Навсегда! Сама идея делать что-то всегда, мыслить в терминах всегда — это все было принадлежностью той, прежней его жизни. Этот манчестерец говорил явно не то.
— А я, например, мог бы стать вам полезным. Я не здешний, — этого можно было не говорить, однако, как многие, он забывал о своем акценте. — Но в Стотуэлле я уже завязал много знакомств. Я живу здесь больше года.
— Короче говоря, — медленно сказал Чарлз, — вы хотите войти со мной в компанию, потому что считаете, что мое дело можно развернуть?
— Вот именно. В точку. И что вы об этом думаете?
— Ни черта не понимаю, вот что я думаю. — Неутихающий внутренний протест заставил Чарлза говорить вызывающе.
— А чего не понимаете? Чего?
— Да мне непонятно. Оставшись по каким-то причинам без работы, вы решаете заняться мойкой окон, и вот, вместо того чтобы попытаться действовать самостоятельно, вы хотите войти со мной в компанию. Но почему? Мне ведь нечего вам предложить: ни денег, ни добавочного оборудования, ни клиентуры. На что вы рассчитываете?
— Ни на что я не рассчитываю. А вместе мы можем кoe на что рассчитывать, — сказал коренастый и энергичным жестом смял сигарету. — В душе я делец. Мы все такие в Манчестере. А суть всякого дела, — он с глубоким убеждением повторил, — суть каждого дела это комбинировать. Предположим, я начал бы все сначала в одиночку. Прибавился бы еще один конкурент, и мы вцепились бы друг другу в глотку без всякой надежды помочь этим своему делу. А, кроме того, вы меня неправильно поняли. Вовсе я не сидел и не решал заранее: «Буду мойщиком окон», а потом не искал вас по всему городу. Нет, я шел другим путем. Кончилась у меня работа, и вот я стал прикидывать, к чему приложить свою инициативу и организаторские способности.
Последние слова были настолько явно навеяны чтением рекламных брошюр «Как добиться успеха», что недоверие Чарлза только усилилось. Странный, однако, тип, с такими ему не приходилось еще сталкиваться. Его ланкаширский говор вызывал в памяти мюзик-холльные пародии. Но их юмор был особого рода, за обыденностью которого всегда чувствовалась неприязнь ко всему претенциозному и возвышенному. Это был юмор дельцов. И обывателей.
Ну и что же? Он действительно нуждался в помощи, и вот помощь ему предлагают. Молодому человеку, занятому в одиночку мытьем окон, не приходилось рассчитывать на большой выбор в поисках компаньона.
— Идет! — сказал он серьезно.
По лицу коренастого побежали морщинки, и оно собралось в довольно приятную улыбку, которую не могли испортить даже желтоватые прокуренные корешки. (Почему это клыки сохраняются лучше коренных и резцов? Уже и раньше вопрос этот часто занимал Чарлза.)
Коренастый протянул короткопалую руку. Ногти у него были черные, обкусанные.
— Эрн Оллершоу, — сказал он.
Чарлз пожал руку и торжественно произнес свое имя. Они стали компаньонами.
Решили пойти к Эрну и обо всем договориться. Эрн прошел за буфетную стойку то ли в уборную, то ли попрощаться с хозяином или с кем-нибудь из его семьи, и Чарлз, не желая дольше дышать чадным воздухом закусочной, вышел на улицу. Тележка стояла у обочины, и он направился к ней. Вдруг сильный толчок едва не свалил его с ног. Пошатнувшись, он отступил в темную подворотню рядом с входом в закусочную Снэка. Чья-то огромная лапища ухватила его за ворот. Тяжелое тело навалилось на него и мешало дышать. При свете фонаря блеснула чья-то лысина.
— Минутку, сынок. Как, цела шейка-то? Ни слова!
— Так как же, цела?
Где же этот Эрн?
— Цела.
— Тогда молчок, слышишь? Твоя тележка?
Опять этот вопрос! Но теперь не приходилось раздумывать — отвечать или нет.
— Моя.
— Ах, так! Значит, завел собственное дело, занимаешься мойкой окон? Ну так слушай. Видишь это?
Свободная рука говорившего была сжата в кулак. И что-то тускло поблескивало на пальцах. Хотя Чарлз до этого никогда не видел кастета, но догадался. Лысый для большей убедительности повертел кулаком и так и эдак. Медные шипы отражали желтоватые лучи фонаря. «Пахнет убийством», — подумал Чарлз.
— Не вздумай дальше отнимать хлеб у здешних. На первый раз с тебя хватит этого. Увижу еще — сверну шею и баста!
Шаги. Кто-то подходит по тротуару.
— Тише!
Кастет уперся Чарлзу в кадык. В подворотне темно. Прохожий ничего не заметил. Или заметил двух обнимавшихся пьянчужек.
Где же Эрн?
