– Варечка, я договорилась с Филиппом Ипполитовичем, вы в редакцию сегодня можете не ходить, – (вот! вот оно!) – Через час за вами заедет мой шофер и отвезет вас ко мне, и мы с вами побеседуем.
– Хорошо, Галина Андреевна, – покорно проблеяла я.
– До скорой встречи! – и Гангрена положила трубку.
Горестно вздыхая, я выпуталась из одеяла, извлекла из-под дивана тапки и поплелась на кухню пить чай. Весь сон с меня как рукой сняло, зато появилась гулкая звенящая пустота в голове и ватная бесчувственность во всем теле.
Одинокой осенней мухой летала в пустом черепе единственная мысль и билась о лобные и височные кости. Где я прокололась, чего я натворила? Может, открылось, что я пользуюсь рабочим e-mail’ом в личных целях – ежедневно отправляю подругам краткие сводки с полей сражения, полные ядовитых реплик в адрес командующего состава? Может, обнаружилось, что некоторые журналы, собственность редакции, я утаскиваю домой, а некоторые препарирую на месте, оставляя на месте страниц бумажные лохмотья? Может, кто-то докопался, что статью из журнала «Красота и ты», которую мы поставили в прошлый номер, я не сократила, как было велено, а целиком и полностью переписала заново? Да мало ли еще прегрешений можно найти в моем темном прошлом, если покопаться хорошенько… Вчерашнее опоздание, разумеется, не могли поставить мне в вину – меня же не поймали на месте преступления, да и вообще вчерашний день вроде бы как праздник, поэтому не в счет… Или в счет? И счет на такую сумму, что Гангрена не смогла больше держать его под сукном, и наконец решила предъявить к оплате?
Но почему, черт возьми, почему именно сегодня?! Почему именно в тот день, на который я возлагала самые радужные надежды, Гангрене понадобилось все испортить?
Почему, объясните мне, если можете, у всех нормальных людей есть личная жизнь – более или менее интенсивная, есть работа – более или менее противная, а у некоторых даже есть муж и деньги. Ладно, черт с ним, я уже смирилась с тем, что ни мужа, ни денег – ни вместе, ни по отдельности – у меня никогда не будет (если только я не напишу бестселлер, во что поверить мне все труднее и труднее), ну и ладно, некоторые даже без ног живут. Но объясните мне, почему я черт знает сколько времени вкалывала как проклятая без всякого проблеска (то есть мужчины) на горизонте, а как только что-то замаячило и кто-то возник (да и возник ли?) – работа с грохотом валится в тартарары?
Горестные раздумья, сопровождаемые мучительно вялым надеванием колготок, прервал телефонный звонок. Я посмотрела на будильник. Странно, катафалк обещали подать через час, а не прошло сорока минут. Покойница еще не обряжена, между прочим!
– Подъем, подъем, кто спит, того убьем, – словно пионерский горн пропела Аглая. – У тебя есть десять минут, чтобы собраться и рвануть на работу. Я вчера тебя видела с доктором, – (вот шпионка, прямо ЦРУ какое-то!) – и подумала, что разумнее будет не полагаться на случай и разбудить вас обоих. Не знаю, как ему, но тебе уже пора!
– Во-первых, доктора со мной нет, и я не понимаю, почему ты обо мне такого мнения, – простонала я, – А во-вторых, я не могу с тобой сейчас разговаривать, – За мной вот-вот приедет машина, и я отправлюсь к Гангрене, а она меня уволит к чертовой матери!
– Уволит?! За что?
– Откуда я знаю, за что?
– Нет, подожди, она тебе что, не сказала?
– Не сказала!
– А почему ты сама ее не спросила?
– Да как я ее могла спросить?
– Словами! Если она тебе сказала, что она тебя увольняет, ты должна была спросить, за что, или я чего-то не понимаю!
– Она не говорила!
После недолгой паузы Аглая ласково спросила:
– А откуда же ты взяла, что она тебя увольняет?
– А зачем ей еще вызывать меня к себе с утра пораньше?!
В трубке наступила тишина. Я хотела напомнить Аглае, что не могу с ней разговаривать, но почему-то этого не сделала. Немного помолчав, Аглая поинтересовалась:
– Послушай, у тебя действительно случился острый приступ слабоумия, или ты просто прикидываешься?
– Конечно, легко тебе быть такой мудрой и прозорливой! – чуть не плача, ответила я. – Ты не проснулась от звонка Гангрены!
