Пока кипятилась вода в чайнике, она поставила в раковину немытые чашки, из которых пили отчим и его гость, и бросила взгляд на листы, не убранные в папку. Обычные ориентировки на розыск, такие всегда вывешивают для всеобщего обозрения на улицах рядом с входом в отделение милиции. Настя пробежала глазами тексты: имена пропавших, возраст, приметы внешности, описание одежды, названия городов. Раз оставлены на столе, значит, ничего секретного.
Она залила кипящую воду в джезву с молотым кофе и задумчиво посмотрела на папку, лежащую на подоконнике. Эту папку принес Леонид Петрович, которого Настя всю свою жизнь называла папой. Заглянуть, что ли? Нет, не нужно. Нельзя. Есть договоренности, которые ни она, ни папа никогда не нарушат. Хотя любопытно, конечно.
Ладно, раз нельзя залезть в чужие секреты, она потренирует память. Память – ее любимый надежный инструмент, благодаря которому Настя Каменская овладела несколькими иностранными языками и имеет возможность подрабатывать в свободное время переводами. И инструмент этот следует содержать в порядке и в тонусе.
Над краями джезвы поднялась пузырчатая пенка. Настя капнула в кофе холодной воды, чтобы крупицы осели на дно, немного подождала и налила в чашку горячий ароматный напиток. Уселась за стол, закрыла глаза и мысленно представила себе таблицу, в которую заносила только что прочитанные данные на пропавших подростков. Имена и фамилии расположила на строках, сверху вниз, остальные данные – в графах, слева направо: город, дата исчезновения, возраст, рост, цвет глаз, цвет волос, особые приметы, одежда… Пару раз останавливалась, припоминая и вызывая в памяти листок ориентировки, испытывала соблазн открыть глаза и подсмотреть – вот же они, совсем рядом, только руку протянуть! Но тогда тренировка не имеет смысла. Нужно вспомнить самой. Вспоминала, радовалась, хвалила себя и продолжала заполнять несуществующую таблицу.
Кофе в чашке закончился как-то очень быстро. Неужели она потратила на таблицу так много времени? Всего-то десять человек: девять мальчиков и одна девочка, а она провозилась целых пятнадцать минут. Что с этими детьми? Они такие разные по типу внешности… И в разных городах… Для похищения с целью незаконного усыновления – слишком большие. Для сексуального насилия? Девочка не вписывается. Сбежали из дома? Погибли? Судя по тому, что папа хранит у себя ориентировки за четыре года, ребят так и не нашли. По крайней мере, не нашли живыми. Наверное, ответы находятся в папке, которая лежит на расстоянии вытянутой руки, но – нет, нельзя. Есть договоренности. И есть взаимное уважение и доверие. Лучше сдохнуть от любопытства, чем разрушить их.
Но…
Насте нужно было подумать. Совсем немного. Всего пару минут. Поэтому она решила сначала вымыть чашки и джезву, а уж потом сказать то, что собиралась.
Чашки вымыты, поставлены на сушку, даже плита протерта влажной тряпочкой. Тянуть дальше повода нет. Настя постучала в дверь и приоткрыла ее. Папа и его гость Гордеев сидели на кровати рядышком, склонившись над отпечатанными на машинке листками. Это были вторые экземпляры, которые Настя всегда оставляла у себя: где потом найдешь столько интересных материалов о развитии науки и о деятельности полиции за рубежом?
– Дяденьки, вы меня извините, пожалуйста, я знаю, что лезу не в свое дело, но материалы, которые вы оставили на кухне, не секретные.
Гость-толстячок по фамилии Гордеев уставился на нее в полном изумлении. Настя усмехнулась про себя, знала, что на слово «дяденьки» реакция бывает и похлеще. Леонид Петрович поднял на нее спокойные, но настороженные глаза, его-то выходка падчерицы нисколько не удивила.
– Тебе есть что сказать, ребенок?
– Мало что. Но Смелянский и Муляр не из этих. Они другие.
– Почему? – требовательно спросил Череменин. – Потому что их двое, мальчик и девочка? Это я и сам заметил, можешь не сомневаться.
