— Я попросилъ бы васъ не извиняться, если бъ это не поднимало васъ въ моихъ глазахъ, — отвѣтилъ онъ съ чувствомъ. — Простите, я не могъ удержаться, чтобъ не сказать этого… А теперь вернемся къ тому, о чемъ я говорилъ. Я хотѣлъ только прибавить: они, можетъ быть, думаютъ, что я говорю вамъ о нихъ, передаю ихъ привѣты. Но я не дѣлаю этого просто потому, что боюсь обезпокоить васъ, такъ какъ вы сами никогда меня не спрашиваете.
— Я какъ разъ собиралась съѣздить къ нимъ завтра, — сказала Белла, глядя на него такими глазами, какъ будто онъ сдѣлалъ ей выговоръ.
— Это вы мнѣ говорите или имъ? — спросилъ онъ, недоумѣвая.
— И вамъ, и имъ, — кому угодно.
— И мнѣ и имъ? Считать ли мнѣ это порученіемъ?
— Можете, если хотите. Во всякомъ случаѣ я рѣшила побывать у нихъ завтра.
— Такъ, такъ я имъ и скажу.
Онъ съ секунду помедлилъ, какъ будто затѣмъ, чтобы дать ей возможность продлить разговоръ, если она пожелаетъ. Но она не прибавила больше ни слова, и онъ ушелъ.
Два факта изъ этого недолгаго свиданія поразили своею странностью миссъ Беллу, когда она осталась одна. Во-первыхъ то, что когда мистеръ Роксмитъ ушелъ, она несомнѣнно имѣла покаянный видъ и чувство раскаянія въ сердцѣ. Во-вторыхъ то, что у нея и въ помышленіи не было побывать въ родительскомъ домѣ, пока она не сказала ему, что рѣшила съѣздить туда.
«Что бы это значило? Что творится со мной?», спрашивала себя мысленно эта молодая дѣвица. «Онъ не имѣетъ никакихъ правъ на власть надо мной. Какъ же это случилось, что я его слушаюсь, когда ни капли не интересуюсь имъ?»
На другой день мистрисъ Боффинъ настояла, чтобы Белла совершила свою поѣздку въ каретѣ, и она выѣхала съ большою торжественностью.
Мистрисъ Вильферъ съ миссъ Лавиніей много передумали о вѣроятностяхъ за и противъ пріѣзда миссъ Беллы въ каретѣ, и когда онѣ увидѣли ее изъ окна, у котораго, притаившись за занавѣской, сидѣли на караулѣ, онѣ единодушно рѣшили, что необходимо какъ можно дольше задержать ее у калитки къ смущенію и зависти сосѣдей. Выполнивъ это похвальное рѣшеніе съ вожделѣннымъ успѣхомъ, обѣ дамы направились въ семейную гостиную, дабы встрѣтить миссъ Вильферъ съ подобающимъ равнодушіемъ.
Какою маленькой и бѣдной показалась Беллѣ эта гостиная! По какой узенькой, кривой лѣсенкѣ приходилось подниматься наверхъ! Какой жалкій контрастъ составляли этотъ небольшой домишка и вся его обстановка съ великолѣпныхъ аристократическимъ домомъ, гдѣ она теперь жила!
«Просто не вѣрится, что я могла когда-то жить, въ такой лачугѣ», думала Белла, входя.
Зловѣщая величавость мистрисъ Вильферъ и дерзкая бойкость миссъ Лавиніи не улучшали дѣла. Въ эту минуту Белла, можно сказать, нуждалась въ поддержкѣ, но поддержки не было.
— Это большая для насъ честь, — сказала мистрисъ Вильферъ, подставляя для родственнаго поцѣлуя правую щеку, не болѣе теплую (въ смыслѣ родственныхъ чувствъ), чѣмъ выпуклая сторона столовой ложки. — Не находишь ли ты, Белла, что сестра твоя Лавинія очень выросла?
