в том году отпуск планировали, а он позвонил Ромке и попросил ее сделать запрос на будущее. Типа того, узнай там, у нас отпуск нормально пройдет — нет? И куда ехать, чтоб без катаклизмов обошлось? Да только ей палец в рот не клади, ответила, что ей пришла телеграмма с двумя словами: «Ждите ответа». Так вот и живем, имея одушевленный барометр неприятностей. Поэтому ей так непросто. Она боится приблизить к себе человека. Ведь тогда она начинает его чувствовать, ощущать его жизнь. Саша ведь ей не поверил… Не поверил, понимаешь?
После этого разговора они съездили за город. Люся не до конца понимала, зачем это Дмитрию, но, глядя на его скорбное лицо, молчала. С ним она была знакома относительно недавно, но этого времени вполне хватало, чтобы понять — он никогда ничего не делал просто так. А еще он был влюблен в Ромалу, и, возможно, даже сам не до конца понимал это. И Люся хотела верить в счастье подруги.
А у Дмитрия из головы не шла последняя фраза сестры: «Саша ей не поверил, понимаешь?». Страшно жить с грузом вины. А тем более, когда этот груз превышает все мыслимые нормы. Ему ли об этом не знать?!
Глава 41.
Дмитрий не стал откладывать поездку к Анне. Сегодня суббота, она должна быть дома. Вчера, когда он увидел их с Михаилом в ресторане, душу еще терзала какая-то неясная тревога, подмывал страх. Сегодня же… То ли ночное душеизлияние так подействовало, то ли боль Ромалы, которая не шла ни в какое сравнение с его собственными муками, повлияла на это решение, но как бы там ни было, об Ане он думал уже без внутреннего содрогания. Пульс не подпрыгивал, ладони не потели, в глазах не меркло. Дима даже несколько раз вслух назвал имя предавшей его невесты, прислушиваясь к своим ощущениям. Душу охватывал лишь какой-то трепет от предстоящей встречи. То же самое он испытывал, когда искал свою фамилию в списке поступивших в институт. Волнение, не более того. А значит, он сможет встретиться с ней и Михаилом.
«Господи! А если я… если мне только кажется… а если я себя просто успокаиваю так?»— нет-нет да проскакивало в голове, но Дима упрямо гнал от себя эти мысли и лишь крепче сжимал руль. А под колесами пробегали улицы и проспекты, расстояние сокращалось.
Мама говорила, что у бывшей Диминой невесты растет ребенок, дочка. Да и вообще ехать без подарков было как-то невежливо. Парень притормозил у супермаркета, купил фруктов, соков, сладостей, бутылку коньяка, а для маленькой — огромный пазл с изображением замка.
Он въехал на родной дворик и сразу бросил взгляд на окна квартиры. Он не был в этом дворе уже лет девять, с того самого дня, как родители переехали. Конечно, всё изменилось. Взамен накренившегося на одну сторону грибка посреди площадки красовался детский городок с качелями, каталками, горками. На нем гроздьями висели дети, и Дима позавидовал их беспечности. А окна знакомой квартиры были сплошь пластиковыми. Ну, еще бы, столько лет прошло. В одном из окон, несмотря на день, горел свет. Милославский аккуратно припарковался и, зацепив пакеты, отправился наверх.
Дверь тоже была другой, и даже звонок издавал иные трели. Дима стоял под дверью, а сердце отчаянно колотилось в груди. Ключ заворочался в замке.
— Что-то быстро вы, козявки! Нагулялись? — с этими словами створка распахнулась, и на Дмитрия уставился Михаил. В его взгляде, едва он узнал старого друга, отобразилось сразу столько чувств, что гость никак не мог понять, чего же было больше: недоумения, удивления или неловкости?
Милославский окинул его взглядом и улыбнулся. Не вымучил улыбку, а улыбнулся. Открыто и легко. Мишка растерялся.
— Димыч? — меж тем глухо произнес хозяин квартиры.
— Я, Мишич, — ответил Дмитрий, как когда-то. — Позволишь войти?
Михаил на секунду замешкался, а потом шагнул в квартиру, освобождая проход. Бывший друг зашел и огляделся. В квартире, видать, был сделан грандиозный ремонт. Ничего из обстановки и даже планировки не напоминало о том доме, в котором он столько времени пропадал в детстве.
Дима поставил пакеты и вновь посмотрел на друга. Тот как-то скованно и неловко чувствовал себя, видимо, не зная, как себя вести при таком госте. У самого Милославского тоже свербело на душе, даже не от обиды или боли, а просто от того ощущения времени, которое успело убежать и утечь с той самой поры. И еще, в этом Дима должен был признаться хотя бы себе самому — он ужасно был рад встрече.
— Ну, здорово, что ли, — сказал он и протянул руку Мишке.
Тот уставился на нее, будто на ней Дмитрий преподносил ему весь мир и даже больше. Он как-то странно повел плечами, словно собирался их расправить, а потом медленно пожал широченную Димину ладонь обеими руками. И всё! Ему даже послышался треск льда, столько лет сковывавшего речку дружбы. В глаза будто солнечного света сыпанули, он даже зажмурился на мгновенье, так больно было смотреть, впрочем, дышать стало нелегче. Губы растянулись в улыбке, и какая-то ноша — огромная, чудовищная тяжесть — свалилась с плеч и спины.
Дима видел все эти перемены в лице и поведении друга и понимал, что Мишка ничего не забыл и не простил самому себе. Да, он женат на любимой женщине, и у них есть ребенок. Но, приобретя всё это, он потерял близкого человека. Не просто потерял. Он его предал. Предал ничтожно, ударив исподтишка в самое слабое и больное место. Не важно, что прошло столько лет, не важно, что большинство людей, знающих эту историю, уже обо всем позабыли. Он, Мишка, ничего не забыл. И не простил себе. А что ему все? Он поднял на Диму счастливые глаза и видел, что тот тоже рад встрече.
— Димыч, — кое-как проговорил Михаил, тряся руку друга.
— Мишка! — воскликнул Милославский, и впервые за столько лет друзья обнялись так, что кости хрустнули.
Как же правильно он поступил, что приехал к нему, к ним! Михаила словно подменили, он начал что-то говорить, радоваться и хохотать. Дмитрий разулся и пошел следом за другом на кухню.
— А где твои-то? — спросил он, вытаскивая из пакета коньяк и конфеты.
— Анюта с девочками в парк пошла, а то всё обещали, обещали, да некогда было, — ответил