– Не поэтому. Одежда, папуля. Они совсем по-другому одеты. На всех остальных пропавших есть хотя бы один предмет из категории остродефицитных или вообще привозных, заграничных. В Тюмени – джинсы Wrangler, которые у спекулянтов стоят двести пятьдесят рублей, и это у мальчика пятнадцати лет. В Красноярске – канадская дубленка, в Новороссийске – кроссовки «Адидас», родные, не поддельные. В Минске – снова джинсы, но другой фирмы, Lee. В Вологде – итальянские замшевые мокасины. Ну и так далее. И только Сергей Смелянский и Алла Муляр одеты совсем просто. В перечне одежды Смелянского указан темно-красный свитер австрийского производства, но его не видно. Видна только куртка серого цвета, самая обычная, типа фабрика «Большевичка».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Все верно, – невозмутимо кивнул отчим. – Подростки из семей высокого достатка, все родители имели доступ к дефициту тем или иным способом. Это установленный факт. Что-то еще?
– Дяденьки, вы не поняли. Во всех случаях, кроме московского, те вещи, которые свидетельствуют о достатке и доступе к дефициту, видны любому, кто мимо пройдет. У мальчика Смелянского дорогой свитер был под курткой, его не видно, понимаете? Если ребят похищали или заманивали, ориентируясь на одежду и по ней делая вывод о финансовом положении родителей, то со Смелянским и Муляр это не прокатывает.
Отчим и его гость переглянулись.
– Ты хочешь сказать, что если детей похищают, то похититель точно знает, из каких они семей? Он знаком либо с самими подростками, либо с их родителями? – медленно проговорил Гордеев.
– Ну да. Или московские ребята вообще не из этой серии. Если знакомство, то у вас девять эпизодов, а если знакомства нет, то восемь и отдельно еще один.
Леонид Петрович резко поднялся, шагнул к Насте, крепко схватил ее за плечо и потащил из комнаты.
– Выйдем, – коротко бросил он и буквально втянул ее в кухню.
Глаза его сверкали сердито, подбородок напрягся, губы сжаты. Но стоило ему увидеть листы ориентировок, небрежно брошенные на стол именно в том виде, как он их и оставил, лицо смягчилось.
– Сам виноват, – буркнул он. – Не убрал в папку. В папку-то ты, я надеюсь, не заглядывала?
– Нет. Мы же с тобой когда-то договорились раз и навсегда. Поэтому я даже не буду спрашивать, что случилось с этими детьми, хотя узнать ужасно хочется. Они живы?
Череменин отрицательно покачал головой.
– Последних пока не нашли, остальные – нет, к сожалению. Ребенок, ты сама-то понимаешь, что так делать не надо?
– Пап, но ориентировки же не секретные…
– Не секретные, – согласился он. – Но это мои материалы. Мои. А не твои. Я с себя ответственности не снимаю, я не должен был приносить сюда папку и уж тем более не должен был оставлять тебя наедине с ней. Или ее наедине с тобой, – он слабо улыбнулся. – Я непозволительно расслабился, привык, что с тобой у меня никогда не бывает проблем и ты прекрасно понимаешь, что такое служебная информация и служебные разговоры. Но это наша с тобой внутренняя жизнь, ребенок, наши договоренности, наши отношения. А ты позволила себе при постороннем человеке дать понять, что имеешь возможность совать нос в мою работу. И что теперь прикажешь делать? С пеной у рта доказывать, что ты не такая, ты другая, ты своя, ты никому никогда ни одного слова и так далее?
– Ты привел его сюда, ко мне, – упрямо возразила Настя. – Значит, ты ему доверяешь, считаешь его умным и порядочным.
Она в общем-то понимала, что поступила неправильно. Надо было промолчать. И вообще не стоило читать эти бумажки. Самым разумным было бы сразу же, как только она увидела на столе какие-то документы, позвать отчима, мол, папа, ты свои документы забыл…
– Ладно, папуля, давай мириться, – виновато сказала она. – Оба неправы. Но я неправа чуточку больше. Сойдемся на этом?
Леонид Петрович обнял ее, поцеловал в макушку.
– Сойдемся. Но и я тоже хорош, совсем бдительность утратил.
Они вернулись в комнату, где толстенький гость по фамилии Гордеев продолжал увлеченно читать.
– Поехали, Витя, подброшу тебя до дома, спать давно пора, – сказал Череменин.
