И, не обращая внимания на такие мелкие препятствия, как ноги и колени соседей, дядя Петя рванул всем телом за своей душой туда, где на сцене замерла в испуге нежная Офелия.
– Аська, – взывал по ходу движения дядя Петя, – Аська, зараза ты такая… разжалобила, силов нету… Дай обниму тебя!
Ася в тревоге оглянулась, словно ища защиты у темной, местами дырявой бархатной портьеры, по недоразумению именуемой занавесом, и отшатнулась, когда дядя Петя, кряхтя и сопровождая свои неимоверные усилия суровыми непечатными изречениями, наконец поднялся на сцену и, распахнув объятия, двинулся на нее.
– Петька, ты что, охренел?! – заорала его супруга. – Ты, блин, в культуру-то зачем полез, со своей свиной мордой?
«Культура» в лице Аси содрогнулась, когда руки дяди Пети сомкнулись почти что на ее шее, и даже захрипела, пытаясь вырваться из цепких объятий пролетариата. Варька наблюдала эту сцену бесстрастно, с хладнокровным любопытством, и, только когда дядя Петя, наконец осознав, что он сейчас «культуру» задушит, отодвинулся и начал приносить извинения в своем же – весьма загадочном – стиле, девчонка захихикала.
Инцидент был исчерпан, дядя Петя водружен на место двумя дюжими молодцами, пребывавшими явно в таком же состоянии, что и сам дядя Петя. У меня даже закралось подозрение, что «амброзию» они «соображали» на троих. Более того, спустя несколько минут два дюжих молодца странно подмигнули дяде Пете, тот несколько секунд посидел, видимо, обдумывая, что для него дороже – культура или все-таки простое и приятное человеческое общение, опасливо посматривая на грозную свою супругу, – все-таки сделал выбор в пользу простых людей: поднялся и пошел к выходу.
– Куда? – зычно окликнула его жена.
Дядя Петя на секунду съежился и притормозил, но, видимо, товарищи по простым забавам оказали ему молчаливую моральную поддержку.
– Куда-куда, – огрызнулся он. – Тебе на весь зал прокричать, что ли?
– А и прокричи, – кивнула супруга.
– А вот отлить! – ответил зло и весело разбушевавшийся, рвущийся к свободе дядя Петя. – Отлить! Поняла?!
Судя по виду жены, ей очень хотелось принять дальнейшее участие в диспуте. Но в отличие от нерадивого дяди Пети она была женщиной культурной и поэтому только посмотрела ему вслед долгим пронзительным, яростным взором, который не обещал бедняге ничего хорошего, и застыла как изваяние, с сурово поджатыми губами и сложенными на обильном животе руками.
Однако на выходе троица затормозила. Спектакль закончился. Надо было оказать дань уважения артистке.
Ася вышла на поклон почти спокойная, улыбаясь, и, надо сказать, то ли из чувства вины за содеянное, но дядя Петя так усиленно кричал «Молодца!» и так ей рукоплескал, что заменял собою партер Большого театра целиком. Впрочем, и сельчане на радостях, что их перестали мучить культурой, рукоплескали, поэтому Ася была триумфатором и, кажется, понимала это – глаза ее блестели, на щеках играл румянец, а руки слегка подрагивали. Она была так взволнована, что, не дождавшись окончания оваций и закрытия занавеса, быстро убежала со сцены.
Так быстро, словно куда-то спешила.
Даже быстрее, чем дядя Петя с его друзьями.
После спектакля народ тихо разбредался по домам, только несколько человек, возглавляемых неугомонным дядей Петей, решили обсудить культурное мероприятие и, таясь от разгневанных жен, тихо и загадочно поодиночке исчезли в темноте за углом Дома культуры.
Мы же дожидались тетю Катю, которая вышла довольно скоро и была почему-то расстроена.
– Катюш, что с тобой? – испуганно спросила Оля.
– Да беда, – махнула рукой тетя Катя. – Позор-то какой мне на седины, Оль… Лучше б Аська и не приезжала…
– Катя, что ты? – возмутилась я. – Она – талант. Она прекрасно сыграла. Ты ею гордиться должна!
– Ох, Таня, да не в том дело…
– А в чем?
– Да поднялась я сейчас к ней, в гримерную-то, а она… Дверь не открыла. Я стучу, зову ее, а она не отвечает… Потом все-таки ответила, грубо так… Типа – иди, мам, я приду, когда буду свободна.
Тетя Катя была расстроена так, что я видела – еще минута, и она заплачет.
– И главное – на глазах у всех, Таня! Вот так, как по щекам… И при Витьке этом…
– Так, Катя, – решительно сказала Ольга. – Не впадай в печаль и транс, мы сейчас с Татьяной поднимемся к ней и все выясним…
– Не надо, Оленька, что вы с Таней бегать будете…
– Нам не тяжело, и для попы полезно, крепче будет, если по лестнице ее таскать, – хмыкнула я.
