Спектакли начинались поздно, и бар работал до половины четвертого. В нем любили сидеть и люди со стороны. Их впускали. Глубокой ночью Пес принимал обыкновенно душ, переодевался в чистое, лежал, долго слушал музыку. Наушников он не признавал, убирал рычажок до минимума. Время от времени он вспоминал о Ренатах. Ему было жаль их. Время взрастило в нем жалость, что совсем уже было ни к чему. Жалость мешает работе.
Зимой в Уфе был совершенно необыкновенный снег, мягкий и долгий, как будто не было никакой нефтехимии. Снег был чист. В свое время он не успел прочесть слишком много необходимых для человека книг и теперь наверстывал упущенное. Пил и читал. Читал и пил. Его не интересовали книжные лотки. В букинистических магазинах он перебирал не модные и уже совершенно дешевые книги, за которые когда-то отдавали целые зарплаты.
У него не было братьев и сестер, а родители его давно умерли. Янтарные прожилки, скрепы и миражи растворились, как растворяется смола в муфельной печке, когда мастер перепутал циферки в техзадании. С таким же успехом его можно было пытаться прирастить к бунгало в Тунисе. Черная попа рядом. Белые зрачки. Плачущие глаза черепахи, когда из нее, живой, варят суп. Под каргопольский самогон не желаете ли отведать черепахового супцу. С зеленью.
Перед тем, как умереть, он снова достал бутылку, попробовал налить, последняя боль ударила подло и сильно, бутылка упала, стакан звякнул. Тут проснулись все командировочные, но не встали, не сказали ни слова. Только повернулись лицом к стене, как по команде. Пес, или Клочков, уже невозможно было их разделить, как сиамских близнецов, перевалился, как мог, выпростал другую, действующую руку, повернул рычажок.
«Московское время… Вас приветствует главная редакция сатиры и юмора. Мы снова в эфире».
Он жил, пока не замолчал приемник, то есть еще минуты три.
Когда приехала скорая, и его выносили из номера, подняли бутылку и прочитали литовское название. Перевели грамотно: «По последней».
… Все было так, как рассказывали вернувшиеся. Многотысячелетний опыт возвращенцев, которым он был вооружен и подготовлен к парению души, прощанию с плотью и к созерцанию собравшихся у тела товарищей, и к туннелю, и к свету в конце оного, и к потусторонним песнопениям, и к встрече с почившими близкими и боевыми товарищами. Он только успел подумать о том, что все это оказалось чистейшей правдой. Разочарование и обыденность. И нет возврата. Невозвращенец.
Он, наконец, увидел свое тело со стороны — лежащим на операционном столе. Вокруг суетились медики.
— Разряд!
Тело дернулось. Но он не почувствовал боли.
— Разряд!
— Нет реакции!
— Разряд. Разряд. Разряд… Профессор стащил с рук перчатки, снял маску.
— Жаль! — сказал врач.
— Чего тебе жалеть дядя, я живой! — закричал он. Но доктор ушел. Санитарки переложили его на каталку, накрыли простыней.
Он услышал, как они говорят:
— С Литвы.
— Тогда и не жалко, вроде.
— Да он русский.
— Все они там русские…
Потом он шел рядом с каталкой, на которой везли его другого. Он ждал этого, но теперь вдруг не захотел. Только было поздно. Каталку с его телом отвезли в холодную комнату без окон. Он стоял рядом. Видел, как труп переложили на железный топчан, потом стащили с ног бахилы, бывшие на ногах во время колдовской работы лекаря. Потом привязали клеенчатую бирку. Дверь морга закрылась. Роскошная фактура мертвецкой на некоторое время отвлекла его от печального времяпрепровождения. Надо же так просто и смешно обнулить показатели. Лежи и ожидай последний конвой.
Но с ним все же произошло несчастье. Его сберегли.
Врач тот мог бы его вытащить, но многочасовая операция ради литовского мудака сомнительного свойства в планы не входила. Другие тела, поважней, позначимей имелись. Он просто лежал посреди других трупов с последней искрой не жизни уже, а смутного ее ощущения, когда порученец, снаряженный самым страшным мандатом, вытащил лучшую бригаду реаниматоров Башкортостана из постелей и кабинетов и заставил работать. Более того, волшебникам в белых халатах были обещаны деньги в случае успеха и тут же продемонстрированы, а в случае неудачи молодой полковник пообещал всех расстрелять, что было, впрочем, некоторым преувеличением. Его опять повезли наверх, на той же самой тележке. Он хорошо запомнил облупившуюся краску на левой стойке. Наконец можно было сказать, что сердце, простреленное когда-то при выполнении интернационального долга, заработало стабильно, и прямая опасность миновала. Спирт, гулявший по артериям, капля за каплей покидал распластанное тело. Свежая кровь редкой группы входила в него. Оттиск бледный и неверный становился явственным и, наконец, снова назвался жизнью. Пес был обречен выживать.
