— Давай не будем ссориться, сядем и поговорим откровенно, подумаем, что нам делать дальше.
— По-моему, ты, Рональд, все решил за нас двоих. Ты помолвлен, скоро будет твоя свадьба.
— Нет, не все так просто. Клеопатра все время оттягивает день свадьбы, а я боюсь, что могу передумать.
— А ты будь более уверен в себе, — посоветовала Элеонора, — ведь ты такой самоуверенный и гордый.
— Да, я хотел забыть тебя, хотел составить счастье этой бедной девочке.
— Ну так и составляй, при чем здесь я?
— Элеонора, ведь это ты сделала меня таким, каков я есть. Ведь ты была моей первой женщиной.
— Ну и что? Первая любовь никогда не кончается женитьбой.
— Ты знаешь, что мне сказала Клеопатра?
— Догадываюсь.
— Она говорила, что меня видели с какой-то женщиной в Новом Орлеане.
— А ты что, был там один? — улыбнулась Элеонора.
— Нет, но я нашел в себе силы признаться Клеопатре, что не люблю эту женщину, да оно так и есть на самом деле.
— Вот это ты зря, — Элеонора поправила прическу. — Лучше бы ты сказал, что любишь ту женщину, тогда бы Клеопатра смогла поверить в слова о твоей любви.
— Я сам не знаю, что делать, — Рональд подпер голову рукой. — Я стараюсь понять, но чем больше думаю, тем тяжелее мне становится. Я хочу быть с тобой — и в то же время я обязан Клеопатре, я не могу ее обмануть.
— Ты должен решить для себя, Рональд, о ком ты заботишься: обо мне, об этой девочке или о себе. Сделать счастливыми всех одновременно невозможно.
— Да, но тут все сложнее, — Рональд сидел задумавшись, — ведь для меня смысл всей этой драмы в том, что каждый из нас — я, ты, Клеопатра — напрасно воображают себя одним неизменным единым, цельным, в то время, как в нас сто, тысяча и больше разных видимостей, словом, столько, сколько их в нас заложено.
— Ты любишь пофилософствовать, — сказала Элеонора.
— Да, но рассуждения иногда приводят к здравым выводам, иногда они помогают выжить в сложной ситуации. Ведь в каждом из нас, Элеонора, сидит способность с одним человеком быть одним, с другим — другим, а при этом мы все тешим себя иллюзией, что остаемся одними и теми же для всех, что сохраняем свое единое нутро во всех наших проявлениях.
— Это совершеннейшая чепуха, — расхохоталась Элеонора, — ты хочешь сказать мне, что ты сумасшедший и не можешь отвечать за свои поступки, и ты хочешь обвинить меня во всех своих бедах. Нет, Рональд, за себя нужно отвечать самому, а не сваливать на других. Я сама понимаю и ловлю себя подчас на том, что совершаю поступок, в котором отнюдь не отражается вся моя суть и что это было бы вопиющей несправедливостью судить по нему обо мне. И в этот момент мне кажется, будто меня выставили у позорного столба пожизненно, будто вся моя жизнь выразилась в одном этом мгновении.
— Вот в этом моя беда, — согласился Рональд с Элеонорой. — В моей жизни есть несколько таких постыдных поступков, и меня бесит, что люди хотят закрепить за мной этот образ, который мне несвойственен, образ, который мне принадлежал лишь в позорные минуты моей жизни, а я переживаю это особенно тяжело.
Рональд говорил настолько проникновенно, его голос дрожал так сильно, что даже Скарлетт ощутила неописуемое волнение и, выглянув из-за портьеры, увидела, как резко обернулась Элеонора и положила свои руки на голову Рональда.
Женщина прижала молодого человека к себе.
— Успокойся, успокойся, я все понимаю, все пони маю, Рональд. Это я виновата во всех твоих бедах и несчастьях, только я. Ведь все началось с меня. Ты действительно был таким наивным и настолько невинным, что это меня восхитило, восхитило тогда. И я, сама не зная почему, решила овладеть тобой. Ты помнишь те наши встречи, помнишь?
— Да, — едва промолвил Рональд, прижимая женщину к себе.
— Мне кажется, что не стоило тебе приезжать сюда, — Элеонора гладила волосы Рональда, — тем более, с Клеопатрой. Я понимаю, что ты хотел испытать свою решимость, но ты, Рональд, поверь, еще слишком слаб, чтобы устоять перед соблазном. И не ты откажешься от меня, а мне придется сделать выбор и принять это трудное решение.
— Не надо! Не надо! — воскликнул Рональд. — Я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты всегда была со мной.
— Рональд, но ведь это невозможно, — Элеонора присела рядом со своим возлюбленным, — это совершенно нереально, ведь у меня есть муж, у тебя есть невеста, и наши отношения никогда не будут приняты в свете. А обманывать, я тебе честно признаюсь, мне уже надоело.
— Но ведь ты не любишь своего мужа! Ведь это страшный человек!
— Да, я не люблю мужа, — довольно холодно произнесла Элеонора, — но он при всех своих недостатках человек достойный и обманывать его мне не хочется. А так же и у тебя, Рональд, есть обязательства перед Клеопатрой.
— Но я хочу любви! — уже задыхаясь, прошептал Рональд. — Я хочу любви с тобой, я хочу владеть твоим телом, слышать твой голос! Я хочу прижимать тебя к своей груди, целовать и вдыхать твой аромат! Элеонора, ты слышишь? Ведь ты та, кто разбудил во мне мужчину, а это, поверь, очень много значит.
— Нет, нет, — воскликнула Элеонора. — Рони, у тебя еще будет много женщин.
— Но у меня никогда не будет такой, как ты, Элеонора!
— Ты должен думать только о Клеопатре, — Элеонора резко встала с дивана, а Рональд тут же бросился к ее ногам, упал на колени и принялся целовать ее туфли.
— Что ты делаешь? Остановись! — попыталась удержать Рональда Элеонора.
Но он ползал у ее ног, продолжая шептать:
— Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне, я не хочу тебя делить ни с кем. Ни с кем!
— Не надо, Рональд, — уже явно теряя над собой контроль, грудным голосом прошептала Элеонора.
Рональд вскочил на ноги и крепко прижал к себе Элеонору. Та вначале пробовала отстраниться, но как-то сразу обмякла в руках мужчины и всецело отдалась ему.
Скарлетт слышала звуки страстных поцелуев, слышала глубокие вздохи и непроизвольно прикрывала глаза.
Ей одновременно и хотелось смотреть на безумства и в то же время она боялась.
А до нее долетал горячий шепот Рональда:
— Элеонора, обращайся со мной как с бродячей собакой, которая случайно пристала к тебе.
— Что ты говоришь? Что ты говоришь, Рони? — шептала Элеонора.
— Да-да, так, как будто бы ты не можешь отделаться от меня и поневоле вынуждена взять к себе. Если ты поверишь в это, поверишь, что я бродячая собака, то ты будешь презирать меня, будешь унижать. Но в то же время, видя, что все это я переношу с кротостью, со смирением, может быть, ты пожалеешь и не оставишь меня.
— Это невозможно, — ответила Элеонора, целуя Рональда.
