Глава 11
В начале августа полки Гвардейского корпуса вернулись в Петербург, в казармы. Жизнь потекла по-прежнему – разводы, караулы, вечерами – все те же карты и кутежи, но уже более скучные, лишенные очарования кочевой жизни. Вообще, на лето в Петербурге традиционно воцарялась скука, словно заменяя собой на троне императорскую фамилию, переезжавшую на Каменный остров или в Петергоф, поближе к зелени и фонтанам. Вслед за ней разъезжались по своим загородным усадьбам и крупные сановники. Город пустел; театры закрывались, балов и маскарадов никто не давал. Тоскливейшее время – ни тебе развлечений, ни знакомств, ни эффектных женщин; по улицам бродили только вечно занятые чиновники да скучающие офицеры. Возникало еще одно неудобство: на службу, какая бы ни была жара, следовало являться в полной форме, в суконном колете, при шарфе, а то и в каске с кирасой.
В такой огорчительной обстановке Иннокентий Андреевич, изрядно уставший от вина и карт еще во время маневров, счастливо открыл для себя новое, куда более изысканное удовольствие.
Однажды вечером они возвращались вместе с Роговым из Павловска, из командировки в распоряжение вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Квартира Рогова находилась ближе; доехав до нее, Охлобыстин собирался уже распрощаться, однако его попутчик помедлил, подумал о чем-то и вдруг неожиданно предложил:
– Не изволите ли зайти ко мне отведать ушицы?
Эти вполне обыденные слова прозвучали зловеще, будто приветствие ожившей статуи Командора. Иннокентий Андреевич похолодел, сразу же вспомнив давнюю легенду о гибели Дроздовского пятнадцать лет тому назад после такого же приглашения. В горле у него пересохло, он молчал, лихорадочно соображая, кого же позвать в секунданты и не лучше ли драться на палашах, нежели стреляться.
– Отменная ушица, стерляжья, светлая как слеза, – убеждал тем временем Рогов, – не пожалеете. Заодно мне вам кое-что сказать надобно.
Голос его оставался ровным, тон – почти что просительным, и потому Иннокентию Андреевичу пришла в голову шальная мысль согласиться. В конце концов, это просто предложение пообедать, да еще и стерляжьей ухой, наверняка очень вкусной. К тому же они с дороги, с утра не евши. Почему бы и нет? Подраться на дуэли никогда не поздно, а пока что можно рискнуть пообедать. Размыслив таким образом, Охлобыстин согласно кивнул головой, отпустил извозчика и отправился на таинственную квартиру своего приятеля. В гостях у Рогова еще не бывал никто из сослуживцев – определенно, стоило взглянуть.
Еще в прихожей гостя поразил тонкий запах пряностей, витающий в воздухе. Дорогая мебель, стены, обитые шелком и штофом, – все это свидетельствовало в пользу немалого достатка хозяина. Охлобыстин от кого-то слышал, будто у Рогова имеется наследственное поместье в Пензенской губернии, душ около пятисот. Даже будучи разжалованным в солдаты, он всегда ходил в мундирах из офицерского сукна и ссужал своему начальству деньги.
Войдя в квартиру, Рогов приказал денщику проводить Иннокентия Андреевича в комнаты, а сам, крича на ходу: «Семеныч, разводи огонь, тащи стерлядь из бочки! У нас гость!» – устремился на кухню. Покуда шли приготовления, Охлобыстин разглядывал кабинет хозяина, дивясь его необыкновенному убранству. Вдоль одной стены располагалось несколько шкафов с книгами, по большей части – на иностранных языках. Все они так или иначе касались кулинарного дела. Противоположную стену составляли застекленные стеллажи, уставленные бутылочками и коробочками с пряностями; от этих стеллажей, несмотря на тщательную укупорку сосудов, веяло сложным, слегка кружащим голову ароматом. Через четверть часа Иннокентий Андреевич заскучал и, чтобы развлечься, взял с письменного стола хозяина старинную поваренную книгу на немецком языке. Раскрыв ее на закладке, он сразу же наткнулся на любопытный абзац, помеченный на полях жирной чернильной галочкой:
«Посади гуся в клетку столь тесную, чтоб ему едва было в ней место; два раза в день заталкивай ему в глотку одну пятую гарнца сырого гороху, перемешанного с грецким орехом. Следствием подобного воспитания будет чрезвычайная толщина печени, которая, не изменяя фигуры или устройства, увеличится супротив обычного в три и даже четыре раза. По достижении срока возьми гуся из клетки, выколи ему сперва глаза, потом приколоти лапками к полу и жги огнем паяльной лампы, покуда не выбьется из сил. Тут его зарежь и вынь печенку, из коей изготовь паштет по указанному рецепту…»
Прочитав это жутковатое руководство, Иннокентий Андреевич настороженно прислушался к звукам, доносившимся с кухни. Не похоже, чтобы там кого-нибудь жгли, приколотивши лапками к полу; впрочем, слышались какие-то шлепки, не то удары, но это на кухне дело обыкновенное. Успокоившись, Иннокентий Андреевич погрузился в чтение других, не менее вычурных рецептов.
