Начмеда Колядцукого генерал Петровский полностью поддержал; и даже закрыл глаза на преступление: браконьерство. Раненые нуждаются в усиленном питании; в мясе. Консервы, концентраты и сухие пайки выздоровлению не способствуют. А в госпитале кормили тушёнкой: из СССР парное мясо не повезёшь; стухнет. Ангольцы (наши звали их «анголанами») поставляли свежую рыбу и фрукты, но не мясо. А рядом, в саванне и на восточном плоскогорье Бие, пасутся стада африканских буйволов, буффало. Охота на них строго запрещена, но для раненых можно. Полчаса на вертолёте – и сафари. Варварски били с высоты, но одного. В нём ведь 500–600 кг; тушу брали на внешнюю подвеску. На неделю хватало. Местные власти на, так сказать, заготовку скрипели зубами, но возражать не решались. Впрочем, массовым браконьерством русские не грешили: чтобы провезти трофеи через советскую таможню, нужно было иметь генеральские погоны. Да и вертолёт без оформления бумаг не взлетит. Обойти строгую авиационную отчётность мог только большой начальник, коих в Анголе можно было пересчитать по пальцам. Гораздо чаще пьяное высотное сафари устраивали ангольские чиновники и богачи, фрахтуя для своих неблаговидных целей советские вертолёты с экипажами. Их охоты обычно превращались в настоящую бойню, при виде которой наступал черёд стискивать зубы русским.
Грехи у русских были другие. «Непобедимая и легендарная» армия СССР принесла с собой не только свои достоинства, но и недостатки. Например, нищету офицеров. Дома она нивелировалась общей бедностью, но на африканской земле СВС овладел дух дикого капитализма. Иначе и быть не могло: жить-то надо. Зарплату офицерам платили чеками. По идеологическим причинам командировочных (суточных) в местной валюте (кванзах) им не давали. Долларовые чеки можно было обменять в финчасти на неконвертируемые кванзы. Но по курсу столь невыгодному, что дураков не находилось. И начинался «бизнес по-русски». Начальство жило широко. Так, в начале 1990 года на контрабанде паркета из черного дерева погорел замполит советской военной миссии[42]. Говорят, они с послом что-то не поделили; история тёмная. Пришлось применить к бравому генералу высшую меру социальной защиты: досрочно отправить его на Родину. В Анголе чёрное дерево подобно нефти: ресурс есть, но его не разрабатывают и не экспортируют. Из ценнейшей древесины клепают борта грузовиков. Они долго служат и являются лёгкой бронёй для перевозимой пехоты. Дерево столь плотное (в воде тонет!), что автоматные пули его раскалывают, но в кузове за бортом их убойная сила снижается до безобидной. Это ещё ничего; говорят, до колонизации у местных рыбаков были в ходу алмазные грузила. Они лёгкие, прочные и не боятся морской воды.
Мирославу крупный бизнес был не по чину. Просьбы ставшего подполковником «Петрова», который довольно скоро нашёл его в Луанде, он выполнял, но в предлагаемые им схемы не лез, полагая, что жизнь дороже. Ему хватало и среднего бизнеса. На ресурсах госпиталя (спирт!) начальный капитал возник быстро. Другие собирали годами, продавая всё, что можно было привезти из дома. Капитал вкладывался в рыбу, крепкий алкоголь, кофе и пиво. Русские приучили ангольцев потреблять пиво с вяленой рыбой, сейчас вобла считается блюдом национальной кухни. Для закупок нужен был выход на провинции, и Мирослав завёл взаимовыгодные контакты по линии Минздрава Анголы. Далее следовало «ждать борт». Транспортный самолёт ИЛ-76 летал раз в месяц. Иногда чаще, но очередь на отправку была организована жёстко. Борт сопровождал тёртый переводчик-экспедитор, обеспечивавший оптовый сбыт товара в СССР. Услуги посредника стоили весьма дорого (человек рисковал свободой, а то и жизнью), но норму прибыли в 100 % (вдвое!) средний бизнес давал. Был ещё бизнес мелкий: клеёнчатые челночные сумки запестрели в Анголе лет на 10 раньше, чем в России. Жёны советских офицеров стояли на рынке в Луанде и дрались с местными торговками за лучшие места, привлекая вооружённых мужей. После ухода португальских колонизаторов уровень жизни в Анголе резко упал; многие товары стали дефицитом. Например, ангольские коммунисты почему-то считали, что передовым африканским женщинам не нужны бюстгальтеры – и так хороши. Женское бельё из ГДР, Югославии и СССР улетало в Луанде на ура. За полцены продавали и ношенные лифчики, настолько велик был спрос.
