Я запротестовала. Хотя, честно сказать, шрам мне нравился ужасно, не могу сказать почему.
– А знаешь, откуда у него этот шрам? Разбил машину всмятку, Врезался в столб. Сам вылетел через ветровое стекло. Вождение в нетрезвом виде, против которого ты так часто и так гневно выступаешь. Без прав год проходил. А мог бы сбить кого-нибудь…
– Но ведь не сбил! – возразила я.
– А на спине у него татуировки – на каждой лопатке изображено по маленькому крылышку!
О, Господи… Спасибо, что не церковь с куполами, и не якоря с парашютами!
– И какие крылышки? Надеюсь, стрекозиные?
– Нет, самолетные! Что за дурацкий вопрос! Птичьи, конечно! Но, конечно, имелись в виду ангельские…
– С ума сойти! – фыркнула я и прищурилась. – А ты-то откуда знаешь?
Катька слегка покраснела:
– На пляж всей компанией ездили – на карьер в Лыткарино. Я его специально не рассматривала, но я же не могла вообще на него не смотреть… К тому же он какой-то девице плел, что он-де падший ангел, с черными, обожженными молнией крыльями!
Хихикая, я покачала головой:
– А татуировки-хвостика у него на копчике ты случайно не разглядела?
– Мы ездили на обычный пляж, не к нудистам! Так что насчет хвоста на копчике тебе придется самой выяснять!
– Ну, если что, ты будешь во всем виновата. Я и на страшном суде скажу: вините во всем Катьку – рассказала мне о его татуировках. Разожгла любопытство. Теперь я не успокоюсь, пока не увижу их своими глаза…
Не договорив, я схватила сумку, из которой доносился мотив арии Кармен из одноименной оперы Бизе – мобильник призывал меня к ответу.
Ария Кармен означала, что звонит женщина. Вызов с мужского номера в моем телефоне сопровождался маршем Тореодора – из той же оперы. Не могу вспомнить, когда я в последний раз слышала эту приятную мелодию. Хотя нет, помню – недели три назад мне звонил парень, с которым я училась на курсах английского – хотел, чтобы мы в «Событии!» напечатали рекламу его фирмы. А! И еще на прошлой неделе я по какому-то срочному делу понадобилось верстальщику Теме. Вот вам и все тореадоры.
А если кому интересно, что играет мой мобильник, когда на дисплее отражается незнакомый номер или вообще ничего не отражается, то я и сама уже плохо помню. Кажется, марш Радецкого.
Не успела я, нажав кнопку, приложить трубку к уху, как Аглаин голос замогильно провещал:
– Срочно приезжай в клуб «Мандарин». Манечка Сергевна по пьяному делу сдала тебя с потрохами. Гангрена стала спрашивать, где ты. Я, как ты велела, сказала, что лежишь при смерти. А Манечка Сергевна напилась водки, лыка не вяжет и давай говорить, что ерунда, что ты выглядела хорошо, глаза блестели, щеки румяные. А Гангрена сказала, что она очень расстроится, если тебя не будет на этом празднике – как будто ты ее младшая сестра – любимая, но маленечко придурочная. И знаешь, я бы на твоем месте приехала, на всякий случай… Береженного бог бережет… Короче, я тебе адрес продиктую, а ты как знаешь…
Помертвевшими пальцами я нашарила в сумке блокнот и ручку, записала адрес, выслушала пояснения и сказала:
– Сейчас буду.
Через пять минут я, оставив Катьке деньги, след от губной помады на щеке и торопливые слова прощания, отбыла из «Кофейного Экспресса» навстречу своей горькой судьбе.
6
Одно дело – саботаж и диверсии в тылу врага, и совсем другое – открытое вооруженное восстание. Похоже, Гангрена считала, что отказ посетить ее торжество должен быть подкреплен по-настоящему уважительной причиной – такой, как сломанная нога, острый приступ аппендицита или преждевременные роды. А поскольку благополучно залеченный зуб едва ли мог считаться одной из таких причин, то мне следовало бросить все – и мчаться на праздник, репетируя по дороге милую извиняющуюся улыбку. В противном случае… Гангрена умеет отравить человеку существование: мелочными придирками, внезапными колкостями, несправедливыми замечаниями, неприятными намеками – и прочими ядовитыми снадобьями из своего богатого арсенала. Стоит только начать, а потом – одному Люциферу в преисподней известно, когда ей это надоест – возможно, только когда я сломаюсь и положу ей на стол заявление об уходе. За время работы в «Событии!» я уже два раза с трудом перебарывала такое желание, и в третий раз оно могло взять надо мной верх, со всеми вытекающими последствиями – необходимостью искать новую работу – может быть, даже долго и нудно, – занимать деньги у мамы, а устроившись, мучительно привыкать к новому коллективу и новому начальству – которое, как все знают, редко оказывается лучше старого.
