Рейтинговые книги
Читем онлайн Пес и его поводырь - Леонид Могилёв

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 56

А там, в стране янтаря и лесных братьев, квартира одним окном на море, а другим — на завод. Ветер с моря проникал сквозь любые бумажные полоски и затычки. Ветер свободы и вечности. Что есть бумага, и что ветер с моря? Если это было зимой, осенью или весной, приходилось спать в комнате окнами на завод. Тот различался по ночам красными огнями на трубе котельной и светом в комнате ночного директора. Несмотря на новые общественно-экономические отношения, в конце месяца случался, обыкновенно, аврал, и тогда завод светился весь, как огромное океанское судно, выброшенное на берег и, стало быть, терпящее бедствие.

Там работали, в большинстве своем, русские. Предприятие имело самое прямое отношение к тому, что называли «оборонкой». Народ литовский, имевший древнюю традицию государственности, оказался несколько мудрее своих печально прославившихся соседей. Пес овладевал языком увлеченно и быстро.

Женщины заводские уважали его за молчаливость и невредность, пытались крутить с ним невинные от любопытства и переедания флирты.

Дважды он ответил искательницам счастья взаимностью. Обеих женщин звали одинаково — Рената, и обе они были коренной национальности. Выбор его показался странным в первый раз, а во второй был воспринят как дурной эпатаж. Фамилия его новая была — Клочков.

Он как бы оказывался отступником. А в русской этой колонии все держались друг за друга, и вскоре вокруг господина Клочкова образовался вакуум, чего он и добивался. Так получилось, что из трех лет, прожитых с того дня, когда он вышел на вокзальной площади Вильнюса, сел в автобус, приехал сюда, пришел на пляж и, несмотря на плохую погоду, вошел в море и проплыл метров сто в одном направлении и сто в другом, а потом выпил в забегаловке, два года он провел в вялотекущей командировке. Он наезжал в Оренбург и Казань, принес некоторую пользу фирме и стал исполнительным директором. А потом стал пить…

… Он ненавидел отдельные номера. В этом было еще три человека. Один из них «храпун». Каждый раз, когда выходило жить еще с кем-то в одном номере, а гостиницы были теперь пустоваты, он внимательно рассматривал соседей в тайной надежде распознать, кто из них сейчас ляжет на спину, широко раскинется, уснет поначалу тихо, только посопит, а потом, через час примерно, задышит, засипит, и постылый храп повиснет в мутном воздухе. Воздух всегда бывает несвеж в комнате, где четверо мужчин. Не всегда бывает душ в номере. Восток есть Восток. А если бывает, то не всегда им пользуются. Опять же белье… Он в любой миг мог прекратить это хождение в быт, взять приличный номер, соответствующий его статусу. Пес был странным человеком. А, может быть, просто не хотел оставаться один. На миру — и смерть красна.

Шипел под ухом приемник. Батарейки сели давно. Их можно было бы купить в ночном ларьке, совсем недалеко от гостиницы, и даже в вестибюле. Он не стал этого делать.

В принципе он достиг желаемого. От печали неутолимой и вина сердце его стало давать сбои. И судный день приближался. Точнее, ночь. Вот она, родная. И сейчас беречь батарейки не имело смысла. Он повернул рычажок до упора и стал искать музыку. По маяку передавали литовскую эстраду. Он заплакал. Последний раз это случилось с ним лет десять назад. В тот день он вернулся с боевой операции, где осталась вся группа — четыре человека. Он разрыдался тогда в своем служебном кабинете, но уже через минуту взял себя в руки. После было всякое. А вот теперь он сам умирал. Заканчивалась командировка. Можно еще было остановиться, собраться, уцепиться за исчезающий мираж бытия. Выемки и выступы совпали, закрутились шестерни, заскрипели оси.

Вчера, когда в «сбыте» он остался обмыть сделку, как водится, не хватило… Пошли в ашхану. Там пили коньяк и пиво. От куламы он отказался. Только смотрел, как деловые партнеры вылавливают из бульона мясо, цепляют плавающий поверху лук, брезгуют лапшой. Сам он всегда начинал с лапши. Хорошее дело кулама. Когда-то он мог не есть несколько суток, а после пробежать километров пятнадцать. Сейчас он с постыдным ликованием ощущал всю мерзость своего нынешнего существования. За последние полгода он прибавил в весе.

