Вопила определенно Анька; она заходилась неистовым криком лани, почуявшей на шее неумолимую тигриную лапу. Этот крик одновременно звал на помощь и предупреждал об опасности, но вторую часть информационного посыла Петр Иванович не раздумывая пропустил мимо ушей. Напротив, он почувствовал свирепую, неукротимую радость от мысли, что неизвестно-страшное, которое так пугало его секунду назад, вот-вот станет известно-страшным – и что он полностью вооружен и готов сразиться с этим… чем бы оно ни было.
Петр Иванович яростно стиснул рукоять меча и рванулся к стенду номер 214 с одной-единственной мыслью в голове: успеть, убить, уничтожить внезапного врага, покусившегося вдруг разом на все неожиданные приобретения этой ночи. Быть может, при каких-то иных обстоятельствах он и поколебался бы секунду-другую, быть может, он бежал бы помедленнее или даже просто пошел бы. Но на помощь звала женщина, которая вот уже несколько часов была его собственностью. Кто-то напал на его владение, покусился на его единоличную власть; кто-то нагло ставил под сомнение его, и только его, право видеть Аньку голой и беззащитной.
Будь крик каким-нибудь менее искренним, а настроение Петра Ивановича – менее экзальтированным, он, скорее всего, повел бы себя иначе. Чего проще сообразить, что это менты их застукали, обнаружили Аньку в этаком своеобразном виде, вот она и завизжала по-бабьи. Тогда Петр Иванович мигом сложил бы с себя доспехи, закинул бы меч обратно в витрину, наведался бы на экспозицию с термобельем и предстал бы перед правосудием с видом глубоко смущенного, но все-таки хотя бы слегка одетого человека.
Но Анька орала не по-бабьи, без дураков, от всей души, и Петр Иванович почему-то уверился, что ему не зря попался настоящий, копаный, «Дюрандаль» среди всего разложенного в витринах хлама. И потому он понесся по коридору как был, во всей своей половинчатой амуниции, размахивая мечом и пылая справедливым гневом, с сердцем, исполненным крепости и спокойной, уверенной жаждой крови. Пожалуй, сбоку и сзади он смотрелся несколько даже смешно – этаким апофеозом войны, помесью разъяренного самца гориллы, спецназовца и средневекового рыцаря; но всякий, кто видел бы его анфас, грозно несущимся навстречу, несомненно испытал бы трепет и желание посторониться. Увы, его никто не видел, а жаль – столь душераздирающее зрелище смогло бы составить бюджет добротному блокбастеру.
Следует пояснить некоторые детали того, что произошло позднее: ведь именно из деталей складывается объективная картина событий. Дверь в стенд номер 214 открывалась наружу, как и положено; но кинетическая энергия, набранная счастливым обладателем «Дюрандаля», оказалась слишком велика, чтобы сначала тормозить, а потом аккуратно тянуть на себя дверную ручку. Поэтому даже мысли такой не возникло, чтобы дверь открывалась не вовнутрь. Но практически имел место как раз второй случай – и дверь даже выдержала бы, пожалуй, удар разогнанных до тридцати километров в час девяноста килограммов живого веса, отягощенных бронежилетом с керамическими пластинами. Это все-таки была крепкая дверь в алюминиевой раме. Но асбестоцементная плита, в которую она была вмонтирована, увы, не обладала соответственной прочностью. В результате дверная рама влетела в помещение вместе с изрядным куском стены, а вслед за нею, блистая «Дюрандалем» и матерясь, влетел и сам Петр Иванович. Вся конструкция закутка от удара выскочила из гнезд, пробуравленных в бетонном полу, и немного повернулась вокруг оси, которую как раз и составлял стальной столб с прикованной к нему Аней. На соседней экспозиции рухнул, печально звеня стеклами, шкаф. Затем наступила секунда тишины, медленно посыпаемая асбестовой пылью.
Еще в полете Петр Иванович сумел ухватить краем глаза возмутительную картину: голую Аньку, прикованную к столбу, лапал какой-то патлатый мужик, весь в черном. Скользя по полу верхом на выбитой двери, Петр Иванович успел удивиться: а где удав? Дело в том, что на бегу в его голове сложилось простое и даже в чем-то успокоительное объяснение Анькиного крика. Чего проще: не додушил удава, дверь не запер на ключ, зверь оклемался и выполз из своего вольера. 214-й сектор находился совсем недалеко, да к тому же из двери пробивалась тоненькая полоска света, вот он и заполз. Обращаться со змеями Петр Иванович уже научился и не испытывал ни малейшего сомнения в своей повторной победе. Пока бежал, Петр Иванович раз десять мысленно отрубил удаву его маленькую хищную головку, так что, если бы в комнатке действительно оказалась многострадальная рептилия, у нее попросту не осталось бы шансов. Но на Аню покушался вовсе не змей, а тот самый мужик из мешка: Петр Иванович его сразу же узнал по длинным черным волосам и костюму того же цвета. Брюнет оказался столь не к месту, что, доехав наконец на двери до противоположной стены и остановившись, Петр Иванович не сразу сообразил, что следует предпринимать дальше. Некоторое время он сидел молча, крепко сжимая меч обеими руками и негодуя по поводу неприличной сцены.
