропитывали диалектическим материализмом. Но вы же молодые, вам же проще… И ты… Ты же и мне в этом образцом был.
Он будто впервые увидел ее. Это было так неожиданно. Он никогда не слышал от нее ничего духовного, и вдруг… Она стояла перед ним – маленькая, сильная, уже стареющая, но по-прежнему на его стороне, готовая на все ради него. Ему вдруг стало нестерпимо жаль ее, оставленную мужем, и такую позабытую сыном. Комок подошел к его горлу, перекрыл кислород.
– Мам… – медленно сказал он. – Понимаешь… Я так верил, что он и ты… Что вы простите друг друга. Что снова будете вместе. И он… Тот старик в монастыре… Отец Никита. Он обещал мне, понимаешь? Что вы будете вместе, навсегда вместе! Обещал!
Мать обняла его.
– Дурачок ты мой маленький, Егоша. – Она не называла его так целую тысячу лет. – Ты же знаешь, что мне кроме него не был нужен никто. И никогда. Просто мы не смогли… Жить вместе. Он… Заболел. Сломался. Но ты же веришь, что Господь его починит? Ты же молишься? Или ты больше не будешь за него молиться?
– Я буду, мам.
– И я верю в это. Что буду с ним… Там. Ведь ты же сам говорил, что жизнь не кончается смертью. Разве не так?
Слезы хлынули из него. Они будто снова были втроем. Как когда-то в детстве, на поляне с незабудками. Навсегда молодые, радостные. Навсегда вместе.
– Дзи-ии-нь! Дзи-ии-нь! – зазвенел телефон.
– Междугородний. – Пожала плечами мать.
– Слушаю. – Егор вытер глаза, подошел к телефону.
– Привет. Не узнал?
– Узнал.
– Это Света.
– Я узнал, Света.
– Как дела у тебя?
– У меня все в порядке.
– Егор, у нас тут покупатель на дачу нашелся. Мне приехать нужно, а на даче… Сам понимаешь, – холодно. У тебя переночевать можно? Я только на одну ночь.
– Я… – Тут до него дошло. – Светка, Светочка, привет, дорогая. Как же я рад тебя слышать! Конечно приезжай! А этот… Славик твой? Он не против?
– А ты хочешь, чтобы я у него спросила?
– Нет.
Светка замолчала.
– Я с ним порвала.
Том лихорадочно искал слова в мигом опустевшей голове, боясь, что она положит трубку, и он больше никогда не услышит ее голоса.
– А… А как ты телефон узнала?
– В справочнике нашла. Мама вашу фамилию знает, а на улице Вечной Осени она такая одна… Ну так что?
– Приезжай, – прохрипел он в трубку.
– Ты не рад?
– Света, да ты что? То есть я не то хотел… Светочка, я очень рад. А ты… надолго?
– Посмотрим.
Он вдруг ощутил там, на другом конце провода, ее улыбку.
– Ну, до скорого.
– Пока…
Он еще долго слушал гудки, пока мать не вернула его к реальности.
– Кто это звонил? – спросила мама.
– Невеста. Или невестка. – Блаженно улыбаясь, он вышел в коридор. Начисто забыв про Серого, накинул на плечи куртку, кое-как завязал ботинки.
– Мам, ты не знаешь, когда Троица?
– Не знаю. Весной, кажется.
На улице подморозило. Свежий воздух ударил в лицо, развеяв пьяный угар вечера. Егор обошел дом, всматриваясь под ноги, пока не увидел на клумбе, в неровном свете фонаря, небольшой черный прямоугольник. Подобрал книгу, протер ее. Поцеловал, поднял мокрое от слез лицо к небу.
– Прости меня, Господи.
Облака рассеялись, и на дворе воцарилась холодная звездная ночь. Почти такая же загадочно-молчаливая, как тогда, на Демерджи. Только теперь над головой снова мерцал красненьким огоньком Орион, будто отцовский дом, – холодный, родной.
Примечания
1
Не кури! (цыган.).
2
Беспокойный.
3
Контрольно-следовая полоса.
4
Спасибо (абх.).
5
Да как… Известно как, – оружием (укр.).
6
Я говорю тебе, ты должен умереть! (англ.) – Искаженная цитата из песни группы The Doors «Alabama song». В оригинале: I tell you, we must die!
7
Грузинское ругательство, букв. «Это задница твоя говорит».
8
Это конец, мой прекрасный друг! – цитата из песни группы The Doors «The end».