— Мама, — перебила ее миссъ Лавинія строгимъ тономъ, — вамъ никто не мѣшаетъ говорить оскорбительно съ Беллой, такъ какъ Белла это вполнѣ заслужила, но я попросила бы васъ не говорить нелѣпостей въ родѣ того, что я будто бы выросла. Я уже вышла изъ того возраста, когда люди растутъ.
— Я сама выросла уже по выходѣ замужъ, — сурово провозгласила мистрисъ Вильферъ.
— Это очень пріятно, мама, но еще пріятнѣе будетъ, если вы оставите эту тему, — замѣтила на это миссъ Лавви.
Уничтожающій взглядъ, которымъ величественная леди отвѣтила на эти слова, могъ бы сразить менѣе смѣлаго противника, но онъ не произвелъ ни малѣйшаго дѣйствія на Лавинію. Она предоставила своей родительницѣ услаждаться такими взглядами, сколько ея душѣ угодно, и, нимало не смутившись, приступила къ сестрѣ:
— Надѣюсь, ты не оскорбишься, Белла, если я тебя поцѣлую?.. Хорошо. Теперь разскажи, какъ ты тамъ поживаешь. Что твои Боффины?
— Замолчи! — прикрикнула на нее мистрисъ Вильферъ. — Я не допускаю такого фамильярнаго тона.
— Ахъ, батюшки!.. Въ такомъ случаѣ, Белла, что твои Споффины? — такъ какъ мама не позволяетъ называть ихъ Боффинами, — сказала миссъ Лавви.
— Дерзкая дѣвченка! Дерзкая! — произнесла съ грозной строгостью мистрисъ Вильферъ.
— Мнѣ все равно, дерзкая я или мерзкая, рѣшительно все равно, — хладнокровно отвѣтила Лавинія, упрямо тряхнувъ головой. — Я готова быть той и другой. Но я знаю одно — что я не вырасту, выйдя замужъ.
— Не вырастешь? Не вырастешь? — торжественно переспросила мистрисъ Вильферъ.
— Нѣтъ, мама, не вырасту. Ничто меня къ этому не принудитъ.
Мистрисъ Вильферъ взмахнула перчатками и впала въ патетическій тонъ.
— Такъ и слѣдовало ожидать, — проговорила она слезливо. — Одна покидаетъ меня для надменныхъ богачей, другая презираетъ. Утѣшительно!
— Мама, — заговорила Белла, — Боффины богаты — это такъ; но вы не имѣете права называть ихъ надменными: вы очень хорошо знаете, что они не надменны.
— Короче, мама, — вмѣшалась миссъ Лавви, перебѣгая къ непріятелю безъ малѣйшаго о томъ предувѣдомленія, — вы должны знать, — а если не знаете, тѣмъ стыднѣе для васъ, — что Боффины — совершенства во всѣхъ отношеніяхъ.
— Правда твоя, отъ насъ, кажется, требуютъ, чтобы мы раздѣляли это мнѣніе, — отозвалась мистрисъ Вильферъ, благосклонно принимая дезертира. — Вотъ почему, Лавинія, я не допускаю фамильярнаго тона. Мистрисъ Боффинъ (о физіономіи которой я никогда не могу говорить съ тѣмъ спокойствіемъ, какое желала бы сохранить) и мать твоя далеко не въ короткихъ отношеніяхъ и нельзя ни на минуту допустить, чтобы эта дама или ея супругъ позволили себѣ называть нашу семью просто Вильферами. Поэтому и я не согласна называть ихъ просто Боффинами. Нѣтъ! Такой тонъ — зовите его фамильярностью, близостью, равенствомъ — какъ угодно, — давалъ бы поводъ заключить о такихъ взаимныхъ отношеніяхъ между нами, какихъ на дѣлѣ не существуетъ… Понятно ли я высказалась?
Не обративъ ни малѣйшаго вниманія на этотъ вопросъ, хотя онъ былъ предложенъ офиціальнымъ тономъ судьи, миссъ Лавви напомнила сестрѣ:
— А все-таки, Белла, ты такъ и не сказала намъ, что твои… какъ ихъ по имени-то величать?..
