– Я увидела кое-что, что чрезвычайно меня встревожило, и надеюсь, что это не то, о чем я подумала.
Профессор открыл глаза.
– О чем ты говоришь?
– Я ходила по магазинам. А когда ждала трамвая, увидела, как фургон, окна которого были выкрашены в черный цвет, остановился возле приюта для детей-инвалидов.
– Вероятно, детей повезли на экскурсию.
– Я не говорила, что их куда-то увозили. С чего ты решил, что они вообще куда-то поехали?
Отец вновь отмахнулся, но Рейчел заметила, как напряглась его спина.
– Просто предположил. Ты же сказала, что был фургон.
– На самом деле…
В дверь постучали. Рейчел вздрогнула.
– Входите! – пригласил доктор Крамер, явно испытывая облегчение и взбодрившись при виде официанта, который вкатил столик с ужином.
Как только они принялись за еду, Рейчел продолжила прерванный разговор:
– Ты прав, отец, детей погрузили в фургон. Но мне кажется, их повезли не на увеселительную прогулку. Женщина-воспитатель сказала, что они отправились на лечение. На какое такое лечение могут везти целый фургон детей-инвалидов? Причем инвалидов с различными патологиями?
– Откуда я знаю? Это могут сказать только их лечащие доктора.
Но Рейчел не отставала.
– На балу я слышала, как герр Гиммлер рассуждал о тех, кто в случае войны станет обузой для общества Германии – о тех, кого рейх с трудом содержит в мирное время, но не сможет содержать во время военных действий. Что он имел в виду?
Отцу явно не нравился этот поворот.
– Откуда мне знать, о чем он думал? Рейчел, ты все принимаешь слишком близко к сердцу.
– Но в этом и заключается суть евгеники, разве нет? Избавить сильных от слабых.
– Да, конечно. Но тебе не стоит волноваться. Ты – идеальный экземпляр. – Он подмигнул, как будто отпустил удачную шутку.
– Как? Как они будут это делать?
– Дела Германии – это ее личные дела. Равно как и то, что делает Америка, касается только Америки. Мы делимся результатами исследований, от этого обе стороны только выигрывают, но мы не диктуем друг другу политику в области медицины.
– Однако я слышала…
– Сплетни? Никогда не верь пустым разговорам. Ты должна бы уже это понимать! Важно то, что Германия сейчас находится в состоянии войны, и все ресурсы она бросает на своих солдат. Нам очень повезет, если герр Гитлер продолжит финансировать исследования доктора Фершуэра.
Рейчел открыла было рот, но отец не дал ей ничего сказать.
– Мы в большом долгу у Германии и доктора Фершуэра. Неужели ты не понимаешь, что евгеника может помочь искоренить такие болезни, как туберкулез, полиомиелит?
– Но не ценой жизни других людей. Нельзя оправдать…
– Для достижения великой цели иногда приходится идти на большие жертвы. Все должны чем-то жертвовать и вносить свой вклад.
Рейчел была настолько расстроена, что не нашлась, что ответить.
– Отец! – взмолилась она.
– Ты, например, тоже можешь сделать весомый вклад. Ты принадлежишь к чистокровной арийской расе; ты здоровая, умная.
– О чем ты говоришь?
Профессор взял дочь за руку.
– В твоих жилах течет арийская кровь, о которой мечтает вся Германия, весь мир. Если ты выберешь человека с похожими генами и подходящей родословной и продолжишь свой род, то внесешь неоценимый вклад в укрепление человеческого генофонда. А это – конечная цель нашей работы.
– Я не подопытная мышка, отец. Кроме того, у меня нет в запасе «подходящего человека». И замужество меня сейчас вообще не интересует! Пожалуйста, перестань менять тему разговора.
На смену показному обаянию пришла усталость.
– Лучше выбирать самой, чем позволить сделать выбор за тебя. – Профессор пристально смотрел на дочь, пока та, смутившись, не отвела взгляд. – Рейчел, я устал. Вынужден пожелать тебе спокойной ночи. Но ты подумай над тем, что я тебе сказал. – Уже у дверей своей спальни он остановился и, не оборачиваясь, добавил: – Завтра вечером мы ужинаем у Герхарда и его жены. Сама увидишь, в каком она состоянии.
– Кристина… ее зовут Кристина, – сказала Рейчел.
«Девушка, с которой я выросла, которая почти все выходные проводила у нас в доме!»
Отец ничего не ответил и закрыл дверь; щелкнула щеколда.
Рейчел обхватила голову руками. «Что с ним происходит? О чем он говорил? А как же дети? Как же Амели?»
