к ответу. Кроме Гоши, который украл замазанную фотографию с места преступления. Но никому об этом не сказал.
Что он имел ввиду? Наверное, он меня знает. Почему я его не помню? И Гоша пропал куда-то. Мне кажется, что скоро всё изменится, а пока посплю. Очень тяжело. Не могу открыть глаз. Сколько я уже лежу? День? Два? Холодно. Вот-вот и усну. Ещё недолго осталось.
Дверь открылась. Яркий, белый свет и музыка без приглашения ворвались в спальню с синими стенами. В воздухе летал аромат сырости и чего-то очень неприятного. Аккуратными, но уверенными шагами мужчина зашёл, стуча твёрдой подошвой по плитке, осматривая тело на скомканной постели. Там, еле дыша, лежала я, погребённая собственным бессилием и глупостью.
— Алиса, что случилось? — кажется, Гоша боялся увидеть меня, знал, что-то не так, но я не могла произнести и звука. Он морщился, бегал глазами, в поисках источника запаха. Чувствую его тоже. Неприятный, с послевкусием смерти.
Когда знакомый силуэт возвысился надо мной, тонкое покрывало спало с постели, оголяя мой невзрачный вид. Запах, что источался всё сильнее, распространялся от моей гниющей руки, что похожа на подгоревшую порцию карамели. Но в отличие от остальных недугов, я не испытывала боли, лишь усталость, что загоняла меня всё больше в дремоту.
— Алиса, ты… — Гоша держался мужественно, не поддаваясь панике.
Я видела, как быстро уверенность сходила с его лица, как страх перерастал в нечто большее, прогрызая огромную, можно сказать, колоссальную дыру в сознании. Не знаю, как долго тело поддавалось метаморфозам. Но лишь моя глупость виновна во всех бедах. Хотя сейчас, неважно. Кто был виноват, кто допустил подобное. Результат не даст мне остаться здесь ещё надолго, поэтому посплю. Совсем немного.
Исчезнув по ту сторону снов, вижу, как что-то движется во мне. Оно не имеет чувств или усталости, лишь неиссякаемый источник голода. Не знаю, что ему нужно. И как бороться. Смогу ли я, погребённая своими костлявыми руками что-то исправить? Оно ничего не боится. И улыбается, мне в ответ.
Будучи на грани жизни и смерти, я слышу, как кто-то борется за меня. Тело бесконтрольно колышется в чьих-то дрожащих, потных руках. Почему ты сражаешься за меня, когда я давно сдалась? Зачем тебе это нужно? Я обманула всех, предала природные инстинкты и поступила так, как считала правильным. Но ошиблась. Снова. И снова ты указываешь мне. Не ругаешь. Ты не научишь меня жить, потому что я никогда не понимала. И не пойму. Раньше не видела твоих страданий, но сейчас. Мне так больно. Нет, всему виной не тлеющие в забвении кости, и даже не горящая плоть. Мне больно знать, что всё напрасно, для тебя. Для нас.
И снова забвение. Такое спокойное, ненавязчивое. Мне кажется, что скоро я коснусь его рукой. Постой. Ах, да. Теперь одной лишь, верно. Но неважно, я могу тебя даже вдохнуть. Жаль, что его нет рядом. Точнее, он есть, но не здесь. И пусть как можно дольше будет там, без меня. Но в мире, где есть не только бесконечное блаженство снов.
Кажется, я всё ещё жива. Потому что пронзающая через всё тело боль пробудила меня из дремоты. Смотрю по сторонам, но ничего не вижу. Я ослепла? Нет, вовсе нет. Просто мгла окутывает всё. И боль, от которой даже дышать трудно. А рядом никого. Только лунный тусклый свет просачивается через жалюзи. Не чувствую руки, совсем. Потому что её нет.
Кое-как я нащупала выключатель под небольшим обеденным столом между двумя кроватями. Настенная лампа, озаряя чуть больше двух квадратных метров, ослепила меня ненадолго. Кажется, глаза отвыкли видеть что-то, кроме тьмы. Щупая перебинтованную грудь, понимаю, что боль исходит из конкретного места, распространяясь, как зараза, по ближайшим нервным каналам. Чуть выше, мокрая ткань, отсутствие плеча и частично рёбер. Ну, и левой руки, конечно. Кажется, рана ещё не зажила, отчего кровоточила. Я знала, что такое возможно, но не думала, что оно произойдёт так скоро. Если бы у меня было больше времени…
Неожиданно, в спальню зашёл Гоша. Наверное, он не ожидал увидеть меня при тусклом свете лампы, поэтому, по привычке, нажал на выключатель.
— Алиса? — сильно уставшее, совсем не привычное ему, лицо натянулось в удивлении и, кажется, радости, — тебе нельзя вставать! Ложись! — согнувшись, он протянул руки, но не касался меня, лишь накрывал одеялом и поправлял подушку, что скомкалась в угол.
— Как ты себя чувствуешь? Болит? — Гоша аккуратно, с краю, сел на соседнюю кровать.
— Да, — пропуская воздух через рот, прошипела я.
Не могла подумать, что боль может так сильно изменить меня. В голове мысли звучали куда более лаконично, чем в реальности.
— Я принесу тебе морфий, отдыхай, — он собирался уходить, но рука сама потянулась за угасающим, спасительным огоньком.
— Не надо. Я хочу знать, что жива, — это была правда. Мне до сих пор не верится, что могу разговаривать с ним. Но также сильно горит ответственность за совершённую глупость. И ничего не может исправить того, кроме признания, — я хотела сказать.
— Нет, Алиса. Мы найдём лекарство, обещаю, — его голос исказился пуще прежнего. Гоша не был уверен в своих словах, даже близко. Но я не стала рушить воздушные замки, построенные из нитей мнимой надежды, — пожалуйста, продолжай пить те таблетки, что дал тебе Артём. Мы обязательно что-нибудь придумаем, — всматриваясь в место, где должна быть рука, он продолжил, — это крайняя мера, чтобы дать немного времени. Тебе нужно отдохнуть, выспись, как следует, — он старался, правда, старался. Улыбался мне, несмотря ни на что, гладил волосы, нежно смотрел, кажется, в душу, в которую не верю.
Я видела, как в сильном человеке, где непоколебимость — часть суровой стороны характера, угасала вера в будущее. Не своё, совсем нет. Теперь между нами нет стен, которые защищали бы мою тёмную сущность. Я лежала перед ним, голая, без чести и достоинства, с багажом пустых слов и странной, беспомощной моралью. Но он снова пренебрёг всеми здравыми мыслями и продолжил сражаться.
А боль всё никак не стихала, раздражая тело и душу. Подбрасывая дров в очаг ненависти и безрассудства. Я не могла прекратить начатое, но попытаться исправить, обязана.
Дождалась, когда Гоша закроет дверь с другой стороны. Мне больно даже стискивать зубы. Поднимая искалеченное тело, двигалась наощупь. Шершавые стены, холодный пол, босые, красные ступни. Ванная комната вполовину меньше спальни. Такой же тусклый свет, падающая с ржавого крана капля и раковина с белым двухстворчатым шкафчиком. Где-то здесь спрятан коричневый флакон с белыми капсулами. Те таблетки, которыми я пренебрегала.
Горящее
