— Ты не мудрец, — проговорил я, — ты всего лишь посвященный. А я таким не верю. В Элее [24] посвящали даже женщин и рабов. Подобная мудрость немного стоит.
— Помнится, о рабах мы говорили при первой нашей встрече, — ответил Микон. — Так вот, ни цепи, ни подневольный труд не делают человека рабом. Раб тот, кто не желает ничего видеть и слышать, кто отрекся от самого себя. Как может рожденный ловцом жемчуга погружаться на глубину там, где нет воды? Неужели ты не понимаешь, Турмс, что ты тот ясновидящий, который не хочет видеть, тот ловец жемчуга, который отказывается погружаться на глубину? И что же, ты так и собираешься до конца своих дней жить на суше, во тьме?
— Ты и впрямь думаешь, будто шторм поднялся оттого, что я просил ветра? — возразил я. — Так не бывает: это вопреки законам природы. Он бы начался в любом случае, хотел я этого или нет. Только глупцы верят, что можно вызвать бурю, воздев руки к небу и моля богов.
— Кто испытает, тот поймет, — мягко сказал Микон.
— И наоборот, — завершил я наш спор.
Но я не забыл мои дивные сны, какие я, бывало, видел в полнолуние. Не забыл чужие города, где я бродил по хорошо знакомым мне улицам. Я вспомнил и закутанную тонким покрывалом фигуру женщины, которая явилась мне во сне в Эфесе, так и не открыв своего лица. И вопреки всему тому, что я сам же утверждал, повинуясь здравому смыслу, мною вдруг овладела безрассудная уверенность, что я действительно ношу в себе свое прошлое, о котором ничего не знаю. Быть может, я и в самом деле не тот, кем себе кажусь, думал я, но поверять свои мысли Микону не хотел.
6
До позднего вечера нас несло вдоль синеющих берегов Кипра, и никакие наши попытки выйти в открытое море не увенчались успехом. Непрекращающийся резкий ветер мчал нас на северо-восток. Как ни поворачивали мы паруса, все было напрасно: словно некая неумолимая сила толкала нас вперед. Весла при таком ветре тоже были бесполезны, так что мы предпочли поберечь гребцов на случай, если ветер переменится и погонит нас к берегу. Как только стемнело, Дионисий велел свернуть до половины паруса и канатами связать наши суда, чтобы ночью их не отнесло далеко друг от друга. Еще он приказал команде выставить ночные дозоры, чтобы, пока одни спят, другие охраняли корабли. Да и сам Дионисий не ложился, до утра беспокойно вышагивая по палубе.
Ночь, однако, прошла без тревог, а на рассвете нас разбудили удивленные возгласы дозорных. Поднявшись на палубу, мы увидели, что море безмятежно и наши суда покачиваются на волнах у восточной оконечности Кипра. Солнце цвета червонного золота вставало из моря, озаряя своими лучами высящийся на вершине крутого холма храм Афродиты. С корабля были хорошо видны его террасы и колонны, и мы слышали даже, как поют, встречая новый день, черные петухи этой славной богини.
Наши проводники с Кипра закричали, что, верно, сама всемогущая Афродита наслала бурю, чтобы она занесла нас сюда. Афродита — покровительница всех мореплавателей — особенно почиталась на побережье Восточного моря. Финикийцы поклонялись ей под именем Астарты, так что это была богиня, связующая восток с западом. А Кипр слыл родиной Афродиты: именно у этого острова она явилась на свет из морской пены, и только золотистые волосы прикрывали ее прекрасное, сверкающее белизной тело. Нам непременно следовало причалить здесь, чтобы принести Афродите жертву, иначе мы могли навлечь на себя ее гнев, а, как известно, Киприда страшна в гневе.
Но Дионисий громовым голосом приказал гребцам править в открытое море; при этом мы лишь чудом не сели на мель, каких было много между прибрежными островками. Команда роптала, видя, как наши суда идут на юго-восток, а проводники причитали, что, мол, не их вина, если мы повернули от берега, не принеся жертвы Афродите.
Дионисий же объявил:
— Я почтительно склоняюсь перед могуществом златокудрой богини и клянусь, что принесу ей жертву при первой же возможности. Однако вы видели, что там, в порту, стоят большие корабли, а нам еще рановато совать голову в петлю. Нет уж, я скорее брошу вызов Афродите, чем богам войны.
И он велел налечь на весла, грозно крикнув гребцам:
— Уж я отобью у вас охоту вести речи про жертвы! Вскоре гребцам и впрямь стало не до разговоров.
