Из кухни послышалось звяканье посуды.
Папа снял свой форменный китель, повесил его в шкаф. Пока он пристраивал китель на плечики, Галка осторожно переступила с ноги на ногу. Пол скрипнул, и лицо Галки стало виноватым, словно она сделала что-то недозволенное.
— А все же, что произошло с часами? — спросил папа, не оборачиваясь.
— Сварила, — ответила Галка быстро — она ждала этого вопроса.
Как всегда, папе не потребовалось ничего объяснять. Он все понял сразу.
— Вкрутую? — спросил он серьезно.
— Хотела всмятку.
— Понятно, — сказал папа. — А потом решила: семь бед — один ответ? Так?
— А что?
— А ничего, — сказал папа. — Только мама, по-моему, очень расстроена.
— И я тоже расстроена.
— Еще бы, — согласился папа. — Но ведь мама-то совсем ни при чем. Стоит ли ее наказывать?
Галка вздохнула, но решила промолчать. Отступать вот так, сразу, ей не хотелось.
— Еда на столе, — донеслось из кухни.
— Ты обедала? — спросил папа.
— Обедала.
— Может, еще раз, за компанию?
— Я обедала, — повторила Галка, злясь на себя за то, что ей хочется быть суровой.
Папа вышел из комнаты.
Некоторое время из кухни доносились только «обеденные» звуки: то ложка звякнет о тарелку, то кастрюля грохнет о плиту. Но вот послышался приглушенный мамин голос. Она говорила быстро и длинно. Папа отвечал спокойно и коротко, но слов разобрать было невозможно.
Галка прокралась в коридор.
— Я тебя не понимаю, — услышала она мамин голос. — Ты ведешь себя так, словно это не твой ребенок.
— А как я должен себя вести? — спросил папа.
— Нужно что-нибудь с ней сделать.
— Что?
— Не знаю, но меня очень волнует ее теперешнее поведение. Конечно, если тебе безразлично…
— Мне не безразлично. Просто я не вижу повода для паники. Эта забава быстро ей надоест. Главное, чтобы она сама убедилась, что это бессмысленно.
— А я вижу повод для паники, — сказала мама. — Ты посмотри, как она изменилась. У нее почти не осталось подруг. Все время носится с мальчишками. Я не удивлюсь, если узнаю, что она гоняет с ними футбольный мяч.
— Чем же тебе не нравятся мальчишки?
— Не знаю, — сказала мама. — Но я знаю, что она моя дочь. Она девочка, а не мальчишка. Она должна следить за собой, а не приходить домой с изодранными коленками. Должна она, в конце концов, быть в какой-то мере женственной?
«Ого!» — подумала Галка. Мамины слова о женственности чрезвычайно ее заинтересовали. Галка продвинулась поближе к кухне, но в это время мама встала и закрыла дверь.
«На самом интересном месте», — отметила про себя Галка и принялась размышлять о том, женственная она или нет. Решить это оказалось не так просто.
Галка вернулась в комнату и встала перед зеркалом. Там отразилась длинноногая девчонка в школьном коричневом платье. На ногах этой девчонки были чулки, и никаких царапин на коленках не было видно. «Кажется, женственная», — подумала Галка.
Она раскинула руки в стороны и повернулась на одной ноге, словно балерина. Она улыбнулась своему отражению и увидела синие от чернил зубы. «Неужели не женственная?» Галка крутнулась еще раз. Длинная коса, которой так гордилась мама, хлестнула Галку по лицу. Галка ухватила косу за хвост, обернула ее вокруг шеи. Получился меховой воротник. «Нет, все-таки женственная!» — решила Галка и быстро отошла от зеркала, чтобы еще раз не передумать.
Женственной походкой приблизилась Галка к кухонной двери и приложила к ней свое женственное ухо. Говорили уже не о ней.
— Конечно, разве ты можешь понять, что такое быть женой летчика, — сказала мама.
— Не могу, никогда не был замужем. — По тону отца Галка поняла, что он улыбается.
— Оставь свои авиационные шутки, — сказала мама. — Конечно, не тебе приходится сидеть лома одному и ждать. По два дня ждать, по пять дней…
— И по неделе, если погода нелетная, — уточнил папа.
— Да, и по неделе!
— Может быть, мы прекратим этот разговор? — спросил папа. — Мне еще далеко до пенсии.
— А мне надоело все время ждать!
— Есть выход, — сказал папа.
— Не вижу.
— Поступай на работу.
— Вот как! По-твоему, я бездельничаю?
— Я этого не говорил. Я знаю, что дома работы хватает. Но если тебе надоело сидеть дома, выход только один.
— Конечно, ты всегда прав, а я всегда виновата.
— Но я же тебя ни в чем не обвиняю, — сказал папа спокойно.
— Не кричи на меня! — немедленно отозвалась мама.
