услышала я её голос. Такого железного голоса никогда у неё не было.
– Полегче, подруга, – произнёс второй мужик и я увидела, что у него что-то в руке, а первый попытался поймать Веру за капюшон.
– Тпру-у-у…
И тут я даже ничего не успела понять, как Вера отбила руку нападающего в сторону, потом кулаком ударила его в район горла и одновременно ногой сбоку по ногам ниже коленей и он резко опрокинулся назад и было слышно, как ударился головой о дорожку. Казалось, в то же мгновение Вера ударила второго рукой в шею и ногой в грудь. Он отлетел с дорожки в снег. Мы словно и не останавливались, так быстро это произошло.
– Стой здесь. Не бойся, они не встанут, – сказала Вера, словно отдала команду, и я увидела, как она, обогнув лежащего в снегу, быстро метнулась к машине, открыла дверь, заглянула в салон и что-то там сделала. Потом она, оставив дверь открытой, вернулась ко мне и потянула за руку:
– Всё, иди за мной. Мне нужно было убедиться, что в машине никого нет.
Спустя несколько минут мы уже поднимались на лифте в свою квартиру. Я видела в отполированной до зеркального состояния лифтовой панели своё очень бледное лицо. Когда я посмотрела на Веру, её лицо было таким же спокойным, как всегда.
3
С этого момента моя жизнь круто изменилась. Внешне всё осталось так же – я училась в университете на первом курсе юридического факультета, ходила на занятия и лекции, сдавала контрольные работы и зачёты, по вечерам успевала посещать курсы в автошколе и встречаться с Виктором, жила в съёмной квартире на Коптюга с Верой, потихоньку знакомилась с Академгородком и Новосибирском, но теперь я уже была не та Татьяна Смирнова, что была раньше. Теперь я видела мир вокруг себя другими глазами.
Первый вопрос, который я задала Вере по возвращении домой после инцидента, был:
– Кто ты?
– А ты как думаешь? – спросила она.
Подумав, я сказала:
– Не знаю. Но в тебе есть что-то странное, нечеловеческое. Я не знаю, как это объяснить, но всякие мелочи, на которые я никогда особо не обращала внимания, они, если их собрать вместе, приводят к каким-то странным мыслям. Когда на каникулах я жила две недели с папой и мамой, то стала замечать, что самые обычные вещи, когда я живу с тобой и когда живу с ними, отличаются.
– Конечно, отличаются. Мы же разные.
– Нет, дело не в этом. Они странно отличаются.
– Например? – спросила Вера и села в своё кресло.
– Например, ты никогда не садишься в моё кресло, а я в твоё сажусь.
Она ничего не сказала.
– Например, когда я захожу в туалет сразу после тебя, там не пахнет.
– Ну, я же брызгаю освежителем, – возразила она.
– Освежителем пахнет, а тобой нет. – Парировала я. – Ты не чихаешь и не кашляешь. Ты мало ешь. Ты всегда одинаково выглядишь, и вечером, после дня работы, и утром, после сна. Ты не смеёшься. Никогда. Только улыбаешься. Ты не трёшь пальцами нос и глаза. Ты не почёсываешься. Ты не стрижёшь ногти и волосы. По крайней мере, я не видела. Ты можешь двумя быстрыми и точными ударами свалить с ног двух здоровенных мужиков. Вот я и спрашиваю, ты кто? Когда ты была в Томске, я сделала обыск в твой комнате и ничего там не нашла. Ничего такого, что помогло бы мне понять, кто ты, Вера.
– Я Ритка, тактический киборг, – улыбаясь, сказала Вера, глядя мне в глаза.
– Ты же не шутишь сейчас, да? – после некоторого молчания спросила я.
– Нет, не шучу. Я не умею полноценно шутить. Я лишь воспроизвожу шутки в подходящей ситуации или воспроизвожу реакцию на них.
– Ну, тогда мы с тобой не особо и различаемся, – сказала я.
– Это же шутка, да? – спросила Вера. – Если ты сейчас шутишь, то это говорит о твоей большой эмоциональной устойчивости, так как ситуация для тебя не шуточная.
– Да, ситуация не приведи господи, – согласилась я. – И ты извини меня, тактический киборг Ритка, но мне надо в туалет, иначе я сейчас описаюсь.
Мы проговорили всю ночь. Как ни странно, но где-то через час Ритке-Вере тоже захотелось в туалет и она позвала меня с собой.
Она вошла в туалет и оставила дверь открытой. Я смотрела, как она опустилась перед унитазом на колени и наклонила голову.
"Она блевать, что ли, собралась?" – только подумала я, и услышала, как в унитаз что-то льётся и падает.
Вера оторвала от рулона бумагу и вытерла рот:
– Посмотри, – она показала на унитаз и вышла из туалета, уступив мне место.
Я вошла и посмотрела. На дне чаши в красной лужице вина горочкой лежала пережёванная ресторанная еда. Я нажала на кнопку смыва.
– Вот так я испражняюсь, – сказала Вера. – Классическая пища мне не нужна, у меня нет желудочно-кишечного тракта. У меня есть ёмкость, куда попадает съеденная пища, когда я имитирую процесс её поглощения. Через какое-то время ёмкость необходимо опорожнить, иначе начнётся скисание. После опорожнения ёмкость необходимо ополоснуть водой. Можно с мылом, можно с искусственным или естественным ароматизатором, например, лимоном или лаймом. Вода частично поглощается. В небольших количествах она для моего организма нужна.
Говоря, Вера вошла в ванную, прополоскала свой "желудок" и рот, сполоснула руки, лицо и вытерлась полотенцем.
– Вот и всё, – сказала она. – Без твоего присутствия я делаю это немного тщательней.
– А вкус еды и напитков ты чувствуешь?
– Можно сказать, что и чувствую, но это не то, что ты имеешь в виду. Правильней сказать, не чувствую, а анализирую. Вкусы и запахи. То есть, для меня нет приятных или неприятных вкусов и запахов, есть лишь некий очень упрощённый анализ их состава.
– Господи, а я тебя пичкала картошкой и пельменями. Вот дура-то.
– Мне было приятно с тобой есть, – сказала Вера.
– Ну что ты такое говоришь, – безнадёжно махнула я рукой. – Какое ещё приятно.
Мы снова уселись в кресла друг против друга.
– Да, я испытываю эмоции и переживаю, – сказала
