Нет, не мог быть жестокий деспот из многих рассказов Юбина Языком, на котором говорят все, на котором говорит тетя Валя, продавщица из соседнего овощного ларька. И, засыпая, Заблукаев твердо решил назавтра переговорить со стариком.
В трактире Заблукаев сразу почувствовал, что случилось что-то нехорошее. Половые его сторонились, никто не поздоровался. Из-за стойки манил его пальцем Диколаев. Лицо его было еще мрачнее, чем обычно. Заблукаев приблизился к нему, и у него вдруг начали слезиться глаза, потому что Диколаев смотрел прямо в них. Внутри у Заблукаева, непонятно в каком месте, возник легкий зуд, и он понял, что от страшного диколаевского взгляда чесотка распространилась на его душу.
— Ты что же это, — произнес Диколаев и замолчал.
Заблукаев стоял перед ним и не знал, что сказать. Так прошло несколько минут, после чего Диколаев покачал головой.
— К логопедам, говорят, ходишь, — вымолвил он.
— Я к ним с рассказами о речеисправителях… — начал Заблукаев.
— Тут приходили от дих, — перебил Диколаев. — Спрашивали про тебя. Пригрозили мде, — грустная усмешка появилась на его лице и мгновенно пропала.
Из Заблукаева рвались какие-то слова, он знал, что нужно что-то сказать, но не мог. Он только открывал и закрывал рот.
Диколаев полез под стойку, отсчитал несколько купюр и положил их перед Заблукаевым.
— Иди отсюда, — почти ласково приказал он.
И, убитый, Заблукаев, так ничего не произнеся в ответ, сгреб деньги и пошел от него. Когда он был уже у самых дверей, сзади его кто-то окликнул. Из комнаты кандидатов выглядывал Юбин и манил рукой. Заблукаев бросил взгляд в сторону стойки — Диколаев уже отвернулся.
Юбин был взволнован.
— Вона какие вещи творятся! — повторял он. — Вона какие!
— Фрол Иванович, — чужим голосом проговорил Заблукаев, — это правда?
— Правда, Левка, — закивал Юбин. — Как есть правда. Вона что творится! Я-то поближе подкрался, послушал, что они говорят. Ух, они тебя ругали! Переступил черту, говорят.
— Фрол Иванович, — перебил его Заблукаев, немного оживляясь, — я вас давно хотел спросить. Вот вы рассказывали о Языке. Помните? О Пискунове и других? Это правда?
Юбин выпрямился. Подслеповатые его глаза вдруг стали острыми и внимательными. Он схватил Заблукаева за руку.
— Ага! — прошептал он. — Понял, Левка? Что, приходил к тебе?
— Да нет, я не об этом. Откуда вы это взяли?
Но Юбина было не сбить.
— Хочешь побольше узнать, да? — придвинувшись, шептал он. — Да ты скажи, не бойся. Хочешь? Я ведь, Левка, это не с потолка взял. Я ведь с людями общаюсь, люди-то не дадут соврать. Оне ведь, люди-то, приходят и рассказывают — кто сам, а кто о друзьях да близких. Но есть тут у нас один человечек… он не наш, я и сам не знаю, откуда он… он поболе моего знает. Вон он сидит, видишь?
Заблукаев обернулся и увидел у окна худощавого черноволосого мужчину с небольшой окладистой бородкой, в простом черном, будто монашеском, платье. Тот сидел за пустым столом и, похоже, кого-то ждал. Почувствовав, что на него смотрят, он перевел спокойный взгляд на Заблукаева.
— А ты подойди к нему, Левка, — подталкивал Юбин. — Не веришь? Уж он знает. Он те расскажет. Видишь, смотрит?
И Заблукаев послушался. Потом он часто вспоминал, что именно заставило его подойти к неизвестному человеку. Уж точно не Юбин. Словно жадное любопытство толкало Заблукаева к незнакомцу, у него было чувство, словно вот-вот он отомкнет тайным ключом какую-то заветную дверь. Мужчина спокойно дожидался, когда Заблукаев подойдет.
— Здравствуйте, — поздоровался, приблизившись, Заблукаев, и человек приветливо откликнулся:
— Здравствуйте!
Заблукаев мялся, не знаю, с чего начать разговор, и человек помог ему:
— Вам нет нужды представляться. Мы прекрасно вас знаем. Вы занимаетесь речеисправителями, не так ли?
— Да, — с облегчением признал Заблукаев. Одновременно он поразился восхитительно правильной речи незнакомца.
— Вот видите, — сказал человек. — Мы даже знаем, что вы журналист. Да?
— Д-да, — с запинкой соврал Заблукаев.
— Вот видите, — повторил человек, спокойно его разглядывая. — Нам многое известно. Нас тут, в трактире, много. Независимых журналистов мы весьма жалуем. Меня зовут брат Палимпсест. Разумеется, это не настоящее имя. Кстати, вы ведь независимый журналист?
И Заблукаеву снова пришлось соврать:
— В общем, да.