Мирослав не был бессребреником, но основную прибыль тратил на госпиталь. Что поделать, если советский препарат «Дилагил» неэффективен против ангольской малярии? Можно оставить соотечественников от неё мучиться и умирать, или достать бельгийский «Камохин» за франки и доллары. И это только один пункт из длиннющего списка нужд госпиталя, не покрываемых советским снабжением. Деньги в джунглях не растут и с неба не падают: надо крутиться. Мирослав умел. Он не гнушался покупать необходимое для госпиталя даже у врагов. Это ещё одна особенность гражданской войны: поверх стрельбы между сторонами конфликта процветает торговля и взаимная коррупция. За два года Мирослав солидно оснастил госпиталь и внедрил единую доктрину лечения (ЕДЛ), как в регулярной армии.
ЕДЛ создали русские военврачи, первыми в мире осознавшие, что в условиях индустриальной войны госпиталь это конвейер, а с ранеными надо обращаться, как с деталями военной машины. Например, первым оперировать не самого тяжёлого, а того, у кого больше шансов вернуться в строй; потом тех, у кого больше вероятность выжить. Остальным в очередь, и молиться. Как гласит старая солдатская пословица: «хуже нету сволочей, чем начальство из врачей». Никакого лечения в ротах и батальонах; только первичная перевязка и скорейшая эвакуация в медсанбат полка, где непрерывно крутится конвейер хирургов. Оклемался до транспортабельности – вон с койки; в дивизионный госпиталь долечиваться. Там тоже место не занимай: только с прогнозом восстановления годности, а инвалидов – вон с фронта в тыловые госпитали. Военно-полевая медицина очень жестока, но боеспособность армии ЕДЛ повышает вдвое за счёт вернувшихся из госпиталей опытных и злых бойцов.
Солдат
Там, за мёртвой рекой
Смерть гуляет с клюкой.
Но жива трава под её ногой.
Ольга Арефьева, «Глюкоза».
Мирослав сумел приспособить ЕДЛ к условиям тропической войны. Например, он изобрел велосипед (!) с коляской под носилки. Замечательное транспортное средство для эвакуации раненых: он проходит по шане, а перевязку санитар может делать чуть ли не на ходу. Для тех же целей использовались мотоциклы: в модернизированную коляску клали штабелем трёх раненных на носилках. Когда высокопоставленные ангольские военные стали предпочитать его госпиталь кубинскому, Мирослав мысленно вытер со лба честный трудовой пот. И начальство оценило: в 1983 году он стал полковником. Порадовал и враг: со своей радиостанции в Джамбе «голос чёрного петуха» Савимби объявил неугомонного русского начмеда личным врагом и пообещал за его голову немалую награду. Трудную фамилию «Колядуцкий» он выговорил с третьего раза, но справился. Жизнь определённо налаживалась. А ещё в ней появилась Кара.
Как и многие в Анголе, Кара Валгейру была мулаткой. Её отец португалец торговал часами и ремонтировал их. Он дал ей звучную фамилию и не жалел денег на образование единственной дочери: Кара получила в Лиссабоне диплом врача. От матери негритянки ей достались языческое имя и утончённая красота, сохранившаяся к 30 годам. В 1975 году Кара могла уехать, что ей настоятельно советовали. Статус «заморской провинции» давал всем ангольским португальцам и членам их семей гражданство метрополии. Но её отец решил, что в Португалии хватает часовщиков и врачей, а в Анголе тех и других мало. Зато муж не просто удрал, но и развёлся, не желая иметь «негритянскую родню». Утешением отца Кары стал внук, но в её жизни мужчин больше не было. До встречи с Мирославом. При первом знакомстве они страшно поругались. Ушлый русский начмед увёл буквально из-под носа ангольской медицинской чиновницы Кары партию дефицитных лекарств. Она разъярилась и помчалась в госпиталь СВС выяснять отношения. От смеси португальского и русского мата взорвался воздух. Но через несколько дней Кара совершенно неожиданно для себя проснулась в съёмной квартире Мирослава на окраине Луанды рядом с довольно храпящим хозяином. Ох уж эти русские…
Была ли то любовь или «седина в голову – бес в ребро»? Для «беса» Мирославу хватало молоденьких знойных мулаток. Нравы в Анголе вольные: как при португальцах установили возраст сексуального согласия 13 лет, так и не меняли при коммунистах, и не повышают до сих пор, несмотря на мировую кампанию против педофилии. А любовь, что она такое? О том и поумнее автора люди веками рассуждают, но понять не могут. Думаю, вопрос «что такое любовь?» сродни вопросу «есть ли Бог?». Для ответа надо определить, что такое «Бог», и что такое «существует». Я пас. Рискнёте? Мирослав не рискнул, лишь, лаская любимую, часто вздыхал: «Кара ты моя, Божья кара». А она шипела рассерженной кошкой. И отвечала, сверкая глазами: «Тебе кара, а мне смерть». Мирослав улыбался и мечтал привезти в Москву молодую темнокожую красавицу-жену, тем более что сама Кара и будущий тесть не возражали, как он осторожно выяснил.