В Литву была отправлена официальная справка о смерти и урна с прахом, который имел отношение, по меньшей мере, к десятку человек, упокоившихся в чудесном уголке России. Праха Пса там не было.
Саша запаниковал. Доставить человека, лежащего на сырой земле, в больничку в наше время затруднительно. Болен ли этот человек, вот в чем вопрос… Рефлекс — «всем не поможешь» — основательно вбит в головы несчастного народа. В мозжечке осел. Нищий — штука в месяц. Убогий — полторы. Бандюган крышует и пользует. Мент — оборотень. Чиновник — сука. Только ясное солнце безгрешно. Лежит мужик на земле — нечего было метанол пить, стеклоочиститель, а приболел, так встань и поправься. Каждый за себя. Тебя никто не поднимет. Первым делом обшманают карманы, явные и потайные, мобильник цапнут, кредитную карточку на всякий случай, а проездная сразу в дело пойдет. Проезд-то все дорожает.
Саша деньги и документы мгновенно забрал и спрятал. Иначе санитарам достанется бабло. Оттуда возврата нет.
Есть такая служба у худых людей, в больших городах. Мусорщики, называется. Едет, скажем, рыло на «мерседесе» темным вечером. Сбил дяденьку на периферии населенного пункта или в переулке. Если приостановился, увидел, как человек на локте приподнимается, на сетчатку обстоятельства ДТП откладывает, дай задний ход и додави. Нормальный пацан пешком не ходит. Ходят лохи и бычары. Додавил, осмотрелся быстро и — по газам. Немного погодя приезжает мусорщик. Может быть, в фургоне, с виду служебном. С красным крестом на борту, например, и забирает дяденьку. Тому теперь дорога в кочегарку или в другое комфортное место. Там еще раз обыщут. Вдруг, какая мелочь завалилась. С таким раскладом можно и на виду у всех отмазаться.
Все это Саша мгновенно прокручивает в голове. Но сегодня звезды по-другому сложились. Машин припарковано неподалеку было несколько. И на одной хозяин поверил, что не пьяного везем, не заколотого заточкой и не задавленного. «Жигуль»-девятка. От денег хозяин отказался, только в больничке светиться не стал. Помог дотащить Алексея до входа и был таков. Спасибо ему. Только Алексей в себя не приходил. Блукал по параллельным реальностям. Угораздило же попасть в историю. Не принять предсмертного человека в больничку не посмели…
НЕСКОЛЬКО ЛЕТ РАНЕЕ
… Первое, что он увидел, было солнечным бликом на стене. Занавеску задернули не очень плотно. Он решил, что это и есть тот, другой, свет, но еще через час понял, что ничего ровным счетом не произошло. К тому времени он находился уже не в самой Уфе, а на одном из «объектов». Медсестра, сидевшая в кресле в противоположном углу палаты, констатировала событие. Через три минуты появился врач и назвал его настоящим именем, тем, которое было дано ему от рождения. Еще через два часа его посетил генерал Слепцов собственной персоной. Разжалованный в свое время последним министром последнего генерального секретаря, после исчезнувший вовсе незнамо куда, он теперь лично явился пред светлые очи Пса.
Приказ о сдаче Пса мусульманам в свое время отдал именно он, но тот, кто лежал сейчас на белейших простынях и познавал на себе искусство врачевания, при содействии заинтересованных и могущественных лиц, зла на него не держал. На войне принято жертвовать людьми, и если бы жертвовали Слепцовым, он не вправе был возражать и проклинать своих более высоких начальников. Война, начавшись однажды, так и не закончилась. Только окопы врага заняли бывшие союзники, а враги могли теперь стать и друзьями.
Через неделю примерно, ему можно было уже вставать. Объект находился за городом, в глубине роскошного сада. Теперь он целыми днями сидел в этом саду и даже прогуливался под ручку с медсестрами.
Разговор со Слепцовым состоялся на двадцатый день. Прежде они сыграли две партии в шахматы, после чего Пес попросил принести ему коньяку, на что генерал показал фигу.
— Зачем я вам понадобился?
— Во-первых, товарищей в беде не бросают.
— А во-вторых?
— Если о «вторых», то продолжим. Ты форму потерял. Мы тебя держали на виду. Время от времени.
