Сам дуче тоже стоял среди генералитета. «Наверняка, — подумал рейхсфюрер, — “Боров” нацепил “Аннунциату” ради него».
Гиммлер почувствовал, как в его груди зародились злость и ненависть к «Борову». «Нет, толстяк, — “Фермер” нервно сжал пальцы в кулак, — просто так я тебе Брауна не отдам. Не ты его привел к успеху, не тебе им и властвовать. Я его сам, лично, переправлю американцам. Либо уничтожу. Но твоим он не станет. Не надейся!»
За спиной рейхсфюрера послышался легкий стой Гиммлер обернулся: от духоты жена японского посла потеряла сознание.
«Еще пять минут, — развесилился мысленно “Фермер”, — и количество покойников явно увеличится».
Бургдорф наконец довел спич до финального завершения:
— …Мы имеем национально и патриотически мыслящее правительство. Одно это вселяет во всех нас надежду, что достоинство народа, безопасность государства и свобода родины будут путеводными звездами нашей деятельности…
Гиммлер взглянул на часы: один час и двадцать восемь минут. Не прощальная речь, а прямо-таки доклад на партийном съезде.
Гробы накрыли тяжелыми дубовыми крышками, поверх которых положили белые нацисткие полотнища с черной свастикой по центру.
Офицеры СС водрузили гробы на плечи и понесли их к выходу. На улице каждый гроб ждал собственный пушечный лафет с лошадиной упряжкой. По обеим сторонам лафетов стоял караул из двенадцати офицеров СС.
Барабанная дробь взорвалась с новой силой. Толпа из нескольких тысяч человек, окружавшая здание рейхсканцелярии, вскинула руки в нацистом приветствии. Теперь, по разработанному заранее плану, церемонию должен был продолжить Геринг.
Маршал авиации вышел к стоявшему на плацу строю солдат, ему быстро поднесли микрофон.
— Герои 20 июля! — взревел над площадью усиленный аппаратурой голос «Борова». — Я обращаюсь к вам от имени фюрера и нации! К вам — тем, кто разоблачил и уничтожил преступную клику заговорщиков и убийц. Вы, преданные сыны Германии, заслужили самых высоких наград. И сегодня наш фюрер вручит каждому из вас заслуженные награды.
Из дверей рейхсканцелярии, в сопровождении трех ординарцев с орденскими коробочками в руках, вышел «Гитлер». Многочисленная братия репортеров фиксировала каждый его шаг и каждый жест.
Барабанная дробь не смолкала ни на минуту.
Гиммлер усмехнулся: вот так и создается миф о лидере. Фотографии, кинохроника, поддельные воспоминания, подложные документы… И заурядная серость превращается в героя нации.
Двойник Гитлера лично цеплял награды на грудь солдатам и офицерам. Потом следовали рукопожатие и традиционное похлопывание по плечу.
Мюллер отметил, сколь четко репортеры выполнили его распоряжение: зафиксировали получение Курковым высшей награды рейха со всех ракурсов. Но группенфюрер даже не догадывался, что пока наблюдал за действиями журналистов, с него самого не сводил глаз Скорцени. И выводы тот сделал для себя соответствующие: «Я прав. Куркова следует срочно отправить во Фриденталь. Иначе спланированная и практически полностью подготовленная операция по проникновению русского в тыл англичан и покушению на Черчилля сорвется».
Список представленных к награде закончился. Бургдорф прошел к Герингу, взял у него микрофон и, вскинув руку в нацистском приветствии, во всю мощь своей глотки выкрикнул:
— Зиг!
Строй солдат и офицеров, выждав долю секунды, ответил ему мощным:
— Хайль!
— Зиг! — Бургдорф — впервые с того момента, как стал двойником Гитлера, — почувствовал сладость власти.
— Хайль!
— Зиг! — Это была минута его наивысшего торжества.
— Хайль!