– А можно, я с вами? – тут же просящим голосом затянула Варька. – Я тоже хочу крепкую попу…
– Нет, – отрезала я. – Ты еще успеешь ее укрепить. Это у нас с твоей мамой уже времени мало!
Ребенок насупился, попытался все-таки настоять на своем, но под суровым взглядом Ольги тут же от своих намерений отказался.
И вот мы с Ольгой вернулись в опустевший Дом культуры и направились вверх по лестнице, в Асину гримерку.
– Слушай, – сказала я ей по дороге, – откуда у тебя взялся такой специальный следовательский взгляд?
– Какой-какой? – спросила Ольга.
– Следовательский. Под которым обычно тают даже самые закоренелые преступники. Я такой видела только у Мельникова.
– А, – засмеялась Ольга. – Так куда деваться-то, Тань… Дети! Они – как твои преступные элементы. Не посмотришь на них так, они на шею сядут, ноги свесят, и – ладно бы это… А то, вон, как Аська… Изволят не впустить в комнату, пока не будут готовы к радостной встрече…
– Понятно, – сказала я, хотя мало что поняла, если честно.
– Ничего тебе не понятно, – посмотрела на меня проницательная Ольга. – Вот будут у тебя свои дети-плети, все тогда и поймешь.
Я задумалась. От Варьки я бы не отказалась. Я бы хотела ее в дочери. А вот Ася… Странно, но быть матерью Аси мне почему-то не хотелось. Нет, она была хорошая. Милая, талантливая девочка. Но Варька была открыта. А Ася… В ней и в детстве была эта закрытость, как будто она не хотела говорить с окружающими, открываться им, и… Как будто у нее там, внутри, было какое-то темное пятно. Небольшое, но она очень не хотела, чтобы его обнаружили.
– Варьку я бы хотела, – сказала я. – А Асю… Вряд ли.
– Почему? – удивилась и слегка обеспокоилась Ольга.
– Потому что Аська похожа на девушку из Пролива Коварства, – сказала Варька.
– Чего? – удивилась я.
– Глупые. Это индейская легенда, – засмеялась Варька.
– Мне вчера уже притчу рассказывали, – сказала я. – Странные вы, девочки. Легенды любите. И всякие притчи.
– Обычное дело, хорошо, что попсу не слушаем, – иронично хмыкнула Варька. – Так рассказать?
– Не надо, – отказалась я.
Варька, твердо решив, что ей плевать на мое нежелание слушать, все-таки начала. И к слову-то, эта легенда оказалась пророческой. Впрочем, как и Аськина притча. Но разве человек понимает сразу, что иногда ему даются подсказки и предупреждения, тайные знаки, которые стоит поучиться разгадывать?
Собственно, вот она, эта легенда.
В давно минувшие времена индейцы-самиши жили возле узкого пролива, который теперь называют Проливом Коварства. Большую часть пищи для себя они находили в море, где было много раковин, крабов, моллюсков и лососей.
И вот как-то на берегу несколько девушек собирали раковины. Среди них была одна красивая девушка. И вот когда раковина выскользнула у этой девушки из руки, она пошла за ней в воду. Снова и снова раковина выскальзывала у нее из руки, и она все дальше и дальше шла за ней в воду, пока не вошла по пояс.
И тут она почувствовала, что кто-то держит ее за руку своей рукой. Девушка вскрикнула от страха, но голос из воды нежно сказал ей:
– Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я только хочу полюбоваться твоей красотой.
А потом говоривший отпустил ее руку, и она пошла домой. И потом опять и опять с ней случалось то же. Ее тянуло к морю, а когда она заходила в воду, невидимая рука брала ее за руку и голос из воды говорил ей нежные слова. Голос рассказал ей о прекрасном мире на дне моря, о красивых растениях и разноцветных рыбах, которых никогда не увидишь с земли. И с каждым разом рука все дольше держала ее руку и все дольше звучал нежный голос.
А однажды из воды показался юноша. Он отправился вместе с ней к ее отцу и попросил разрешения жениться на ней.
– О нет, – сказал отец, – дочь моя не может жить в море.
Юноша рассказал отцу, как прекрасен мир на дне моря, но отец не согласился на брак.
– Вы пожалеете об этом, – сказал юноша. – Если дочь ваша не может стать моею женой, я сделаю так, чтобы народ ваш не смог добывать пищу из моря. И вы будете голодать.
Но отец все же не разрешил дочери выйти замуж за юношу.
А вскоре начали исчезать раковины. И стало меньше лососей. А реки, что текли в соленое море, стали пересыхать. И люди больше не могли ловить пресноводную рыбу. А вскоре пересохли ручьи, и у людей не осталось воды для питья.
И тогда девушка пошла к берегу и вошла в воду. И здесь она стала звать юношу.