В кухне стало тихо. Там над чем-то задумались. Задумалась и Галка. Когда говорила мама, Галка была за маму. Когда папа ей отвечал, Галка была за папу. Они оба были правы и все же ссорились, и Галка понимала, что эта негромкая ссора началась из-за нее.
Послышался звук отодвигаемой табуретки. Галка неженственно метнулась в коридор и застыла у двери.
Из кухни вышел папа. Он направился в комнату, достал из шкафа китель и надел его. Затем взял свой портфель, вышел в коридор, и в этот момент из кухни выглянула мама. Лицо у нее было растерянное.
— Ты уже уходишь? — косясь на Галку, спросила она фальшивым голосом.
— Я совсем забыл: у нас сегодня собрание, — ответил папа голосом не менее фальшивым.
— Постарайся долго не задерживаться, — сказала мама голосом фальшивым до предела и удалилась в спальню.
Папа, без обычной улыбки, кивнул Галке и захлопнул за собой дверь. Галка осталась одна в пустом коридоре. Она уже жалела, что подслушала разговор на кухне. Лучше бы она ничего не знала. И тогда ей не было бы неловко за родителей, которые только что не очень умело делали вид, будто ничего не случилось.
А еще больше ей было неловко за себя, ибо она понимала, что это она заставила их разговаривать фальшивыми голосами.
9. БАБУШКА
Второй день Юрка Карасик спасался у бабушки. Это были очень длинные дни. Он слонялся по комнате или подолгу стоял у окна, разглядывая улицу. Ему не хотелось ни читать, ни слушать радио. Не хотелось ни есть, ни гулять. Он маялся, и, глядя на него, маялась бабушка.
У бабушки был аквариум. Там плавали золотые рыбки. Но это были не те рыбки, которые могли совершить чудо, хотя Юрка и пробовал с ними договориться. Беззвучно шевеля губами, притворяясь сам перед собой, будто шутит, он попросил у них пылесос, зеркало, часы и приемник. Но рыбки ничего не хотели знать. Они плавали у поверхности, беззвучно разевали рты, глотая пузырьки воздуха, и ни одна из них не заговорила человеческим голосом.
— Ты чего там гримасничаешь? — спросила бабушка.
— Я не гримасничаю.
— Ох, шел бы ты лучше домой. И у меня, на тебя глядя, душа болит, и мать неспокойна. Вчера — уж ты спать лег — звонила. Кричит на меня, говорит — я тебя укрываю.
— Разве она на тебя тоже кричит? — спросил Юрка. — Ведь ты ей мама.
— Так и что же, что мама. Тебе она тоже мама, а ей от тебя — одно горе. Ты ее обижаешь, а она меня. Нынче дети умней отца с матерью. А я, когда росла, не то что кричать, пискнуть не смела. Нас у отца, твоего прадеда, было двенадцать человек. Я — старшая, мне больше всех и доставалось.
— А за что? — спросил Юрка.
— А за все. Помню, один раз материны туфли надела, уж так мне хотелось по деревне в новых туфлях пройтись… И ведь даже не запачкала их, не испортила… Домой вернулась, а меня отец как начал с руки на руку перекладывать: то по одному уху, то по другому, я и качаюсь, словно маятник. А убежать или там спрятаться — избави бог! Да и куда убежишь?
— В детский дом! — сказал Юрка, удивляясь бабушкиной недогадливости.
— Не было тогда детских домов. Да и обычая бегать не было. Бьют — терпи. У нас в роду все битые, один ты небитый растешь.
— Ну да, — возразил Юрка, — она меня всегда по затылку бьет.
— Это не бьет, а считай — гладит.
— И ты маму била?
— А тебе зачем знать?! — рассердилась бабушка. — Давно было. Не помню. А била, так за дело. Иди лучше погуляй, чем вопросничать.
— Не хочется.
— С Фоксиком пойди, сосед просил, он сегодня за город уехал. Ты иди в садик, а я к маме схожу. Без телефона мы с ней лучше поладим.
Пока бабушка одевалась, Юрка пошел на кухню за Фоксиком. Тот лежал под столом, положив голову на передние лапы, и смотрел на Юрку грустными черными глазками. Короткий хвост Фоксика чуть дрогнул в знак того, что он узнал Юрку. Маленький, с курчавой шерстью, задумчивый и смирный на вид, Фоксик был похож на игрушечного. Но это только на вид. Внутри Фоксика сидел настоящий черт. Когда он выходил во двор, то кошки разбегались от него с такой поспешностью, словно он был начинен динамитом. Большие собаки, услышав предостерегающее ворчание Фоксика, не торопились подойти поближе к нему для знакомства. Он не боялся ни собак, ни автомашин, ни трамваев. Не боялся он и людей, но терпел их присутствие, если они не лезли к нему со своими ласками. Люди обижались на это — и совершенно напрасно. Будь они на месте Фоксика, им бы тоже не понравилось, если бы каждый прохожий старался их погладить. Фокстерьер ведь не кошка. И если у людей не хватает понятия отличить фокса от кошки, то и нечего приставать со своими нежностями.
