Оставаясь с Пьяри наедине, я пытался обнять ее, но она поспешно отодвигалась и не давала мне прикоснуться к ней. Меня это оскорбляло. «Почему она избегает моих объятий? Кормит меня, садится рядом, а к себе не подпускает? Смеется со мной, но смех какой-то тусклый, невеселый, да и в уголках рта появились печальные складки». Я не знал, что думать… Я стал замечать, что временами Пьяри подолгу, не мигая, смотрит на меня.
— Ночуешь все там же? — однажды спросила она.
— Да, но теперь я не один, со мной живут другие люди.
Пьяри начала подробно расспрашивать меня о моих новых соседях — ее интересовали мельчайшие подробности. Выслушав, она решительно заявила:
— Не смей путаться с Каджри, пока я жива. Я не вынесу этого.
— Но я ведь живой человек, я мужчина! Ты же не даешь до себя дотронуться. Ты целиком принадлежишь своему солдату!
Пьяри непонятно почему вдруг заплакала, но потом быстро вытерла слезы.
— Это — судьба, Сукхрам. А Каджри ты брось! Я принадлежу только тебе одному.
Я ее не понимал, и на душе у меня было неспокойно. Мои соседи наты жили веселой, беззаботной жизнью, их никто не трогал: еще бы, они были моими друзьями, а я пользовался особой милостью Рустамхана. Иногда, правда, начальник вызывал к себе кого-нибудь из них, но только затем, чтобы подсказать им, какого ростовщика нужно ограбить. Награбленное делили между собой. Кроме того, за деревней, в ложбине, полицейские открыли игорный притон, три четверти дохода от которого поступало в карман начальника полиции. Говорили, что раньше он служил у раджи. То ли он его брил, то ли стриг, но тот был им доволен. Однажды он позвал его к себе и сказал: «Проси, что хочешь!» Тот не растерялся: «О, дающий пищу, — припал он к ногам раджи, — мне нужен дом. Я знаю, от ваших дверей даже собаки голодными не уходят, а я — ваш преданный слуга». — «Да будет так, — согласился раджа, — строй дом. И тебе пора выйти в люди». И он сделал слугу начальником полиции. А тот за один год выстроил себе огромный дом. И все за счет крестьян и арендаторов. А скольких он сгноил в тюрьме за ничтожную провинность! Одного крестьянина избили до полусмерти, но ответчик подсунул начальнику полиции взятку, и тот отказался написать рапорт. Он сказал пострадавшему: «Принеси справку от врача». Больница находилась в семи милях от деревни, и несчастному пришлось идти туда под палящим июньским солнцем. В дороге ему стало плохо, и он потерял сознание. Когда его подобрали и привели наконец к доктору, тот потребовал платы. Денег не было, и доктор написал: «Легкий ушиб». А бедняга умер на обратном пути. Зато площадка перед домом начальника полиции площадью двадцать пять на двадцать пять ярдов оказалась вымощенной каменной плиткой.
Я покинул свой табор и простился с крепостью. Потом я расстался с Исилой и Сауно, но у меня была Пьяри. Теперь, когда ушла Пьяри, со мной остались только конь да Бхура.
Наступила ночь. Я лежал в шатре. За пологом послышались чьи-то шаги, и у входа показалась Каджри.
— Ну? — не вставая, спросил я.
— На, поешь, — и она положила передо мной четыре маленьких круглых пирожных.
Но я уже не хотел есть.
— А ты почему не ешь?
— Я сыта.
— Где ты столько раздобыла?
— Сегодня мы ходили в большую деревню. Там был праздник у кшатриев[29]. Они раздавали угощения. Мне тоже досталось. — Заметив, что я не ем, она робко спросила: — Что же ты? Не нравятся?
Я встал и сказал:
— Отнеси их Курри. — Так звали ее мужа.
— Да ну его, он спит пьяный. И говорить о нем не хочу. Ну, попробуй пирожные.
— Каджри, я сыт.
— Прошу тебя. — С этими словами она села на топчан, обхватила меня за плечи и усадила. Потом провела рукой по моей широкой груди. — Я каждый день буду приносить тебе еду. Уж если белить, так хороший дом. Зачем украшать развалины. — Она погладила мои мускулы. У меня были тугие бицепсы, и она с силой надавила на них пальцами. — Ты не верь женщинам. Твоя вот бросила тебя и живет теперь с полицейским. — Она провела пальцами по моей крепкой шее. Я съел пирожное. Оно мне понравилось.
— Каджри, возьми и ты.
— Нет, это все для тебя.
— Брось упрямиться, съешь! — Я протянул пирожное и только тут заметил, что она сидит с открытым лицом. До сих пор я не обращал на это внимания, и она так обиделась, что даже отвернулась от меня. Я повернул к себе Каджри и насильно вложил ей в рот пирожное. Она рассмеялась и сказала с полным ртом:
— Правда, вкусно?
— Еще бы, — согласился я.