Еще примерно через час в комнату вошел слуга и торжественно пригласил пройти в столовую. Там, за столом, уставленным серебром и фарфором, ожидал хозяин – само воплощение гостеприимства. До сей поры Иннокентий Андреевич видал Рогова только в форме, этаким унылым кренделем. Теперь в пестром халате и с довольной улыбкой на лице он смотрелся молодцом, радушным и хлебосольным помещиком, совершенно довольным собою и жизнью.
– Садитесь, голубчик, будьте как дома. Вот, извольте, ушица. Стерлядь только что в бочонке плавала, пасть разевала. Вот второе – «беф а-ля мод», осторожнее со шнурочком, там завязано… Ну, а на закуску – печеные раки в сметане, чиненые яйца, пирог со щукой да свиные щеки в винном соусе. Вы уж простите, все на скорую руку, чтобы вас не томить с дороги…
Охлобыстин, очарованный чудесными запахами, рассыпался в благодарностях, выпил для аппетиту рюмку водки, закусил хрустящим грибочком и решительно приступил к ухе. После первой же ложки пришлось прерваться, чтобы выразить нахлынувшие чувства:
– О Боже! Никогда ничего не едал вкуснее!
Хозяин даже порозовел от удовольствия.
– Да-да, голубчик, не зря я вас пригласил. Присматривался к вам долго, наконец понял, что уж вы-то сумеете оценить. Не всякому это дано, сударь… А ощутили тоненькую такую горчинку в ушице?
Охлобыстин вдумчиво распробовал еще одну ложечку и согласно кивнул:
– Да. Есть горчинка, но очень кстати… Без горчинки этой совсем обыкновенный вкус, а с нею – нечто волшебное…
– Точно-точно… Ах, что вы за прелесть, как прониклись! В самую суть! Верно приметили. Стерлядка-то с секретом, огорченная!
– Как это – огорченная?
– Да очень просто – ежели ее перед варкой засечь кнутом до смерти, она как раз огорчается, и вот, стало быть… Хм… Горчить начинает слегка.
Охлобыстин припомнил хлесткие звуки, доносившиеся из кухни, и ему стало не по себе.
– А прозрачность бульона не отметили? – продолжал волноваться хозяин. – Ежели отметили, так я вам скажу, как достигнуть. Берете черной икры, отжимаете масло из нее и потом, как накипь уберете, капаете в бульон. Выходит чистым, как ручейная водица; извольте наблюдать в своей тарелке.
Наступила пауза. Наконец Охлобыстин решился спросить:
– Я там книжку одну глянул у вас в кабинете, про гуся… Это что же, его прямо так за лапки и прибивают? И шпарят потом?
Рогов молча кивнул. Он не мог говорить, поскольку прожевывал в тот момент изрядный кусок «беф а-ля мод», но, еще не докончив, поднял над столом растопыренную пятерню и держал ее, покуда не проглотил, наконец, упрямый кусок.
– Пять! Голубчик мой, пять отменнейших, здоровейших гусей у меня в подвале сидят и воспитываются по вычитанной вами методе. Через месяцок извольте прийти, будет вкуснейший фуагра. Всенепременно приходите, сами гуся выберете, какой вам больше понравится.
Представив в картинах дальнейшую судьбу понравившегося ему гуся, Охлобыстин вдруг ощутил резкую потерю аппетита и, чтобы поправить дело, снова выпил водки. Это помогло.
Рогов задумчиво посмотрел на опустевший графин, затем на гостя и как-то нараспев сказал:
– Ах, голубчик, как непросто найти человека, знающего толк в еде! Вот иной оценивает людей по внешности, иной по походке – а я по тому, как кто кушать изволит. Я уж полгода за вами наблюдаю и честно скажу – вы даже сухарь солдатский так съедите, что сердце возрадуется, глядючи. Воды так выпьете, как иной и шабли выпить не сумеет. Это значит, вы жизни умеете радоваться, а стало быть, и человек вы хороший. Так-так, не краснейте… Люблю я вас, как родного…
Охлобыстин даже покраснел от этой неожиданной похвалы. Действительно, он любил поесть, но никогда не допускал, что этот скромный талант может быть оценен столь высоко и трактован столь расширительно.
– Уверен, что и политические взгляды у вас самые верные, – продолжал Рогов. – Вот скажите мне, милейший Иннокентий Андреевич, каково ваше мнение о российской монархии? Хороша ли она? Дурна ли? Существует ли для нее замена?