— Вот видите, — сказал человек, улыбнувшись. Кажется, он и в самом деле был уверен, что никому, кроме независимых журналистов, не придет в голову заниматься преступлениями речеисправителей.
— Я, видите ли, хотел… Я знаю, что… — начал Заблукаев, но брат Палимпсест его перебил:
— Вполне могу себе представить. На какую газету вы работаете?
— Я… знаете, я…
— Конечно, знаем, — кивнул брат Палимпсест. Его спокойная уверенность изумляла Заблукаева все больше и больше. — Вы не хотите говорить. Что ж, дело ваше. Но, доложу вам, мы и это знаем. Вы работаете на эмигрантские издания, правда?
И Заблукаев с облегчением согласился:
— Правда.
— Вот видите, — сказал брат Палимпсест. — Вы не думайте, мы не легковерны. Но мы давно к вам присматриваемся. Ведь сначала мы думали, что вас заслали. Некоторые братья решили примерно вас наказать, но я попросил их немного повременить. Мне захотелось узнать, зачем вас заслали сюда, кто это сделал. А потом некоторые братья сообщили мне, о чем вы пытались их расспросить. О чем говорили на кухне. — Неожиданно он наклонился через стол к Заблукаеву и спросил, глядя прямо ему в глаза: — Вас интересует Язык? Не так ли?
— Д-да, это так.
— Вот видите. От нас не укрылось, какое впечатление произвел ваш материал на логопедов. Откуда они узнали, как вы думаете?
— Э-э… думаю, что им донес кто-то из трактира.
— Вот и мы так думаем, — кивнул брат Палимпсест. — Вам следует быть осторожнее. Что он вам сказал? — спросил он, кивнув в сторону Юбина.
— Сказал… сказал, что вы можете рассказать о Языке. Мне это очень интересно.
Брат Палимпсест победно улыбнулся.
— Да-да, — негромко заговорил он. — Это интересно очень многим. Вы не представляете, сколько людей вступает в наши ряды. Самые разные люди, из всех слоев населения. И всех их приводит к нам Язык. Он буквально затягивает их.
— Простите, — перебил Заблукаев в смущении, — можно ли спросить вас?.. Вот вы говорите: «мы». А кто мы?
— Братство лингваров, — ответил его собеседник.
— Так это вы! — потрясенно вымолвил Заблукаев.
— Да-да, — подтвердил с улыбкой брат Палимпсест.
— Но… простите меня, ваша речь… вы говорите совершенно правильно!
Брат Палимпсест добродушно рассмеялся.
— Вы скоро поймете, — ответил он, — что правильной или неправильной речи нет. Богиню Норму выдумали логопеды. Есть один бог — Язык, и он требует одного — чтобы говорили. Можно говорить даже без слов, можно — любыми словами, даже неизвестными. Главное — говорить. Потому что только это Ему любезно.
— И он… вы сказали, что он затягивает людей?
— Он уже владеет нами. Однако многие этого не понимают. Не понимают, что они уже пришли к Нему. Когда они это осознают — а Он спешит им напомнить об этом, — они приходят к нам, и тут им становится ясно, что делать дальше.
— Скажите мне.
— Вы хотите знать, что делать дальше?
— Да!
— Но признаете ли вы, что уже находитесь в Его власти?
— О да! Я почувствовал… кажется, почувствовал его недавно. Он стоял за окном.
— О, это излюбленный Его способ. Он заглядывает в окна, присылает Своих посланцев. Он хочет, чтобы вы поняли. Он хочет, чтобы пали все барьеры на пути этого понимания. Он овладевает вами окончательно, потому что уже владеет вами.
— Барьеры — это логопеды?
— Да, они. Но их власть не от Языка и скоро падет. Они противостоят истине — и погибнут. Препятствуют могучему потоку — и будут смыты. Вы все еще хотите знать, что делать дальше?
— Да!
— Приходите завтра по этому адресу, — и он сунул Заблукаеву смятую бумажку. — Приходите! — повторил он с улыбкой и накрыл руку Заблукаева своей. — Вы будете поражены тем, что вам откроется.
С этими словами он поднялся, кивнул Заблукаеву и покинул трактир.
Впоследствии Заблукаев не раз возвращался мыслями к тому памятному дню — и дню, за ним последовавшему. Он снова и снова обдумывал причины, побудившие его отправиться на встречу с лингварами, — и приходил к выводу, что его привело туда любопытство, ничего больше. Заблукаев прекрасно осознавал свой талант публициста. Если и была в нем склонность к сочинительству, за рамки журналистики она едва выходила. Вернее сказать, он прекрасно знал, чего стоят его стихи и художественные рассказы, которые он временами пописывал. В его глазах они не стоили ничего, он именно пописывал их, не писал. Но вот статьи… тут он был истов, тут он не ведал границ, какая-нибудь статейка, задуманная на полторы странички, вырастала у него до размеров послания граду и миру. Да, Заблукаев был осознанным публицистом.
