Войдя внутрь квартиры и затворив за собой дверь, он подхватил мертвое тело, втолкнул его в стенной шкаф и плотно прикрыл дверцы. «Сразу не найдут», — успокоил себя. Ветеринар жил один. А потому в квартиру никто не сунется, пока из всех щелей не засочится вонь разлагающегося мяса. А это сутки. Но не более. Однако сейчас для Штольца и сутки были хорошей форой.
Журналист нашел ванную комнату, тщательно вымыл руки. Затем наведался в столовую, где, не ощущая вкуса, машинально сжевал обед, приготовленный для себя убитым. Еще через минуту его стошнило и пришлось снова посетить ванную комнату.
Затем Штольц поочередно обследовал кабинет и спальню хозяина квартиры, собирая и складывая на кухонный стол все ценное, что попадалось под руку. «Конфискат» оказался впечатляющим: более двух тысяч рейхсмарок, три перстня с крупными бриллиантами, одно ожерелье, золотой партсигар, серебряный столовый набор. Плюс приятное дополнение — пистолет с двумя коробками патронов к нему. Плюс еще охотничье ружье с инкрустированным серебром ложем и нарезным стволом. К ружью тоже имелся патронтаж с тремя коробками патронов. Вдобавок в кабинете, во взломанном ящике письменного стола, Штольц помимо личных документов обнаружил чистые бланки двух паспортов: немецкого и швейцарского. А под ними журналист обнаружил фотографию, на которой ветеринар был запечатлен вместе с Герингом и его борзыми.
— Теперь понятно, почему ты позвонил в гестапо, — проговорил Штольц, обращаясь к дверцам шкафа.
В спальной комнате журналист долго смотрел на телефонный аппарат, раздумывая, звонить или нет. В Берлине ему оставаться нельзя. О том, чтобы спрятаться, не могло быть теперь и речи: хватило историй с корректоры. Все газетчики, естественно, находятся сейчас на похоронах. Но кто-то обязательно должен дежурить в издательстве. Обычно в праздничные дни эту миссию возлагали на Пауля Леви. Репортер он так себе, зато связями успел обрасти. Плюс ко всему не дурак заработать. Если сегодня дежурит он, то на что-то еще можно рассчитывать. И Штольц решился.
Палец, набирая номер, несколько раз срывался: Но наконец в трубке раздался знакомый голос:
— Газета «Фелькишер беобахтер», Пауль Леви вас слушает.
(«Слава Всевышнему!»)
— Пауль, это я, Штольц. — Беглец постарался придать голосу твердость и уверенность.
— Карл?! Куда ты пропал? — Леви явно скупал, и потому неожиданный звонок его обрадовал. — Звонили из министерства. Они тебя со вчерашнего дня ждут.
— Я знаю. Только я был на задании… Ну, ты понимаешь…
— A-а, понял. — На другом конце провода раздалось удовлетворенное хрюканье. — Стоп, а ты разве не на церемонии?
— Нет, Пауль, у меня к тебе дело. Очень прибыльное.
В трубке наступила секундная пауза. Слово — «прибыльное», судя по всему, заинтересовало собеседника.
— Ты ко мне никогда не обращался за помощью, Карл. У тебя проблемы?
— Да. Мне нужны документы.
Леви присвистнул.
— Карл, я такими делами не занимаюсь.
— Пятьсот марок.
В голосе Пауля послышались нотки неуверенности:
— Пойми, друг, это уголовное преступление…
— Семьсот марок. При этом бланк паспорта у меня есть. Подлинный. Нужно только поменять фотографию. И, естественно, состряпать печать.
— Это не «только», Карл, это «очень хлопотно». Ты представляешь…
— Девятьсот.
— Нет. Не могу.
— Тысяча марок и перстень. С бриллиантом.
— Ты кого-то убил? — Леви рассмеялся.
— Нет, — солгал Штольц. — Но это все, что у меня есть.
— Хорошо. Я подумаю. Перезвони утром.
— Нет. Мне нужно сейчас. Немедленно.
— Да ты смеешься!
— Что ж. В таком случае обращусь к кому-нибудь другому.
Наступила тишина. «Он должен принять мое предложение. —
Штольц кусал губы. — Он не может отказаться от таких денег».
— Перстень не из дешевых? — Пауль «созрел».
— Дорогая вещь. Клянусь.
— Хорошо. Перезвони через десять минут.
Журналист положил трубку. На десять минут нужно себя чем-то занять. Просто сидеть и ждать он не мог. На всякий случай Карл еще раз обшарил квартиру, но больше ничего интересного не нашел. Кроме разве что крайне полезной вещи — чемодана. В который он и упаковал все свои «трофеи».
Рана постоянно беспокоила, но Штольц старался не обращать на ноющую боль внимания. Жизнь стоила дороже любой боли. Ровно через установленное время он снова набрал телефон редакции. Леви тут же поднял трубку.
— Я договорился.
— Куда мне подъехать?
— Нет. Приедем мы. Диктуй адрес.
Штольц назвал адрес соседнего дома.
— И послушай, Карл, — произнес Леви скороговоркой, словно опасаясь чужих ушей, — тому человеку» который будет со мной, отдай только половину суммы. Вторую половину отдашь через три часа» когда он все сделает. Перстень сбереги для меня. Мой подельник о нем не должен знать. Я верю тебе. Что «гайка» не подделка.
* * *
Мюллер стянул китель, повесил его на стул. Потом спустил с плеч подтяжки. Прошел в клозет, открыл водопроводный кран, сполоснул лицо и шею. Вроде стало легче.
Литценберг вошел не постучавшись. Так приказал шеф.
— Сбрось китель, умойся, — посоветовал группенфюрер, доставая коньяк и бокалы. — Сегодня отдохни, а завтра засядешь в информационный отдел.
— Зачем? — Литценберг промокнул лицо полотенцем.
— Нужно найти мальчишку или девчонку по фамилии Шилов. Или Шилова.
— Родственников русского?
— Да. И чтобы никаких ошибок. Прозит. — Мюллер одним глотком осушил бокал. — Как тебе прощальная церемония?
— Думаю, ни один из этих «жмуриков» при жизни ни о чем подобном и не мечтал. Все-таки, Генрих, что ни говори, а в их сраном движении что-то есть. Что-то такое, что притягивает, завораживает. Некая магия, что ли… Когда они на кладбище запели «Хорст Вессель», мне, признаюсь, стало не по себе. Жутковато. Но одновременно и восхитительно.
— Вспомнились былые времена? — «Мельник» устало откинулся на спинку кресла.
— Угадал. Все-таки автора этой песенки убили тогда по моей наводке. И с твоего приказа.
Мюллер снова наполнил бокалы.
— Нации нужны герои. Вот она и подобрала то, что валялось на дороге. Кстати, убийца Хорста, как там его звали…
— Хеллер. Али Хеллер. Сутенер. На чем я его и поймал.
— Где он сейчас?
— В концлагере. Если, конечно, не сдох.
— Нужно, чтоб сдох. Проверь. Не хватало еще, чтобы его освободили и он начал трепаться на каждом углу, кто именно заставил его шлепнуть того гомика.
Литценберг сделал глоток, закашлялся:
— Вессель не был гомиком. Он был сутенером.