Жадно ловя ртом воздух, они выбивались из сил — но при этом наши корабли еле продвигались вперед. Однако как только храм Афродиты скрылся из виду, суда набрали скорость, да и дыхание гребцов выровнялось, будто с груди у них внезапно сняли тяжесть. Небо сделалось ясным и безоблачным, море подернулось мелкой нежной рябью, и все вокруг нас так и сияло.
В полдень дозорные закричали, что видят верхушку мачты и цветной парус. Навстречу нам плыл корабль, и через некоторое время мы стали различать его резные деревянные перила, отделанное серебром и слоновой костью изображение бога на носу и блестевшие на солнце окованные медью весла.
Когда этот стройный быстроходный корабль подплыл ближе, наши проводники с Кипра, разглядев реющий на мачте вымпел, сказали:
— Они из Тира. Уж не хочешь ли ты, Дионисий, поссориться с Финикией — владычицей морей.
Но Дионисий без колебаний приказал финикийскому кораблю остановиться, и наши люди взяли судно на абордаж, не встретив никакого сопротивления. Финикийцы только кричали что-то хриплыми голосами и простирали вперед руки, словно пытаясь преградить нам путь. Среди них было множество жрецов в плащах с пурпурной каймой, с расшитыми жемчугом повязками на лбу и с серебряными погремушками и колокольчиками на шее.
— Что они кричат? — спросил Дионисий, опустив меч.
Киприоты, дрожа от страха, объяснили:
— Это священный корабль. Они везут благовония и жертвы для покровительницы мореплавателей — Афродиты Киприды.
Дионисий, блуждая взглядом по сторонам, растерянно дергал себя за бороду. Тем временем жрецы принялись трясти своими погремушками, бранясь и грозно размахивая руками. Дионисий прикрикнул на них, но они присмирели, только когда он взялся за топор.
Вместе со своими ближайшими помощниками Дионисий обошел захваченный корабль. На нем был ценный, но большей частью бесполезный для нас груз — кроме разве что расшитых дорогими камнями и жемчугом священных одежд. Но когда Дионисий хотел осмотреть огороженное помещение на корме, жрецы так крепко вцепились в ткань, которой был занавешен вход, что ее пришлось сорвать. Спустя мгновение он вышел и, покраснев, сказал:
— Там ничего нет — только четыре дочери Астарты.
Мы заинтересовались. Наши киприоты, поговорив со жрецами, выяснили, что четыре девушки предназначаются в дар Афродите Киприде от ее сестры Астарты из Тира.
— Это неспроста, — стали шептаться люди, после чего закричали наперебой, что желают увидеть девушек.
Дионисий, который до сих пор не решил, как поступит с кораблем, со смехом велел вывести пленниц.
Плавной поступью они без страха вышли из своего укрытия — с распущенными волосами, с ожерельями на шее и в набедренных повязках жриц. У одной кожа была белая, как снег, у другой — желтая, как горчица, у третьей — красная, как медь, а у четвертой — черная, как смоль. Все ахнули от изумления, ибо никто из нас никогда еще не видел желтокожих. Самые недоверчивые говорили, что девушку нарочно покрасили. Дионисий, послюнив палец, стал тереть обнаженное девичье плечо, но цвет его не изменился. Девушка же, не сопротивляясь, только глядела на него своими раскосыми черными глазами.
— Не спорю, это неспроста, — сказал Дионисий. — Богиня поняла, что мы не могли сойти на берег и принести ей жертву. И вот она сама посылает нам для себя жертвы, равных которым мы никогда бы не нашли. Мы захватили судно. Оно — наше. И я втыкаю мой топор в палубу в знак того, что мы приносим этот корабль в дар Киприде.
Люди одобрили его намерение, говоря, что они не воюют с богами и девушками, предназначенными им в жертву. Некоторые вполне миролюбиво, скорее на память, забрали у жрецов погремушки и кое-какие украшения, у девушек же не взяли ничего.
Те же, видя, что мы собираемся покинуть судно, вдруг оживленно защебетали, показывая на нас пальцами. Негритянка схватила Дионисия за бороду, а девушка с белой кожей коснулась пальцами моих губ.
— Чего они хотят? — нахмурившись, спросил Дионисий.
Жрецы из Тира нехотя объяснили: девушки считают, что вы должны принести и другую жертву Афродите — богине любви. А так как вас слишком много, они желают выбрать четверых, от которых и примут жертву. Сами жрецы возражали против этого, заявляя, что вправе взять от нас лишь один дар — топор, который Дионисий воткнул в палубу. Но Дионисий, высвободив бороду из рук негритянки, после долгих, тяжких раздумий рассудил так:
— Нельзя останавливаться на полпути. Давайте бросим жребий, чтобы выбрать тех четверых, которые совершат обряд за всех нас.
Решение Дионисия моряки нашли мудрым и благородным.
