— Вставайте! — приказал он. — Ступайте за мной!
Вслед за ректором дошли до конца коридора и принялись спускаться по лестнице. Спускались долго — вот и первый этаж прошли, и сами подвалы, обследованные любопытными студентами еще на первом курсе, а лестница все вела вниз. Уперлись в низкую дверь. Ректор отомкнул ее ключом и вновь повел всех вниз по нескончаемой лестнице. Так они оказались в катакомбах. Об этих подземельях ходили смутные слухи — будто система подземных ходов ведет в самую Управу, будто здесь хранится библиотека Леонида Мезенцева, «первого из главных».
Правда оказалась страшнее. Их вели низким влажным подземным коридором. По обеим сторонам его располагались десятки ниш, в которых виднелись истлевшие тела.
— Это древние логопеды, — не оборачиваясь, пояснил ректор. Казалось, огонек его фонаря маячит где-то далеко впереди. — Традиция предписывает хоронить их здесь. Главных логопедов хоронят под Управой — там есть особые усыпальницы.
Неожиданно он остановился.
— И вы будете здесь погребены, — ровным голосом произнес он.
Рожнову было так же жутко, как и другим. Кто-то из студентов несмело спросил:
— А если я не захочу?
— Это традиция, — донесся голос ректора. Огонек его фонаря поколебался. — Вы не вольны выбирать.
Коридор вывел их в большой, освещенный сотнями факелов зал. Факелы держали в руках преподаватели Корпуса — множество седых сгорбленных стариков собралось здесь. Их было так много, что Рожнову показалось, что к собранию примкнули и давно умершие профессора. Стояла тишина, слышно было только потрескивание факелов.
В середине зала возвышалось изваяние богини Нормы, с книгой и мечом. Ректор приблизился к его подножию и повернулся к студентам.
— Новые логопеды! — торжественно произнес он. — Под этими священными сводами, помнящими клятву первых логопедов и главного из них — Леонида Мезенцева, основоположника нашего братства, — произнесете вы сейчас нашу клятву. Повторяйте же за мной!
И они хором стали произносить за ректором слова древней присяги:
— Клянусь богиней Нормой, повелительницей и правительницей, исполнять честно, соответственно моим силам и разумению, следующую присягу и письменное обязательство: почитать научившего меня наравне с моими родителями, делиться с ним своим достатком и в случае надобности помогать ему в нуждах; его потомство считать своими братьями,и это искусство преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям и сыновьям своего учителя, но никому другому. Обязуюсь изо всех моих сил и стараний выявлять и пресекать случаи брадилалии, логоневроза, дизартрии, ринолалии, тахилалии, афазии. Все, происходящее в стенах этого братства, я буду хранить в тайне и передавать только своим детям и детям своих детей. Клянусь!
— Братья! — произнес ректор, когда последние слова присяги отзвучали под сводами зала. — Теперь вы имеете право знать. На это у вас уйдут годы. Что вам хочется узнать в первую очередь?
Новоиспеченные логопеды мялись и переглядывались.
— Что ж, братья, — произнес Восленский, кивая, — тогда слушайте. Я расскажу вам, кто такой Тарабрин.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
У здания столичной логопедической коллегии было пять входов. Один, центральный, предназначался только для работников коллегии. Другой, поменьше, рядом с главным входом, был устроен для курьеров и почтальонов. Третий, в левом крыле здания, предназначался для кандидатов. Он вел в узкую длинную, как коридор, комнату без сидений, которая во все дни была битком набита кандидатами, ждущими своей очереди на комиссию. В правом крыле здания была устроена подъемная железная решетка, которая поднималась один раз в месяц, — то был вход для речеисправителей.
О пятом входе никто не знал, потому что это был вход для посетителей. Его постоянно переносили: то где-нибудь на задах здания переделывали окно в дверь, которую через пару недель заколачивали, то устраивали вход через пожарную лестницу, то через захламленный подвал, то через помещение охраны, куда пускали только по предъявлении особого документа — не паспорта, не водительских прав, не военного билета, не пропуска, не удостоверения личности, не служебного удостоверения, а особого, заверенного нотариально, документа, форма которого была уже утверждена, но, как выяснялось на входе, еще не согласована соответствующим контролирующим ведомством.