Между тем наглый тип из мешка оторвался от не перестававшей визжать Андромеды и мягко, но очень быстро повернулся к запыхавшемуся Персею, все еще втайне надеявшемуся на змея. Прежде чем Петр Иванович успел изготовиться как следует, брюнет молнией бросился на него, целя точно в горло.
Пришлось импровизировать: отпущенный на свободу бойцовский инстинкт сработал идеально. Следуя какому-то наитию, Петр Иванович в самый момент нападения зачем-то отбросил «Дюрандаль» в сторону и встретил противника мощнейшим ударом кулака; таким страшным ударом, какой только единый раз в жизни употребил против живого человека, – это когда в армии «двинул в душу» одного сильно борзого армяша, разводившего в роте отмороженное землячество. Но сейчас он двинул не армяша весом в центнер, а довольно хилого, хотя и высокого, мужика из мешка, и не в душу, а точнехонько в верхнюю челюсть, да еще и на встречном курсе его собственного стремительного движения. Раздался хруст, как будто кто-то нечаянно наступил на елочную игрушку. «Убил на хрен», – обреченно подумал Петр Иванович, спинным мозгом ощущая грядущие последствия.
Все замерло. Брюнет отлетел к противоположной стене, рухнул на пол и затих, разметав патлы. Через секунду раздался мягкий шлепок: это Аня сползла по столбу и завалилась набок, насколько позволяли скованные за столбом руки. Обморок. Петр Иванович тоже пребывал в ступоре, хотя и не падал: ноги дрожали от возбуждения, в горле пересохло. Все что ему сейчас хотелось – это найти трусы, без них он чувствовал себя ужасно неуютно. Сначала трусы – потом все остальное. Трусы! Полцарства за трусы!
Наконец искомый предмет туалета сокрыл наготу; далее и брюки, слегка запорошенные асбестом, вновь оказались при своих прямых обязанностях. Одевшись, Петр Иванович испытал огромное облегчение; но тут события вновь замелькали в каком-то исступленном ритме. Мужик из мешка, оказывается, вовсе не помер. Полежав несколько времени у стеночки, он вдруг бодро вскочил на четвереньки и, не вставая выше, принялся хлопотливо носиться на коленках вокруг остолбеневшего Петра Ивановича, будто что-то разыскивая. При этом он постоянно приговаривал слово «сейчас», так что получалось что-то вроде шипения: «щас-щас-щас» или даже «ща-ща-ща». Собранное он тут же раскладывал на диване. Через две минуты там уже высились: кучка скрепок, рассыпанных со стола во время драки, оба искомых носка и еще одна кучка – зубов. Что-что, а зубы у него повылетали едва ли не все, во всяком случае – передние. Пересчитать их Петр Иванович не успел, поскольку брюнет быстренько ссыпал зубы в ловко свернутый кулечек, а скрепки – в коробочку, после чего забился в угол и засел в нем, обняв руками колени и голову, изредка подрагивая и как-то странно, размеренно раскачиваясь вперед-назад. Вновь воцарилась тишина.
– Эй, ты это… Псих, что ли? – обрадованный внезапной догадкой, спросил через некоторое время Петр Иванович.
Мужик из мешка молчал. Тогда Петр Иванович решился на эксперимент. Он взял со стола закрытую коробочку с кнопками, не пострадавшую во время драки, и демонстративно высыпал ее на пол. Дальше ужас что произошло. Брюнет вдруг зарыдал, принялся ломать руки и с надрывом вопить: «Зачем, зачем вы так! За что! Зачем!» Однако тут же, не прекращая рыданий, в считанные секунды собрал все кнопки и умоляюще протянул руку за коробочкой. Коробочку ему, конечно, дали, лишь бы успокоился. «Псих однозначно, – подумал Петр Иванович, – ну и ночка!» Надо было со всем этим что-то делать, но что – непонятно. Хоть говорить умеет, и то хорошо.
– А тебя звать-то как? – спросил, наконец, Петр Иванович, не особенно надеясь на ответ.
Псих на этот раз оживился, поглядел на Петра Ивановича с надеждой и интересом. Затем задумался, как будто что-то вспоминал. И снова замер. Но через минуту все-таки вдруг ответил – и как ответил! На удивление приятным, спокойным голосом, и, что было уж совсем удивительно, нисколько не шепелявя. У него, стервеца, даже губы остались целы, после такого-то роскошного удара!