— Я не хочу говорить о нихъ здѣсь, — отвѣчала Белла, топнувъ ножкой. — Они такъ простодушны и такъ добры, что не могутъ служить темой для такихъ разговоровъ.
— Зачѣмъ такъ говорить? — замѣтила мистрисъ Вильферъ съ язвительнымъ сарказмомъ. — Зачѣмъ прибѣгать къ такой утонченной формѣ рѣчи? Это, быть можетъ, учтивѣе и любезнѣе, но зачѣмъ такая ложь? Почему не сказать прямо, что они такъ простодушны и добры, что не намъ чета. Мы понимаемъ намекъ. Зачѣмъ же прикрывать фразой истинный смыслъ?
— Мама! Вы можете святого взбѣсить, да и Лавви тоже! — сказала Белла, еще разъ топнувъ ножкой.
— Несчастная Лавви! — воскликнула сострадательно мистрисъ Вильферъ. — Ей всегда достается. Бѣдное дитя!
Но Лавви, съ прежней быстротой покинувъ союзника, снова перебѣжала въ непріятельскій лагерь.
— Пожалуйста, мама, не защищайте меня, — сказала она колко. — Я и сама могу за себя постоять.
— Я удивляюсь, Белла, — начала опять мистрисъ Вильферъ, обращаясь къ старшей дочери, какъ къ менѣе опасному врагу, чѣмъ ея совершенно неукротимая младшая дочь, — удивляюсь, какъ ты нашла время и какъ ты рѣшилась оторваться отъ мистера и мистрисъ Боффинъ, чтобы повидаться съ нами. Я удивляюсь, что наши права, которыя, конечно, не могутъ идти въ сравненіе съ правами мистера и мистрисъ Боффинъ, могли имѣть въ этомъ случаѣ какой-нибудь вѣсъ. И я глубоко чувствую, какъ я должна быть благодарна, что хоть настолько выиграла въ соперничествѣ съ мистеромъ и мистрисъ Боффинъ.
Почтенная дама съ горечью возвысила голосъ на первомъ слогѣ имени Боффинъ, какъ будто въ немъ-то и заключалась главная причина ея неудовольствія на тѣхъ, кто носилъ это имя, и какъ будто Доффинъ, Моффинъ или Поффинъ были бы для нея легче.
— Мама, — сказала Белла съ гнѣвомъ, — вы заставляете меня сказать, что я жалѣю, зачѣмъ пріѣхала сюда. Я больше никогда къ вамъ не пріѣду, а если и пріѣду, такъ только тогда, когда буду навѣрное знать, что застану дома папа; потому что папа великодушенъ: въ немъ нѣтъ зависти и недоброжелательства къ моимъ добрымъ друзьямъ. Папа самъ настолько деликатенъ и добръ, что всегда помнитъ тѣ маленькія права, которыя я имѣю на нихъ, по ихъ мнѣнію: онъ помнитъ, въ какомъ трудномъ положеніи я очутилась безъ всякой вины съ моей стороны. Я всегда любила моего бѣднаго, милаго папочку больше васъ всѣхъ. Я и теперь люблю его больше всѣхъ и всегда буду любить.
И Белла, не находя больше утѣшенія ни въ своемъ хорошенькомъ платьицѣ, ни въ нарядной шляпкѣ, залилась слезами.
— Ахъ, Р. Вильферъ! — воскликнула носящая эту фамилію почтенная матрона, воздѣвая глаза къ потолку и обращаясь къ окружающему воздуху, — Ахъ, Р. Вильферъ, если бъ ты былъ здѣсь, какое было бы для души твоей испытаніе слышать, что жену твою и твоихъ дѣтей такъ унижаютъ во имя твое! Но, благодаря Бога, судьба избавила тебя отъ этого горя и сочла нужнымъ обрушить его на меня!