Заблукаев внимательно следил за перемещениями входа и скрупулезно отмечал очередное его местоположение в специальной книжке. Он знал, что в один прекрасный день ему понадобится этот вход, и времени на его поиски будет немного. За три дня до своего похода в коллегию он провел очередную рекогносцировку и узнал, что за день до этого вход опять перенесли. Теперь посетители могли попасть в здание коллегии только через окно на первом этаже. Перед зданием недавно начался ремонт теплотрассы, и вдоль фундамента была прорыта широкая и глубокая траншея. Через эту траншею была перекинута тонкая доска, которая упиралась в окно-вход. Прежний вход для посетителей был уже надежно заперт на огромный замок.
Заблукаев появился перед зданием Коллегии ровно в десять часов утра. Привычно обошел здание и уперся в траншею. Доска еще была здесь — но где же вход? Заблукаев подбежал к доске. Так и есть — окно-вход на том конце доски уже начали закладывать изнутри кирпичом. В проеме виднелись равнодушные лица строителей. Работа шла споро — еще минут пятнадцать, и вход исчезнет.
— Подождите! — отчаянно закричал Заблукаев, маша папкой. — Пустите меня в здание!
Работы по заделыванию окна остановились, и строители уставились на Заблукаева.
— А где ве ты раньфе был? — недовольно спросил один.
На это у Заблукаева имелся ответ.
— Приемные часы! Приемные часы! — прокричал он, потрясая папкой.
Строителям крыть было нечем, но так просто они сдаваться не хотели.
— Да ты уве не пролезефь!
— Пролезу! — настаивал Заблукаев, ступая на прогибающуюся доску. — Тут еще для двоих место!
— Ну, лезь, — уступили строители и добавили насмешливо: — Только в транфею не сковырнись.
Заблукаев осторожно перешел траншею по шатающейся доске, стараясь не смотреть вниз, словно там была пропасть, и уперся грудью в полузаложенное окно. Оттуда ему протянули руку. Он сунул в эту руку папку и, кряхтя, полез в узкий проем. С той стороны ему помогали — тянули за руки, плечи и голову, довольно нелюбезно. Через некоторое время он оказался внутри, весь в пыли и известке.
В комнате, чьем-то брошенном кабинете, было шестеро строителей. Работали только двое, а остальные сидели на старых стульях в углу и играли в карты. Их старшой обратился к Заблукаеву:
— Кулево есть?
— Не курю, — гордо ответил Заблукаев и осведомился: — Куда идти-то?
— А ты выходи, там разберефься, — ответили ему.
Но едва он вышел, как дверь за ним захлопнулась, и он оказался в длинном, без указателей коридоре с рядами одинаковых дверей без номеров. Заблукаев, поразмыслив, пошел направо и вскоре вышел к некой приемной, где за печатной машинкой сидела секретарша и читала газету. При появлении Заблукаева она бросила газету и бешено застрочила на машинке. Заблукаев подошел к ней и откашлялся.
— Вы к кому? — резко спросила она, поднимая лицо.
— Я вот с бумагами… — начал он объяснять, показывая папку.
— Проситель? — оборвала она его. — С обращением?
— Да, но…
— Вам в двести восемнадцатый. На третьем этаже, налево.
Он поблагодарил и отправился искать лестницу, но в середине коридора вдруг остановился. Минуточку, какой он проситель? И не обращение у него вовсе. Он повернул обратно, и вовремя — секретарша торопливо собирала бумаги и уже собиралась улизнуть. При виде него лицо ее вытянулось.
— Извините, — сказал Заблукаев, подходя к столу. — Я вообще-то не проситель, а посетитель.
— С жалобой? — снова прервала она его. — Тогда вам в двести первый. Третий этаж, направо.
— Нет-нет. Не с жалобой. У меня предложение.
Ее лицо вытянулось еще больше.
— Давайте, что там у вас.
Он передал ей папку.
— Подождите здесь, — произнесла она кисло и, не заглядывая в папку, скрылась за дверью. Он сел в свободное кресло и стал ждать. За дверью слышался какой-то разговор. Секретарша вышла, ни слова не говоря, села на свое место и принялась подкрашивать губы. Закончив, произнесла в пространство:
— Просили подождать.
Заблукаев кивнул. Нервная дрожь пробила его, еще когда секретарша скрылась за дверью. Теперь с дрожью невозможно было совладать — он весь трясся.
На столе у секретарши зазвонил телефон. Она взяла трубку и, меряя Заблукаева взглядом, принялась слушать. Заблукаев, сотрясаясь с головы до ног, ждал.
