Вспоминаю, что Сашка наш тоже в этом возрасте иногда не ночевал дома. А у него это единство-единение пострашней было. Байкеры! До сих пор нас с Бетой от этого слова в дрожь бросает. Как и от бьющего по нервам шлягера: “Ма-та-цикал, мой ма-та-цикал!” А уж смотреть на двух юнцов, слившихся в безумном объятье и несущихся на своей дребезжалке прямо в ад… У этой езды нет разумно-утилитарного оправдания, это сложная форма самоубийства. Когда лучший Сашкин дружок пополнил список жертв жуткого увлечения, мы пережили это со всей серьезностью, хотя и эгоистически крестились, что нашего миновала чаша сия. А он, слава Богу, тут же от гибельной страсти излечился…
Да, ночи новгородской не получилось, зато хоть удалось с тобой на пароходике прокатиться по Ильменю. Ветер холодный подул, мы стали обниматься, но этого недостаточно было, чтобы согреться. И вдруг выясняется, что капитан судна по совместительству еще и буфетчик, готовый налить нам по сто граммов местной красной водки “Юбилейная”, притом за смешную стоимость.
Этого достаточно, чтобы начать целоваться, не стыдясь ни окружающих, ни возраста своего. Когда проплываем мимо пляжа, я произношу вслух:
— А вот в купальнике я тебя никогда не видел.
— Увидишь еще. Если мы будем вместе…
Вот и приплыли…
На набережной Волхова разговор поворачивается-таки в эту неминуемую сторону.
— Юрочка, неужели ты не понял еще, что мы с тобой созданы друг для друга? Мне это уже в первую нашу ночь ясно стало, просто я тогда повыпендривалась немного для приличия. Ведь стоило нам друг к другу прикоснуться — и мы в одно целое слились. Такая безбарьерность, что ли, прямо не знаю, как назвать, потому что слов для этого редкого случая люди не придумали…
Вечер уже на город спускается, и солнце словно все в тебя переместилось: глаза сверкают, щеки пунцовеют, не женщина — огненный шар со мной рядом шагает.
— Ты пока помолчи, дай уж мне выплеснуться до конца. Да я просто поверить не могу, что в твоей жизни уже встречалась такая фантастическая гармония. Я тут за два дня до твоего появления ехала в автобусе. Жара, тесно. Стою, и вдруг лицом к лицу со мной паренек обнаруживается. Возраста, наверное, твоего сына. А одет — точно так, как ты тогда в Пскове: светлые брюки и синяя рубашка с крокодильчиком. И достал меня этот крокодильчик: я сразу настолько тебя всего вспомнила и почувствовала, что глаза закрыла, руки на груди сложила и вот-вот рухну на пол. Молодой человек за меня испугался и спрашивает: “Женщина, что с вами?” А женщина просто кончила, посреди бела дня, в общественном транспорте…
Но как я — это не важно. Для меня самые радостные мгновенья — это когда ты кончаешь. Ты ведь весь во мне растворяешься и всю меня заполняешь — от пяток до макушки, я даже в кончиках своих пальцев твое присутствие чувствую. Ни в какой “Камасутре” ничего подобного не описано.
Может быть, твоя жена и ангел во плоти, но ты-то, я вижу, на ангела совсем не похож. Конечно, это красиво: интеллигентные, деликатные отношения. Только секс у вас, по-моему, какой-то подростковый…
— Да что ты знаешь про наш секс?
— Все! Я все про тебя знаю. И понимаю тебя в сто раз лучше, чем ты сам. Разве такой участи ты достоин! У жены-философа работаешь помощником по хозяйственной части… Из уважения к культуре ты собственную жизнь пропустил. А со мной ты полностью раскрепостишься, всех крутых круче будешь. Мы же с тобой оба такие быстрые, контактные, изобретательные. Да мы, если соединимся, лет через пять-шесть можем стать как Лужков и его жена… Ну что ты смеешься, дурачок? Ведь такая редкая возможность открывается перед тобой. И передо мной. Господи, если бы я к своему мужу испытывала хотя бы сотую долю такой любви…
Отмолчался я тогда. Отнюдь не в знак согласия. Но и сопротивления не оказал. Да и как можно противиться такому светлому и дурманящему напору! И потом — перевернулись тогда все мои представления о любви, обо всем на свете. Мир передо мной кувырок совершил и встал на голову.
