— Это так,— подтвердил я и попытался развести руками, открыв царю ладони, но стражи вцепились в мои руки и прижали их к моим бокам.
Царь задумался и потеребил нижние колечки бороды.
— Что ты скажешь, брат? — вопросил он Гистаспа, повернувшись к нему вполоборота.
— То, что этот негодяй открыл не все,— без всякого священного гнева, а скорее даже устало ответил Гистасп.
— А ты, мой добрый гость...— Кир в четверть оборота повернулся к эламиту,— В тебе мудрость многих веков.
— Эллины владеют своим рассудком и языком, как ласточки и стрижи своими крыльями,— осторожно прошелестел эламит,— Можно сказать, он сумел и скрыть, и честно проговориться. Из этого эллина, думаю, можно извлечь пользу.
Мое мнение об эламите раздвоилось. Я не смог побороть чувство благодарности. И было похоже, что он разгадал мои собственные тревоги и сомнения.
— Если царь позволит, можно узнать больше,— добавил он.
— Здесь повелевай, Гобрий,— охотно позволил Кир и даже, как почудилось мне, вздохнул с облегчением.
Эламит по-змеиному качнул туловищем в мою сторону.
— Потерявший голову тебе известен? — вопросил он.
— Да,— был мой ответ,— Раньше видел и голову и тело в едином целом.
-Где?
— В Милете.
— Имя знаешь?
— Нарцисс. Его многие знали в Милете.
— Что он там делал?
— Пел.
Ни одно мое слово не было ложью, но клятву молчания я был обязан сдержать.
— Пел,— усмехнулся Гобрий,— Здесь он тоже пел. Продавать в одной лавке птиц и оружие — большая ошибка. Того, кто покупает мечи, могут раздражать птичьи трели. И вот плачевный итог.
— Милет,— задумчиво проговорил Кир.— Ведь этот город очень, очень далеко.
Мне показалось, что в быстром взгляде эламита на царя персов мелькнуло снисхождение.
— Как ты думаешь, эллин, это он, певец, смог убить гепарда? — задал Гобрий странный вопрос.
— Не знаю.
— Хороший ответ,— кивнул он,— Скольких ты убил в саду и во дворце?
— Одного в саду. Одного на дворце. Двоих внутри. Всего четверых,— доложил я.
— Сражение было большим,— обратился Гобрий к царю,— раз на флангах осталось еще столько же чужих трупов.
Внезапно Кир рассмеялся — в стенах дворца как будто громыхнул раскат грома.
— Значит, большее число моих славных воинов осталось в живых,— произнес он уже без всякой улыбки.— Вот у нас есть эллин. Пусть он и ответит, какой тут был порядок всех убийств и когда полагалось умереть ему самому — до или после этого певца. Эллины верят в могущество судьбы. Пусть он даст свою разгадку.
Эламит подался назад, сверкнув складками своих одеяний.
— У меня нет разгадки,— ответил я,— кроме той, что заговор против тебя, великий царь, гораздо больше, чем могло показаться каждому из тех, кого наняли лишить тебя жизни.
— Хитроумные эллины,— вполне уважительно проговорил Кир.— Как мудрено говорят. Скажи проще: кого ты будешь теперь обвинять в своей дурной судьбе и своей смерти?
Не помню страха. Но помню, что испытывал гордость оттого, что царь был готов прислушаться к моим самым сокровенным мыслям и выводам.
Как уж там проще ни старайся, а к логову тигра в полный рост и по прямой линии не подойдешь.
— Раз одним убийцам велели немедля покончить с другими убийцами,— начал я,— значит, за всем этим черным делом стоит человек осторожный и остерегающийся молвы. Но он, замышляя против тебя, царь, сам устроил такую путаницу. Выходит, этот человек имеет слабый характер и довольно тороплив.
— Молод, а как говорит,— усмехнулся Кир,— Вот они, эллины. Наверное, все — певцы.
— Винить — не мое дело,— подойдя к «последней двери», сказал я и запнулся.
Произнеся имя подозреваемого в охоте на Кира, то есть получив право осудить владельца этого имени, Кратон Милетянин, отрекшийся от своего рода, поднимался на ступеньку ближе к царям.
— Виной царь распорядится, а ты делай свое дело,— торопливо проговорил Кир, поморщился и подобрал под себя ноги, словно все стесняли его, словно, окажись мы один на один, он бы вскочил со своего трона и, подбежав к преступнику, сам бы тряхнул его за шиворот.
— Подозрения простого безродного наемника, не связанного узами крови, долга и подданства, падают на царя Мидии,— признался я и почувствовал, будто начинаю взлетать над полом и над головами обступивших меня стражников.
Кир медленно и глубоко вздохнул, затем оторвал руки от подлокотников и правой взялся за свой широкий пояс, а левую положил на рукоятку своего меча.
Его брат Гистасп не шелохнулся, как будто заснул с открытыми глазами, а эламский гость снова двинулся всем туловищем, теперь — в сторону царя.
— Вот так говорят чужеземцы,— негромко произнес Кир словно бы с тяжестью на сердце.— И станут говорить потом.