Она съела и второе пирожное. Я свесил ноги с топчана, собираясь встать.
— Куда ты, Сукхрам?
— Хочу пить.
— Я принесу, зачем тебе вставать, когда я здесь?
Она соскочила с топчана и принесла воды. Я жадно припал к котелку и сделал несколько глотков. Каджри тоже напилась. Я снова лег.
— Набить тебе трубку?
— Зачем, у меня есть бири.
— Подожди, я сейчас. — Она убежала и через минуту вернулась с пачкой сигарет.
— На, закури.
Это были дорогие сигареты.
— А если Курри узнает, что ты здесь? — спросил я.
— Что он может сделать, эта развалина? Я сама себя кормлю. И вообще, я не стану больше его терпеть!
— Он тебя поколотит, Каджри.
— Получит сдачи. Спуску не дам. А ты разве не заступишься за меня, если увидишь, что он меня бьет?
— Попробую пристыдить его.
— И все? Нет, чтобы сказать: «Я ему все ребра переломаю»…
— Он — твой муж.
— От такого молодца и сбежала жена. Теленок ты.
Я молча проглотил обиду и задумался.
— Ну и черт с ней! Чего грустишь? Ушла так ушла. Неверная она. Почему ты не приведешь себе другую?
— Нет, Каджри, она любит меня!
— Да, да, конечно, кто в этом сомневается. Она втирает масло себе в ноги, а ты волосы моешь водой. Она нежится на мягких подушках, а ты… — она засмеялась, — спишь рядом с Бхурой. Оба вы спите с собаками. Ты хоть с преданной, а она — с этим паршивым псом, с полицейским. — Каджри нежно перебирала мои спутанные волосы. — Ты часто ее вспоминаешь?
— Да.
— Тогда ты, наверно, не сможешь ее забыть?
— Пожалуй, не смогу.
Каджри тяжело вздохнула.
— Давно она ушла?
— Уже три месяца.
— И с тех пор ты живешь бобылем?
— Да.
— А видишься с ней?
— Каждый день.
— Теперь все ясно: она околдовала тебя. — Каджри тряхнула головой. — Ядовитая змея, вот она кто! Ишь, как скрутила тебя, негодная тварь!
— Перестань ругать ее, Каджри, — сказал я, доставая сигарету.
— Больше не буду. Закури. — Она протянула мне пачку. — Бери все.
— Ты же купила их для себя. Ну, как знаешь, — и я закурил сигарету.
Каджри задумчиво смотрела, как осыпался пепел, а потом нерешительно сказала:
— Так же, наверное, сгорает и твое сердце после ее ухода.
— Это еще почему?
— Да потому, что она такая бессердечная. Теперь ты, наверное, думаешь, что все женщины в мире такие.
— Нет, я так не думаю.
— Правда, не думаешь?
— Правда. Вот ты ругаешь Пьяри. А она не может без меня жить, потому и зовет каждый день.
— Посмотрит — и до свидания?
— Да.
— Только посмотрит?
— Ты что, не веришь?
— Хочу, да как-то не верится. Ты что, бревно? Или у тебя рыбья кровь? Ты же мужчина!
Я ничего не ответил.
— Мой муж — старик. Черный, грязный старик, у него и сил-то не осталось. Самое время распрощаться с ним. А ты силен и красив, у тебя белая кожа. Однажды я видела такого молодца у тхакуров. Увидела и обомлела. Все бы ему отдала. А тебя может бросить только женщина с каменным сердцем. Ты говорил с ней об этом?
— Нет. Она сказала, что умрет, если я сойдусь с другой женщиной.
— Ну и дурак же ты!
— Почему?
— Потому что слушаешь эту потаскуху. На твоем месте я бы ей все зубы повыбивала.
— Что ты говоришь, Каджри? — испугался я.
— А разве я не права? — настаивала она.
— У мужчины должна быть выдержка, — терпеливо объяснял я. — Женщины слабее.
— Господи, что за чепуху ты мелешь. Выдержка! Женщины слабее! Ты еще не видел женской выдержки! Всех мужчин из твоего рода до седьмого колена женщины держали под башмаком! Будь бы у мужчин выдержка, от них не убегали бы жены. Стоило ей пригрозить, и ты уж голову потерял. Ты ее раб! Ну и оставайся им! Да только я не такая дура, как ты, чтоб молодость свою со стариком губить.
— Чего же ты хочешь, Каджри?
— А ты до сих пор не догадался?
— Нет, ты же не говоришь.
— Ах, тебе и говорить бесполезно, — рассердилась Каджри. — Пьяри превратила тебя в бесчувственный чурбан! Ты как черная, грязная подстилка, к которой уже не пристанет другой цвет! Дрыхни! Я пошла!
Мне не хотелось ее обижать.
— Не уходи, Каджри, — попросил я. — Посиди еще.
Каджри покорно села.
— Каджри!
— Чего тебе?
— Ты пойдешь завтра на базар?
