— Кажется, час назад я видел Великого Каира! — внезапно крикнул он. — По-моему, он спешил…
Если он надеялся удивить ее, то ошибался. Толстуха шагала и шагала, похожая на усталую лошадь, ее широкая спина покачивалась все дальше от площади Утраченного Времени. Наконец женщина обернулась и кивнула.
— Я знаю, это вы тогда нарядились рыбой, — объявила она. — Надо отдать вам должное: в свое время вы ей помогли. Но вам надо было вытащить ее оттуда, пока духу хватало.
И она ушла.
Эшлим простоял на рю Серполе полтора часа. Он свистел, взывал к освещенному окну мастерской. Тень взад и вперед двигалась перед тенью мольберта. Но Одсли Кинг не впустила его, и все, что он мог услышать — это ее отрывистые, словно мужские рыдания. Сухие каштановые листья кружились в воздухе и касались его лица, точно влажные руки.
Об Эммете Буффо по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Может быть, астроном нарочно ему не отвечает? Может, стоит сходить в Альвис и повидать его несмотря ни на что? Однако у Эшлима не было желания куда-либо идти. Вместо этого он отправил еще одну записку.
Пока он впустую тратил силы, — не сознавая, как мало времени у него в запасе, — осень едва ощутимой печалью проникла в чумную зону. Мир вдруг стал ветхим и невесомым, как марлевые занавески в старушечьем окне на Виа Джеллиа.
Казалось, его явленная сущность стала слишком стара, чтобы заботиться о соблюдении приличий. С первыми морозами Низкий Город захлестнула волна неизвестных смертельных болезней. Карантинная полиция, бессильная справиться с ситуацией и даже сказать наверняка, заразны ли все эти лихорадки и чахотки, запаниковала и начала опечатывать и сжигать дома умерших. Много дней вдоль пыльных улиц и покинутых аллей неохотно догорали костры. Ночью они мерцали болотными огоньками — слабые, истощенные, как все в чумной зоне, которая к этому времени тихо переползла канал, свою прежнюю границу, накрыла Лаймовую Аллею и Террасу Опавших Листьев и затопила огромные пышные здания, клумбы анемонов, пастельные башни Высокого Города. Пока чуме не удалось захватить лишь Альвис. Странный и нелюдимый, он возвышался над ней, подобно отвесному утесу в седом море.
Чем сильнее чума сжимала хватку, тем яростнее Братья Ячменя пытались стать похожими на людей.
«Возможно, эта парочка действительно создала город из горстки пыли, — пишет Эшлим в своем дневнике, — но теперь изо всех сил пытается его разграбить. От них одни беды. Они вваливаются по ночам в винные лавки и крадут вино из бочонков. Когда они отправляются ловить рыбу в канале, то наполняют пробковые фляги грязью, а в полночь бредут домой, пьяные и мокрые, как тритоны — единственное, что они в состоянии разглядеть в мутной воде. Впрочем, им и тритона поймать не под силу».
Но даже если Братья Ячменя каким-то образом чувствовали неодобрение Эшлима — именно тепловатое неодобрение, а не жгучую ненависть, — то не подавали виду. Они по-прежнему ухмылялись и кудахтали по ночам, стоя в очереди за пирожками, хвост которой торчал из лавки Эгдена Финклера. Они продолжали охотиться на крыс с дубинками и данди-динмонт-терьерами в заброшенных предместьях, захваченных чумой — редкий случай, когда им удавалось неплохо поживиться. По возвращении из заколоченных складов и пустых подвалов близнецы пытались сбыть добычу удивленным рестораторам на Маргаретштрассе «за малую денежку».
* * *
«Их воображение иначе как извращенным не назовешь», — сетует Эшлим.
Словно прочитав эти строки, братцы придумали себе униформу — спецовки, веллингтонские ботинки и маленькие подносы из белого пластика, увенчанные грудами объедков, которые они разбрасывали по улицам и сточным канавам Мюннеда.
Высокий Город, к которому вернулось самообладание, снисходительно следил за их похождениями — как сказал однажды маркизе Л. Эшлим, «опьяненный жизненной силой этой пары,* которой восхищается, но не смеет подражать».
Маркиза подарила портретисту неопределенную примирительную улыбку.
— Уверена, никто из нас не завидует их юности, — ответила она. — Но они так славно отвлекают нас от нынешних неприятностей! — и добавила, подавшись вперед: — Боюсь, господин Эшлим, Полинусу Раку придется забыть про «Мечтающих мальчиков»… — она махнула рукой в сторону Низкого Города. — В нынешней ситуации все мы испытываем настоятельнейшую потребность увидеть на сцене что-нибудь не слишком мрачное. Конечно, жаль, что теперь нам не удастся полюбоваться изумительными декорациями и костюмами Одсли Кинг…
Маркиза смолкла, словно ожидая ответа, но Эшлим не нашел, что сказать, и она мягко напомнила:
— Господин Эшлим… надеемся, вы сообщите нам какие-нибудь новости об Одсли Кинг?
