принца Альберта Саксен-Кобург-Готского, королевская династия, которая раньше называлась Ганноверской, стала Саксен-Кобург-Готской. Непосредственным результатом этого стало то обстоятельство, что теперь королева Великобритании и ее будущие дети могли гордо носить фамилию человека, которого она любила. В 1947 году Филипп Маунтбеттен посчитал, что то же самое произойдет, когда он женится на Елизавете Виндзор. Лорд Джовитт, который был тогда лордом-канцлером, на это согласился.
Он изучил документы, согласно которым королевская семья в 1917 году сменила свою фамилию на Виндзор, и пришел к выводу, что она распространяется только на наследников мужского пола. В этих документах не упоминались потомки женского пола, поэтому, следуя схеме, заданной королевой Викторией, принцесса и ее потомки теперь должны были носить фамилию ее мужа. В течение пяти последних лет правления Георга VI так и было: молодую чету и их детей справедливо именовали Маунтбеттенами, а бывшая Елизавета Виндзор была счастлива и гордилась тем, что теперь она – Елизавета Маунтбеттен.
Как «соучредители» названия «дом Виндзоров» король Георг V и королева Мария (справа) создали новый королевский бренд, с которым стремились ассоциироваться другие бренды. Королева Мария до конца своей жизни боролась за то, чтобы сохранить название дома, которое стало спасением Короны во времена суровых испытаний.
Это положение сохранялось и после того, как в феврале 1952 года принцесса сменила на троне своего отца. Люди не всегда понимают, что королева Елизавета II взошла на трон именно как Елизавета Маунтбеттен. В течение восьми недель было совершенно правильно говорить, как это однажды с гордостью заявил за ужином в поместье Бродландс лорд Луис Маунтбеттен, «что теперь в Великобритании воцарился дом Маунтбеттенов». Но, как мы видим в третьем эпизоде сериала «Корона», это вызвало резкую реакцию со стороны королевы Марии и Уинстона Черчилля. А когда полемика закончилась, то оказалось, что правящего дома Маунтбеттенов больше не существует, а королева Елизавета II снова принадлежит к династии Виндзоров; старое название оказалось сильнее, чем можно было ожидать. Виндзоры – это не просто семейная фамилия или титул, это особая идентичность, созданная историей, а также любимыми дедушкой и бабушкой Елизаветы – королем Георгом V и королевой Марией. Последняя в 1952 году была еще жива и, понятное дело, энергично защищала то, что 35 лет тому назад помогала создавать.
Фамилия Виндзор появилась как следствие Первой мировой войны, официальную декларацию о начале которой 49-летний Георг V вынужден был подписать 28 июля 1914 года[15]. «Это ужасная катастрофа, – в тот же день отметил король в своем дневнике, – но нашей вины в ней нет». Он и его жена сразу же занялись делами, связанными с войной, а в ноябре того же года король отправился во Францию, чтобы посетить расположение войск. «Я не могу разделить с вами невзгоды, – говорил он, – но мое сердце ежедневно и ежечасно пребывает с вами». Тем временем королева Мария решительно взялась за поощрение кампаний по шитью и вязанию теплых вещей для фронта – и с удивлением обнаружила, что это провоцирует безработицу: появление крупных партий бесплатных носков и рубашек вызвало увольнение женщин с заводов и швейных фабрик. Озадаченная королева обратилась за советом к известной профсоюзной активистке Мэри Макартур и, к ужасу своих фрейлин, пригласила ее в Букингемский дворец на встречу, которая оказалась первой, но не последней. «Королева быстро схватывает всю ситуацию и понимает точку зрения профсоюзов, – сообщала Макартур своим коллегам. – Я рассказала королеве о неравенстве классов и о несправедливости такого положения дел… Она может нам помочь и намерена это сделать!»
Готовность королевы Марии понимать и принимать радикалов коренилась в невзгодах ее юности. Ее родители, принц Франц и принцесса Мария, были объектом насмешек для всей семьи Виктории. В конце концов они буквально стали изгоями, поскольку были вынуждены бежать от своих кредиторов за границу. Жизнь, как говорила сама Мария, «in Short Street», то есть «на улице Бедности», в долгах как в шелках, сформировала характер трудолюбивой девушки. Маленькую принцессу, родившуюся 26 мая 1867 года, в кругу семьи называли Мэй (англ. May, то есть май). Еще подростком, в 1880-е годы, когда изгнанная семья жила во Флоренции, принцесса воспользовалась случаем и изучила итальянский, добавив его к английскому, французскому и немецкому языкам, которыми она владела свободно.
1917 год. Династия Саксен-Кобург-Готская обретает новую, британскую форму. «Да понимаете ли вы, что стали крестным отцом целой династии!» – такими словами лорд Розбери поздравлял личного секретаря короля, предложившего название «Виндзор».
Когда ее родители вернулись в Англию в 1885 году, Мэй начала изучать историю и социальные проблемы индустриального общества. В качестве практики она посещала богадельни, приюты и школы для бедных. Величавая принцесса с четкими чертами лица могла составить идеальную партию для любого европейского принца или аристократа, беспокоящегося о социальных проблемах, – если бы в ней не было «морганатической» крови.
Морганатический брак (нем. Die morganatische Ehe) представлял собой разработанный в немецких аристократических семьях механизм, призванный помешать дворянину или дворянке поднять на свой уровень знатности супругу или супруга менее высокого ранга. Все, что партнер более низкого происхождения мог получить от брака, – это так называемый Morgengabe (нем. «утренний дар»), который вручался наутро после первой брачной ночи. Этот механизм фактически законодательно закреплял социальное неравенство, поскольку сам дар мог представлять собой деньги, драгоценности, дворцы или что-то еще сколь угодно дорогое, но не давал получателю никаких прав наследования или преемственности. Таким образом, фамильный титул сохранялся в чистоте, а за морганатическими партнерами навсегда закреплялся их низкий социальный статус. Морганатическая «зараза» Мэй исходила от ее деда, герцога, который женился на простой графине, что лишило его потомков права вступать в брак с представителями многих королевских и аристократических семейств Европы.
Однако у королевы Виктории, по-видимому, не было времени разбираться в этом «континентальном снобизме». Она видела, что Мэй взрослеет и, несмотря на все невзгоды и жизнь «на улице Бедности», превращается в серьезную молодую женщину. Более того, королева Виктория посчитала, что Мэй, которой было почти 25, может стать надежной, если не идеальной женой для ее своенравного внука Эдди, старшего сына будущего короля Эдуарда VII и будущего наследника престола. Однако в январе 1892 года, незадолго до свадьбы с Мэй, Эдди унес свирепствовавший в стране грипп. Вполне возможно, что семья горевала гораздо меньше, чем показывала, и в этих условиях было решено передать заботам Мэй нового наследника – младшего брата Эдди, значительно менее своенравного Джорджа. Молодой человек