Аглая велела мне не скулить и потребовала подробностей. Выслушав, вздохнула:
– Да, сюжет, леденящий сердце… Несомненно, Гангрена тебя зарежет, расчленит на куски, спалит в камине, а пепел развеет над Кривым переулком. Правда, есть один нюанс. Увольнять тебя у нее нет ни малейшей причины, если только ей ночью в пьяном кошмаре не приснилось, что ты претендуешь на место главного редактора. А поскольку такое ей и под самым тяжелым наркозом не примерещилось бы, можешь быть абсолютно спокойна. Пойми ты, бестолочь, Гангрена полночи гуляла в «Карагезе». Когда за мной приехал муж-объелся-груш, она уже лыка не вязала, полезла с ним целоваться – представляешь, с моим родным мужем, при живой-то жене! – и чуть не упала на стол! К сожалению, Фиш успел ее подхватить, подхалим проклятый! Не сбылась моя мечта увидеть Гангрену в кисло-сладком соусе! А когда мы уходили, она стояла на сцене и пела «Мохнатый шмель на душистый хмель» таким голосом, что все окрестные кошки, завывая, стали сбегаться к «Карагезу». И ты думаешь, после такой ночки она поднимется с утра пораньше только затем, чтобы уволить тебя? Опомнись! Гангрена – личность гнусная, но масштабная! У нее к тебе появилось какое-то дело. И мне кажется, что тебя ждет какая-то высочайшая улыбка. Но даже если и нет, увольнение тут точно ни при чем.
– Будем надеяться, – чувствуя некоторое облегчение от Аглаиных разумных слов, ответила я. – Спасибо тебе, дорогая. Ты уж прости, что я вчера бросила тебя на этом слете упырей.
– Да ладно, что с тебя возьмешь, – благородно ответила Аглая. – Ни пуха!
Водитель Гоша позвонил через десять минут, и еще десять минут ему пришлось караулить меня у подъезда. Когда я спустилась вниз и уселась рядом с ним на переднее пассажирское сиденье «Ауди А4», он на мое приветствие только дернул щекой и отвернулся. Лицо его отливало в зелень, а глаза в красноту. В сочетании с привычно желтыми прокуренными зубами получался полный светофор, и светофор неисправный.
Первые четверть часа дороги прошли в недружелюбном молчании, сопровождаемом хриплым завыванием пацанов по радио «Шансон». Не очень понимая, что к чему, я решила разрядить атмосферу и, для начала, попыталась разузнать у смотрителя светофора, зачем я понадобилась Гангре… Галине Андреевне, но тот только пожимал плечами, мрачно отмахивался и курил сигарету за сигаретой. Когда я, наконец, прямо спросила, не обижен ли он на меня, и если да, то за что, он оттаял, заверил меня в самом дружеском своем отношении и принялся жаловаться на жизнь. Оказалось, после «Карагеза» Гангрена отправила домой мужа, разогнала всю свиту, кроме Лидочки и еще какой-то выдры мутноглазой, и сперва заставила Гошу кататься по городу – сама орала песни советских композиторов, особенно часто повторяя «Как молоды мы были» и «Любовь, комсомол и весну» и заставляя присутствующих себе подпевать, – а потом велела ехать в ночной клуб «Золотая рыбка», славящийся, как известно, зажигательным мужским стриптизом и мгновенным исполнением любых прихотей состоятельных дам, где куролесила часа три, если не больше. Гоша, разумеется, тем временем, дожидался ее в машине, забываясь время от времени чутким и тревожным сном. И теперь Гангрена, страдая от жесточайшего похмелья, валяется без сил дома, а он, измученный и невыспавшийся, должен гонять по всему городу, выполняя ее (тут Гоша не удержался от нецензурного прилагательного) поручения.
У меня отлегло от сердца. Конечно, Аглая оказалась права, а мне пора отучаться от привычки ударяться в панику при каждом удобном случае.
Помимо особняка на Алтынном шоссе, у Гангрены имеется скромная, но уютная квартирка чуть больше ста квадратных метров в одном тихих арбатских переулках. Знаю я об этом от неугомонной Аглаи, а она – от мужа, который по роду занятий, выведывает все о квартирах знаменитых и сильных мира сего, чтобы, в случае чего, успеть с проектом раньше конкурентов – а конкуренция среди московских дизайнеров приобрела такие масштабы, что я уже набросала план небольшого детектива на эту тему. Детектив начинается так: в необитаемой, свежеотремонтированной квартире балетной примы находят труп знаменитого дизайнера интерьеров… Беда только в том, что, как только я начинаю обдумывать детектив более основательно, труп дизайнера приобретает такое пугающее сходство с Аглаиным мужем, что я, от греха подальше, перевожу мысли в другое, более безопасное русло…
Гангренин дом оказался живописным особнячком веселого канареечного цвета, от всей души реконструированный, так что определить его возраст не представлялось возможным. Впрочем, справедливости ради должна заметить, что если бы и представлялось – мое невежество мне все равно был этого не позволило.