— Одсли Кинг при смерти, — ответил Эшлим. — Она не позволяет себе отдыхать, но рисовать больше не может. Она потеряла веру в искусство, в себя, во все. С каждым разом, когда я прихожу, она все ближе к краю.
Он возбужденно прошелся по мастерской.
— Даже сейчас ее еще можно спасти. Но я не буду принуждать ее. Я считаю так: я буду действовать, но решение должно исходить от нее.
Художник прикусил губу… и с ужасом услышал, как говорит:
— Маркиза, я в отчаянии. Скажите, вы верите, что она хочет умереть?
Этот вопрос, казалось, застал маркизу врасплох. Некоторое время она пристально, с глубокомысленным видом смотрела на него, словно пытаясь оценить его искренность — а может быть, и свою собственную, — и задумчиво проговорила:
— Вы знали, что Одсли Кинг когда-то была замужем за Полинусом Раком?
Эшлим недоуменно уставился на нее.
— Это было давным-давно. Вы, конечно, слишком молоды, чтобы помнить. Брак распался, когда Рак сделал себе имя в Высоком Городе — помните, с теми сентиментальными акварелями из жизни Артистического квартала. Он назвал их «Дни богемы». В бистро «Калифорниум» и кафе «Люпольд» их ему так и не простили. Видите ли, он был путеводной звездой их «нового движения». Считалось, что он выше денег и тому подобного. Раку устроили похороны с фальшивым гробом — это называлось «похороны Искусства в Вирикониуме». Одсли Кинг была первой, кто бросил горсть земли на крышку гроба, когда его, так сказать, хоронили на Всеобщем Пустыре. Позже она всем говорила, что ее муж умер от сифилиса — этакое символическое наказание.
Маркиза на мгновение задумалась и добавила:
— Конечно, дальнейшее поведение Рака только укрепило ее в этом мнении.
Она встала, чтобы уйти, и сказала, натягивая перчатки:
— Вы очень ее любите, господин Эшлим. Но это не повод позволять ей над вами измываться.
В дверях маркиза задержалась, чтобы полюбоваться городом. Солнце и ливень расчертили улицы Мюннеда косыми акварельными линиями. С запада двигались тяжелые нагромождения туч, сизых, мягко отливающих пурпуром и окаймленных поверху серебром.
— Какой восхитительный день! — воскликнула маркиза. — Ладно, я пойду…
Но она остановилась на тротуаре, словно не могла решить, добавить ли что-нибудь к сказанному.
— Знаете, Одсли Кинг — просто испорченный ребенок. Она никогда не могла выбрать между признанием публики — которое считала, может, справедливо, а может быть, и нет, губительным для творческих порывов — и безвестностью, для которой просто была не создана.
— Ей нет дела до мнения Высокого Города, — бесстрастно отозвался Эшлим.
— Именно, — вздохнула Маркиза, глядя на беспорядочное нагромождение крыш квартала. — Полагаю, вы правы… — она печально улыбнулась. — Остается надеяться, что она стала больше верить в нас.
Когда она ушла, Эшлим вернулся в мастерскую и долго сидел там неподвижный, как камень.
— Замужем за Полинусом Раком! — повторял он сам себе. — «Что-нибудь не столь мрачное»! Им что, никто не сказал, что наступает конец света?
Внезапно он вскочил и бросился прочь. Еще не поздно было что-то сделать. Маркиза убедила его в этом. Возможно, за этим она и приходила.
Карта пятая
Пир алхимиков
Вас ждет наследство из далеких краев. Свет, торжество, разрешение запутанных ситуаций.
С этой картой тайное становится явным. Если она следует за четвертой, это означает, что вы упадете в море.
Я уверена, что в «Бесплодной земле» Элиот раскрывает самую суть проблемы.
Оцените это произведение по достоинству — и у вас в руках путеводная нить, которая позволит без потерь выбраться из большинства самых запутанных и головоломных лабиринтов.
Джесси Л. Уэстон. «От ритуала до романа»[26]
Солнце садилось, когда Эшлим, преодолев долгий подъем, взобрался на вершину холма в Альвис… и сразу увидел: что-то не так. Странный ровный свет окутал старые башни — казалось, он смотрел на них сквозь грязное стекло. Крики галок, которые кружили над куполом покинутого дворца, казались далекими и монотонными, словно доносились с другого конца света. Обшарпанные виллы, толпящиеся ниже по склону, со времени его последнего визита словно состарились на несколько лет. Их заросшие сады были завалены домашним хламом и битым кирпичом. Впереди по дороге бестолково носилась собака, чихая от пыли, которая поднималась ленивыми клубами. Подъем казался бесконечным. На полпути Эшлим не выдержал и припустил бегом, сам не зная почему.