Сидя в ашхане, он проболтался о скором дне рождения, и его товарищи взяли еще по сто пятьдесят. Потом в гостинице, ночью, слушая одним ухом храп, а другим угасающую музыку и начиная все же понимать, что эта ночь будет последней, решил было все остановить, отринуть, встать, пойти в коридор, разбудить дежурную, которую он воспринимал уже как картину в холле, где река, пароход и синие тучи и беседка над обрывом, позвонить, вызвать скорую, но тут музыка прервалась, диктор медленно и язвительно стал пересказывать новости, и хлопотать уже ни о чем не захотелось. Ну, не в этот раз, так в следующий, не в этой гостинице, так в другой. И храп будет другой и запахи другие, но, в основном, те же. Парение на кончиках пуант…

Где-то квартира его последняя. Одно окно — на море, другое — на завод. Две Ренаты. Другие бабы и собутыльники. И другие фонари, а свет их, как ни крути, — мертвый. В квартире той телевизор и можно смотреть ночные программы, а в этом номере и телевизора нет. В сумке у него лежала бутылка литовской водки. Он берег ее на случай, если и в день рождения свой будет в пути. Эту водку он предпочитал всем другим. Заигрывая с болью, уговаривая ее уняться ненадолго, он встал, подошел к столу, налил в стакан воды из пластикового баллона, выпил, посмотрел сквозь стекло на фонарь и убедился, что стакан грязный. Тогда он отправился в тот угол, где раковина. Уж что-что, но раковины были во всех номерах.

Он долго мыл стакан, морщась от несговорчивой боли под лопаткой, под ребрами, не ощущая левой руки. Он никогда не пил ни валидола, ни нитроглицерина, ни другого яда. Только водку. Боль ему благодарно отвечала толчками, будто разговаривала с ним.

Когда он вернулся на свою койку, голос диктора в коробочке радиоприемника сменился музыкой. Группа «Форум». «Не жалей ты листьев не жалей, а жалей любовь мою и нежность». Он выдвинул из-под койки сумку, нашел под чистой рубашкой бутылку, отвинтил пробочку, нацедил с полстакана, закрыл опять тайный сосуд и поставил на стул. Стал думать, чем бы закусить, но не пришло в голову ничего, и тогда он открыл створки окна, поискал между рамами, нашел початую банку рыбных консервов в масле и засохший хлеб. Возможно, это было оставлено спящими сейчас соседями впрок, возможно, не доглядел персонал и стоит банка уже день-другой. Но чего теперь привередничать? Холодильник в номере был, но не работал. Хлеб он покрошил в жестянку, перемешал ложкой. Потом глубоко вздохнул, выпил водку, посидел с минуту, стал есть. Хлеб пропитался маслом, он его выбирал, долго держал во рту, потом глотал. Музыка зазвучала, потом ее опять не стало, и другой диктор заговорил о погоде. Потом начался сеанс храпа. Клочков пощелкал пальцами, подвинул стул, но вместо храпуна проснулся другой гражданин, сел на койке, закурил, почувствовал в темноте бутылку.

— Не спится!

— Будешь?

— Давай, маленько.

Выпил, икнул.

— Хорошая водка.

— Литовская.

— Уважаю.

Потом нежданный собутыльник хотел было усесться рядом с Клочковым с намерением допить, поговорить о политике, войне и мире и козлах-чиновниках. Клочков извинился, спрятал бутылку, где уже было меньше половины, и лег. Тот обиделся, посопел, но от всего этого вышла польза, так как несостоявшийся товарищ подошел к храпуну и решительно растолкал его, обозвал дурным словом и в комнате стало тихо. И голоса в пластмассовой коробочке стихли. Сели-таки батарейки. Клочков выключил его. Теперь, если опять щелкнуть тумблером, скажем, через час, то несколько минут он еще прошепелявит.

Он лежал на правом боку и пошевелиться было нельзя. А скоро холодный пот стал стекать со лба, и простреливало уже через равные промежутки времени.

… Пес знал гостиницу так, как ее можно было узнать за два года. Совершенно рефлекторно он обозначал пути отхода, зоны риска, варианты действий на случай ситуации. Он жил в разных номерах, исключая двойные люксы. Жил в полу-люксе, в «казарме», в двух- и трехместных. А в этом номере останавливался четырежды. Собутыльники просто не представляли, сколько у него денег.

Хорошо было жить в этом городе летом. Сюда, как и раньше, приезжали на гастроли приличные театры. Местные князьки вкладывали деньги в культуру. Они были правы миллион раз. А в «Агидели» жили лучшие артисты. Многих он видел в фильмах. В свое время фильмов Пес не досмотрел. Времени не было. Теперь в его литовской квартире хранилось сотни две дисков. И вот, пожалуйста, живые артисты, в майках и халатах ходят по коридорам, сидят в буфете. Как-то он провел с одной актрисой время в забавах и играх. Потом ходил на все ее спектакли, сидел поближе к сцене, но все закончилось довольно скоро. Театр уехал.

Спектакли начинались поздно, и бар работал до половины четвертого. В нем любили сидеть и люди со стороны. Их впускали. Глубокой ночью Пес принимал обыкновенно душ, переодевался в чистое, лежал, долго слушал музыку. Наушников он не признавал, убирал рычажок до минимума. Время от времени он вспоминал о Ренатах. Ему было жаль их. Время взрастило в нем жалость, что совсем уже было ни к чему. Жалость мешает работе.

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 56
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Пес и его поводырь - Леонид Могилёв бесплатно.

Оставить комментарий