Час спустя концерт, который передавали по радио, прервала очередная речь фюрера. Он опять резко осуждал Польшу и подчеркивал, как важно дать немецкому народу жизненное пространство.
Рейчел покачала головой и выключила радио, чтобы не слышать этого выступления. «Все это звучало очень театрально! Прямо “Война миров”. Неудивительно, что все в Америке напуганы подобными передачами. Нашествие марсиан похоже на безумие Гитлера. Жаль только, что герр Гитлер – это не вымышленный персонаж».
8
Курат Бауэр беспомощно ходил за фрау Фенштермахер по классной комнате. Она была не в силах ни сидеть, ни стоять спокойно и, казалось, не могла достаточно быстро собрать вещи.
– Демоны! Они исчадия ада, курат, уверяю вас, мне конец – kaputt! – Она засовывала ноты в папки. – Найдите кого-нибудь другого!
– Тише, тише, фрау Фенштермахер, это же дети! Возможно, немного нервные, легковозбудимые, но отцов многих из них мобилизовали. А детям нужна стабильность. – Он осторожно попытался забрать сумку у нее из рук.
– Стабильность? Это мягко сказано! – отрезала фрау Фенштермахер. – Хватит с меня и наших местных сорванцов. Им, по крайней мере, я могу пригрозить: если они не будут себя хорошо вести, то не смогут принять участие в постановке! Но дети беженцев – они не могут на это надеяться, поэтому мне нечем их припугнуть!
– Может быть, в это непростое время мы сделаем исключение. Они действительно очень хорошие.
Фрау Фенштермахер рванула свою сумку у него из рук.
– Ха-ха! Ни отец Оберлангер, ни бургомистр, ни жители городка не позволят, чтобы ребенок, рожденный не здесь, принимал участие в «Страстях Христовых»! Это святотатство! Привилегию участвовать в постановке получаешь по праву рождения, ее нельзя передавать из рук в руки! – Она намеренно тяжело вздохнула. – Не хочу вам перечить, курат, но я не вижу перед собой хороших детей, когда смотрю на этих сопливых хулиганов! Снимите розовые очки! А моим нервам нужна хорошая порция шнапса!
– Я лично куплю вам бутылку, если вы останетесь на время Рождественского поста, фрау Фенштермахер, – умолял курат. – Куплю самую большую бутылку самого лучшего шнапса в Обераммергау! Во всей Баварии!
Женщина внезапно остановилась и с жалостью уставилась на священника. Опустила плечи, коснулась его руки.
– Это очень любезно с вашей стороны, курат, несмотря на ваши обеты жить скудно и все такое. Но вы не можете позволить себе купить шнапс, который заставил бы меня задержаться с этими дикарями еще на неделю. Не говорю уже до Рождественского поста. И вам придется смириться с действительностью. Если фюрер все не уладит и не выведет наши войска…
– Что тогда? – Молодой курат присел на стол, стоявший позади него. – Директора хора отправили на маневры. Каждый третий из тех, кто принимал участие в постановке «Страстей Христовых», теперь на войне, еще больше людей находятся в состоянии боевой готовности. В любой день их могут мобилизовать. Школьного учителя призвали. Нам нужен человек, который мог бы справиться с этими детьми, человек, который мог бы руководить хором и учить их петь – не говоря уже о том, чтобы проводить внеклассные занятия.
– Трудная задача! Для этого нужны три крепких мужика. – Фрау Фенштермахер замолчала, отвернулась и добавила, понизив голос: – Наверное, пришло время подумать о том, чтобы не ставить «Страсти Христовы», хотя я вам не завидую. Наш городок, мы все каждые десять лет только и ждем этой инсценировки.
– Да меня повесят! И я не могу их в этом винить. Отменить представление? – Курат вздохнул. – Никогда. Обераммергау и есть «Страсти Господни».
– Как по мне, не уверена, что мы найдем много участников, когда Иисуса и апостолов забрали на войну, когда в нас стреляет Британия и Франция, не говоря уже об урезании норм на Benzin[18]. Люди становятся очень раздражительными. Еще живы воспоминания о минувшей войне, и не имеет значения, что теперь мы начали с Польши. Если все у нас будет идти как идет, не поможет даже то, что фюрер считает наше представление «Страстей» «лучшим примером антиеврейской кампании в Германии, и такие представления надо показывать постоянно».
Курат Бауэр вновь застонал. Он любил «Страсти Христовы» и поддерживал миссию городка – каждые десять лет ставить представление, но ненавидел антисемитские намеки, которые таились в сценарии; ему не нравилось, что евреи демонизировались – именно то, что многие века подталкивало христиан к погромам, к стремлению уничтожить «убийц Христа». Избранный Божий народ, братьев и сестер, за которых умер Иисус.