Ничего страшного, утешала я себя, утирая с лица снежинки, ставшие водой. Побуду немного в ресторане, поем от души, возмещая себе вычтенные на именинницу полсотни заработанных потом и кровью североамериканских долларов, помозолю глаза Гангрене… может быть даже, опустившись на самое дно лакейства и холуйства, скажу приторный низкопоклоннический тост… И тихо, по-английски, испарюсь – на свободу с грязной совестью.
На княжеский пир я прибыла, когда веселье уже разгоралось, потрескивая и подмигивая маленькими язычками пламени. На ресторанной сцене, правда, обещанной Ляли Берендей не оказалось. Вместо нее в желтом луче софита сидела на барном табурете усталая декольтированная дива – немолодая и некрасивая – и пела прокуренным голосом салонные романсы и ресторанные песенки вековой давности. На меня немедленно накатила нестерпимая тоска, но, к счастью, остальные гости Гангрены были люди бесчувственные, и праздник медленно, но верно набирал обороты.
Что касается вращения в обществе, о необходимости которого так много говорила товарищ Аглая, то именно для этого день рождения Гангрены оказался абсолютно непригоден. Ресторан клуба «Мандарин» оказался архипелагом из двадцати островов, каждый населен племенем из пяти-восьми персон, и у меня сразу же создалось впечатление, что большая часть племен не только не говорит на моем родном наречии, но даже и не считает представителей нашего племени за людей.
Наше племя целиком и полностью состояло из тех, чьими усилиями дайджест «Событие!» ежемесячно выходил в свет. Бухгалтерша и Манечка Сергевна уже не вязали никакого лыка, и мое прибытие встретили громкими приветственными криками, так что мне сразу захотелось залезть под стол. Фиш остекленело созерцал свою тарелку, то ли собираясь склонить к сотрудничеству кусок сырокопченой колбасы, то ли пытаясь обнаружить кассету с микрофильмом в корзиночке с паштетом. Верстальщик Тема (он, конечно, предпочитает называть себя дизайнером) – высокий юноша с тонкой шеей, жидкими усиками и неубедительной бороденкой – рассказывал секретарше Танечке и Аглае, яростно замахавшей руками при виде меня, о какой-то своей очередной победе над сердцем некоей невзыскательной красавицы. Слушательницы, не скрываясь, хихикали сердцееду прямо в лицо, чего он, пребывая в полном упоении собой, по счастью, не замечал. Участия в веселии не принимала только Лидочка – должность которой называется красиво и интригующе: «помощник руководителя», а расшифровывается как «девочка за все» – она торопливо и целеустремленно заталкивала в себя все, что находила на столе, делая исключение только для столовых приборов и тарелок – Гангрена могла позвать ее в любой момент, и неизвестно, когда в следующий раз ей удастся поесть. Хорошо еще, что у Гангрены есть автомобиль с водителем, иначе она, честное слово, ездила бы верхом на бедной Лидочке. Круг Лидочкиных обязанностей настолько обширен, что, по моему скромному мнению, она должна раздвоиться, если не растроиться, чтобы выполнить их все.
Когда я села за столик, Аглая без особого сожаления бросила Тёму с его любовными историями и возбужденно зашептала мне на ухо:
– Черт, ты опоздала! Он пятнадцать минут назад ушел!
Я обмерла. Богдан был здесь? Аглая, не замечая моего ужаса, продолжала:
– Ну, тот архитектор, про которого я тебе сегодня рассказывала! Да как же его фамилия? Сейчас я мужу позвоню!
Необходимые манипуляции с мобильником Аглая совершала, не прерывая монолога:
– Представляешь, высоченный такой – красавец-брюнет, в жизни еще лучше, чем на фотографии, хотела бы я на его жену посмотреть, хотя кольца на пальце у него нет, я специально посмотрела, а ведь, казалось бы, какое мне дело, у меня муж… наелся груш!!! Опять «абонент временно заблокирован»!!! Я не понимаю, он что, с Америкой треплется по мобильнику, что ли? Я позавчера ему пятьсот рублей положила, куда они делись? Честное слово, приду домой и устрою ему Варфоломеевскую ночь. Ну, так вот, о чем я говорила? А, об этом… архитекторе… Нет, мужа убью, ей-богу… Короче говоря, он офигительный, я хочу с ним познакомиться, а потом мужу сказать, ха, и он помрет от зависти!
Я слушала Аглаю не очень внимательно, безымянный Гангренин архитектор интересовал меня не слишком. Ела мясную и сырную закуску, тарталетки с икрой, корзинки с паштетом и с чем-то очень-очень чесночным – впрочем, мне сегодня ни с кем не целоваться, а жаль… Пила… Что пила? Пила все, что наливали… И во все глаза смотрела по сторонам.