Чарлз не считал себя трусом. Выйдя из мальчишеского возраста, он ни разу не дрался, но полагал, что при случае может постоять за себя. Но тогда все представлялось ему совсем иначе. Непременно на просторе, чтобы было где сойтись и размахнуться, и, конечно, при свете дня. Но так вот, в темной подворотне, с притиснутыми руками, чувствуя чье-то зловонное дыхание, и с глоткой, зажатой кастетом…
— И проваливай туда, откуда явился, — убедительно посоветовал лысый. — Недели не протянешь, если не смотаешь удочки.
Открылась дверь закусочной.
— Тише. — И кастет опять сдавил глотку.
Это был Эрн. Не глядя ни направо, ни налево, он с секунду постоял на пороге, потом ровным шагом направился мимо подворотни. От досады и страха у Чарлза замерло сердце. Потом, уже, казалось, миновав их, Эрн, так же не глядя, захватил согнутой рукой лицо лысого и резко дернул его. Тому оставалось либо выпустить Чарлза, либо в свою очередь оказаться с переломанной шеей. Он выпустил воротник Чарлза. Эрн все еще не глядел на него.
Лысый внезапно извернулся и взмахнул рукой. Он старался ударить Эрна в затылок кастетом. Но Эрн быстро согнулся и двинул лысого плечом в живот. Встречное движение и объединенный вес придали такую силу этому удару, что лысый словно переломился, корчась от боли. Мускулы на его животе затвердели, как чугун, и не давали ему облегчиться рвотой. Тут кулак Эрна угодил ему прямо в лицо. Лысый упал.
Чарлз, весь дрожа, выскочил из подворотни. Ему хотелось поскорее уйти, где-то отсидеться, успокоиться. Эрн уже собрался следовать за ним, но счеты с лысым еще не были покончены. Шагнув туда, где в откинутой руке тускло поблескивал кастет, Эрн тяжело припечатал кулак своим грубым башмаком.
Уже отойдя немного, Эрн спокойно сказал:
— Теперь пусть поторопится снять свои кольца, не то будет красоваться в кастете недельку-другую. Рука-то у него теперь вздуется что надо!
Чарлз промолчал.
— Открывая наше первое собрание зимнего сезона, — сказала Джун Вибер, и ее звонкий голос чеканил слова, как колокольный призыв к какой-то оргии, — мы приветствуем мистера Фроулиша. Он прочтет нам отрывки из романа, над которым сейчас работает.
Она села. Джордж Хатчинс вплотную придвинул свой стул и украдкой взял ее за руку, прикрываясь газетой.
Фроулиш согнулся над столом, лицо его казалось бледной перекошенной маской. Он дернул рукой и опрокинул стакан жестом настолько неестественным, что он казался нарочитым. Но именно поэтому Чарлз приписал этот жест естественной нервозности.
Все ждали, когда же он начнет. Он глядел на собравшихся, постукивая пальцем по лежавшей перед ним рукописи, судорожно подергивая левой ногой. Кто-то откашлялся, гулко, словно выстрелил в железнодорожном туннеле. Это был известный нуда и придира, мистер Ганнинг-Форбс, старший учитель местной средней школы. Однажды Чарлз мыл у него окна.
— Леди и джентльмены, — хрипло прошептал Фроулиш. В том месте ковра, куда он уронил зажженную сигарету, начал куриться дымок. Хатчинс услужливо приподнялся и затоптал тлеющий окурок. — Я без всякого вступления прочту вам первые абзацы романа.
— А как озаглавлена книга? — недоверчиво спросил Ганнинг-Форбс и пристроил обе руки на залоснившихся коленях своих фланелевых брюк.
— Заглавия нет, — нетерпеливо ответил Фроулиш. — Темно-синий переплет. Никаких надписей, никаких титульных листов.
— А какой в этом смысл? — с возрастающей неприязнью проворчал учитель. — Мышление невозможно, если вещи не обозначены своими именами. Ведь мышление состоит…
— Я считал это самоочевидным, — страстно воскликнул Фроулиш. — Я считал это аксиоматичным. Нет заглавия, потому что невозможно несколькими словами выразить идею романа. Это идея, которую не сведешь к формуле. О человеческой жизни. Просто книга. Хотите знать, о чем она, — прочтите и узнаете. Не признаю самой мысли о том, что сколько-нибудь значительные явления могут быть снабжены ярлыками и разложены по полочкам.
Ганнинг-Форбс вскочил, но Джун Вибер наклонилась и положила руку на его рукав. Он обернулся и поглядел на нее, потом медленно сел; стекла его очков в стальной оправе мрачно поблескивали.
— Итак, несколько вступительных абзацев, — сказал Фроулиш, срывая с себя воротничок и галстук и кидая их в пламя камина (подготовленный трюк, который, однако, можно было тоже считать непроизвольным). — Никакой связи с основным стержнем книги. Просто мелодический и облический блик или семантическое введение.