Факелы вспыхнули в руках эсэсовцев. Командиры, отдавая распоряжения четкими отработанными командами, перестроили полки, и похоронная процессия, в сопровождении факельных огней, устремилась к воинскому кладбищу. Каждый солдатский шаг отбивался ритмом барабанов.
Из окон домов свешивались нацистские флаги с траурным обрамлением. Люди, стоявшие по обе стороны улицы, бросали цветы к ногам участников похоронной процессии. Шедший в четвертом ряду, вслед за Кальтенбруннером и Гиммлером, Мюллер, всматриваясь в изможденные лица берлинцев, неожиданно вспомнил, как хоронили Гейдриха. Тоже были и цветы, и слезы. Даже истерики. Но одновременно в глазах, в самих лицах берлинцев, провожавших Гейдриха в последний путь, светилась вера в победу. Сейчас в тех же самых глазах отражалась лишь серая беспросветная усталость. «С таким настроением нам войны точно не выиграть», — подумалось шефу гестапо.
* * *
Штольц, находившийся среди толпы, тоже бросил цветок, но, увидев издалека шефа гестапо, быстро спрятался за спинами горожан. Он проводил группенфюрера взглядом, отметил его задумчивый вид. Затем, не дожидаясь окончания церемонии, выбрался из толпы, спокойным шагом зашел в подъезд ближайшего дома, взбежал по короткой лестнице, проскочил по площадке, спустился по другой лестнице и вышел через запасной выход в переулок, путь из которого вел на соседнюю улицу. Здесь было безлюдно и тихо: все жильцы близстоящих домов наблюдали за похоронами. А потому никто не заинтересовался одиноким мужчиной, бредущим в по пустынной мостовой.
Через полчаса журналист уверенно звонил в дверь.
— Вам кого? — послышался за дверью голос ветеринара.
Правая рука крепко сжимала пистолет, а левую, с платком, Штольц поднес ко рту и измененным, чуть гнусавым голосом произнес:
— Полиция. Откройте.
Дверная цепочка слетела с замка, дверь открылась. Увидев гостя, хозяин собрался сразу же захлопнуть ее, но опоздал. Первая пуля отбросила ветеринара от двери и уложила на пол. Вторая ударила в переносицу и оборвала жизнь окончательно. Штольц сделал три шага назад, готовый выстрелить в любого, кто выйдет из соседних квартир. Но на площадке царила полная тишина. Спустя несколько секунд ожидания молодой человек понял, что, кроме него, в доме никого нет.
Войдя внутрь квартиры и затворив за собой дверь, он подхватил мертвое тело, втолкнул его в стенной шкаф и плотно прикрыл дверцы. «Сразу не найдут», — успокоил себя. Ветеринар жил один. А потому в квартиру никто не сунется, пока из всех щелей не засочится вонь разлагающегося мяса. А это сутки. Но не более. Однако сейчас для Штольца и сутки были хорошей форой.
Журналист нашел ванную комнату, тщательно вымыл руки. Затем наведался в столовую, где, не ощущая вкуса, машинально сжевал обед, приготовленный для себя убитым. Еще через минуту его стошнило и пришлось снова посетить ванную комнату.
Затем Штольц поочередно обследовал кабинет и спальню хозяина квартиры, собирая и складывая на кухонный стол все ценное, что попадалось под руку. «Конфискат» оказался впечатляющим: более двух тысяч рейхсмарок, три перстня с крупными бриллиантами, одно ожерелье, золотой партсигар, серебряный столовый набор. Плюс приятное дополнение — пистолет с двумя коробками патронов к нему. Плюс еще охотничье ружье с инкрустированным серебром ложем и нарезным стволом. К ружью тоже имелся патронтаж с тремя коробками патронов. Вдобавок в кабинете, во взломанном ящике письменного стола, Штольц помимо личных документов обнаружил чистые бланки двух паспортов: немецкого и швейцарского. А под ними журналист обнаружил фотографию, на которой ветеринар был запечатлен вместе с Герингом и его борзыми.