Я человек простой: честно верил в народную мифологию, согласно которой свою единственную “половинку” можно встретить максимум один раз в жизни. Большинству людей настоящая любовь вообще неведома: женятся они по необходимости сексуальной, с целью деторождения и совместного ведения хозяйства. А уж у кого приключился брак, зарегистрированный на небесах, тот вообще должен успокоиться и беречь свой счастливый билетик от посторонних посягательств. Оказалось же, что небеса очень просторны, что даже для вполне обыкновенного мужчины там может найтись не одна такая идеальная половинка. Может быть, даже и две — не предел возможностей…
Один мой приятель, оказавшийся в сходном положении… Тьфу, каким пошлым языком я заговорил! Никогда не сравнивал свою личную жизнь с чьей-нибудь. С Беатрисой у нас все так не похоже на других было. И то, что с тобой, это тоже не называется чужими, готовыми словами. А приятеля вспомнил, потому что он это тумблером называл. Возвращаюсь домой, говорил, уединяюсь на минуту в своем кабинете, переключаю там тумблер и выхожу к жене уже совсем другим человеком.
Нет, дома у меня нету такого места, где я мог бы отделиться от Беты. Уже и Гороховая вся, особенно в вечернем варианте, ею пропитана. Переключение следует произвести на коротком отрезке от Витебского вокзала до угла. Ну и где у меня этот тумблер? Нажмешь еще не на то что-нибудь — и взорвешься, к чертовой матери!
14. ЖИЗНЬ…
Жизнь-женщина раньше смотрела на меня десятками глаз, от которых было и тепло, и светло, и уютно. А теперь у меня только две жизни. От остальных бегу как черт от ладана.
Проблемная группа наша по тому самому стимулированию все-таки раз в месяц собирается на Васильевском острове, и там у меня, помимо прочих интересов, есть маленький флирт. Такая Катя, с глазищами-океанами. Сначала, сразу после школы, она у нас за секретаря была, а теперь уже диссертацию пишет экономическую и извлекает какую-то чисто научную пользу из наших, теперь уже неформальных, встреч.
Помню, как-то она мне рассказала такую дамскую шуточку: “Не люби холостого: он ни на ком не женился и на тебе не женится. Не люби разведенного: он одну жену бросил и тебя бросит. А люби женатого: он свою жену любит и тебя будет любить”. И смотрит на меня так красноречиво. Лестно это мужику, не скрою. Но мне как-то приятнее было о Кате думать в будущем неопределенном времени. Грубых фантазий никогда не строил. Я тебе говорил, да? Что если к женщине-девушке-девочке человеческую симпатию чувствую, то мне стыдно ее мысленно раздевать. Ну а всякие лапанья-хапанья — это совсем не по моей части. Просто мне приятно было иметь в перспективе встречу с девушкой, тем более что с ней и поговорить о многом можно.
Все семейные тайны она мне за это время доложила.
— Когда мои родители к сорока пяти годам приблизились, начались неминуемые сложности. Папа — человек публичный, влиятельный, с большой харизмой. Хорошо задружился с одной молодой депутаткой законодательного собрания. Думаю, по деловой необходимости. А мама — она ведь красивая, даже роскошная женщина, отлично сохранившаяся, ну, в общем, я в нее пошла — так вот она на этом пустяке поскользнулась и дала слабину. Идет как-то у нас дома разговор на повышенных тонах, так что даже через наши надежные каменные стены я в своей комнате слышу: “Изменял ты мне? Скажи: изменял?” Думаю: мамочка бедная, зачем ты такое глупое, бессмысленное слово повторяешь? Кто, кого, кому, с кем и что может изменить в этой жизни? Ну а если такой вопрос может быть в принципе задан, то ответ однозначен…
…А я сама была безумно влюблена в зятя, в мужа старшей сестры. Это был первый мужчина, который на меня как на женщину посмотрел. И, пожалуй, с ним и состоялся первый поцелуй — под видом родственных отношений. Он то и дело шутил, что ошибся слегка, перепутал сестер — тем самым сеял во мне большие и глупые иллюзии. И вот как-то вечером мама голосом диктора, читающего некролог, извещает: “Катюша, Таня с Сережей разводятся. И Сережа выступил с более чем странным предложением…” Мне как раз тогда восемнадцать исполнилось, и на долю секунды я успела ощутить себя невестой. Но, увы, странное предложение касалось квартиры, которую зять возмечтал себе взять и жить там с новой бабой, а от Тани хотел откупиться деньгами на покупку другой жилплощади. Я пошла к себе в комнату, легла и зарыдала. Через час пришла сестра и, тронутая моей реакцией, начала успокаивать: мол, у нее давно есть другой мужчина… У меня самой потом, конечно, были мужчины разные, я себе все позволяла. Но так глубоко, как Сережа, в меня никто не входил…