— Раз так,— подал голос эламит,— то мы можем считать этого эллина на один час правителем всех чужеземцев — арамеев, бактриан, согдов, лидийцев, египтян и даже эллинов. Можно узнать от него все будущие слухи.
По взгляду Гобрия, обращенному в мою сторону, я понял, что избавил его от неприятной необходимости высказывать Киру свои собственные подозрения.
— Что известно чужеземцу о царе Мидии Астиаге? — вдруг очнулся Гистасп, понимая, что его царственному брату самому неуместно задавать такие вопросы.— Да почиет на царе великой Мидии милость богов.
Я сказал что знал.
— Известно ли чужеземцу, что Кир, сын Камбиса, повелитель Персиды, подвластной царю Мидии, никогда не нарушал перед царем Мидии своего слова и никогда не желал получить престол в Эктабане?
— Готов в это поверить,— был мой честный ответ,— Здесь, в горах, легче дышится. И на вершинах гор обитают боги.
Кир снова вздохнул и отпустил пояс, вернул руку на подлокотник.
— Известно ли чужеземцу,— продолжал свои расспросы Гистасп,— что и царь Мидии Астиаг милостиво принял; священную отрасль от своей дочери Манданы, несмотря на многие неблагоприятные предзнаменования?
— В милосердии царя Астиага нельзя сомневаться.
Действительно, чего мидянин ждал сорок лет, раз уж так опасался внука? Чем соперник моложе, тем легче с ним покончить. Неужто и вправду посовестился? Чрезмерная любовь к дочери? Советы мудрых жрецов-магов? Теперь Астиагу было уже под восемьдесят, и иных высокородных наследников, кроме Кира, он не имел. Так чего ему теперь было страшиться своего естественного преемника, который уже почти сорока годами своей жизни доказал царю метрополии, что не страдает чрезмерным честолюбием? Жажда власти более всего мучает юное сердце, а Кир был уже далеко не юн.
Да, пред лицом Кира мои подозрения слабели. Но я знал, что есть еще одно верховное господство над всеми узами и договорами — господство Судьбы. И что она нашептала на ухо дремавшему после сытного обеда Астиагу сам он, чего доброго, не помнил. Но, возможно, запомнил только одно — страх.
— Что же, твой рассудок обманывает тебя, чужеземец?— с деланной усмешкой вопросил Гистасп, видя мое замешательство.
Здесь, в Пасаргадах, валить всю вину на судьбу не имело смысла. Кир и Гистасп не поверили бы ни мне, ни судьбе.
— Не знаю.
Ответить правдивей было трудно.
— Вот ответ, достойный эллина,— заметил Гобрий.
— Эллина, который говорит правду? — тут же лукаво уточнил царь персов.
Эламит, казалось, первый раз моргнул, и на его лице промелькнула тень недоумения.
Все некоторое время молчали, только слышалось потрескивание огоньков.
Внезапно Кир встрепенулся.
— Еще один переход сделан, а мы на том же месте, в том же ущелье. Пойдем новой тропой,— Он громко хлопнул в ладоши,— Принести зайца!
Мое изумление не превысило изумления Гистаспа.
— Брат! — довольно резко обратился он к Киру,— Здесь предел благоразумия.
Гистасп стал чего-то опасаться всерьез.
— Что у нас есть? — сказал Кир, не поворачивая к нему головы,— Один мертвый заяц. Восемь мертвых убийц. И один живой убийца. Даже больше того: убийца убийц. Он — эллин, говорящий правду. Ты сомневаешься, брат?
— Я всегда доверял твоей прозорливости, брат,— понизив голос, ответил Гистасп.
— Мы допрашивали его,— Кир указал на меня перстом, не отрывая руки от подлокотника,— а теперь желаем узнать его суждения, как будто он из старших кшатрапаванов совета племен. Разве не так? Он — чужестранец, молод, неглуп, многое повидал и, как видно, немало умеет. Девятый мертвец не добавит знания. Узнаем же все, что можем, как верно советует мой добрый гость Гобрий.
Не успел эламит благодарно склонить голову, как стражник внес тушку зайца и, встав ко мне боком, чтобы не загораживать от царя, поднял тушку на уровень моего подбородка.
— Посмотри и скажи, что думаешь,— повелел мне Кир.
То был обыкновенный заяц, спинка которого была пробита ударом стрелы. В разгар охоты один из воинов увидел эту готовую добычу у самой тропы. Поскольку заяц был пронзен стрелой с царским, красным, оперением, то он не мог взять его в руки, а только поднял на стреле и принес в стан, до которого было рукой подать — не больше стадия. Кир изумился: он знал, что никакого зайца не убивал, и даже обратился к своему копьеносцу. Тот пересчитал стрелы в колчане и сказал, что все на месте. Опасаясь, что тушка отравлена, Кир приказал копьеносцу осмотреть ее. Тот обнаружил, что заячье брюхо распорото и умело зашито. В брюхе таился кожаный кошелек со свернутым в трубочку листком пергамента.
