Брат Зумпф, сбоку от него, счастливо засмеялся, вытянул перед собой руку с пистолетом и выстрелил. В ответ загрохотали очереди. Пули скакали по трубам, визжали и свистели вокруг Заблукаева. Он бросился на землю. Последнее, что он увидел, — брата Зумпфа несколькими очередями отбросило назад, он покатился по полу. Визги и крики повисли в зале. Всюду метались лингвары — и падали под пулями.
— Я логопед! Я логопед! — в ужасе повторял Заблукаев. Только тут он понял, что навел ломилицию на убежище лингваров.
Но ему дали шипованным ботинком под дых, и он потерял сознание.
ГВАВА ПЯТАЯ
Петр Александрович Рожнов сначала не поверил тому, что его сын окончил Корпус и принес присягу логопеда. Он никогда не верил в то, что Юре это удастся. По его мнению, получение звания логопеда было делом слишком трудным для такого шалопая, каким он считал сына. Каждый раз, узнавая, что Юра перешел на следующий курс, Петр Александрович вскидывал брови и удивленно качал головой.
Юру это раздражало. Отца он очень любил и стремился угодить ему во всем. Однако намеренную холодность Петра Александровича в отношениях с сыном — это появилось с Юриным совершеннолетием, — странное недоверие и даже неверие в Юрины силы преодолеть было нелегко. Юра чувствовал, что и сам отстраняется, принимает в разговорах с отцом такой же насмешливый тон. Его это мучило. Он не понимал, чем так провинился перед отцом.
А тот считал, что сын слишком легкомысленный, что он изнежен и не готов к трудностям жизни. Попросту говоря, Петр Александрович полагал, что Юра слишком молод для того, чтобы лицом к лицу встретиться с таким могущественным и изворотливым противником, как испорченный язык. О, старший Рожнов прекрасно знал, какие личины может тот надеть. Искореженный язык мог явиться под видом бедной старушки, просящей отнестись к ее сыну-кандидату со снисхождением. Он мог ощетиниться крестьянскими угрозами или очаровать прелестью молодой красавицы, пришедшей просить за мужа-кандидата. Немало, ох, немало искусов и опасностей поджидает логопеда — чего стоят одни крестьянские бунты, когда соображать надо быстро, когда, возможно, в одном белье потребуется выскочить в окно на сорокаградусный мороз и на коне скакать в соседнее селение, спасая свою жизнь. Готов ли на это его сын? Справится ли он с препятствиями? Петр Александрович был в этом далеко не уверен.
И одновременно другие, совсем противоположные чувства раздирали его. Видя, как подрастает наследник, он рвался защитить его от всех опасностей на свете, прикрыть грудью, оградить собой. Мир так жесток — не только к логопедам, но и к другим людям. Что предстоит изведать его ребенку? Сейчас в академиях такие настроения, эта дурацкая мода хождения в народ — не поддастся ли глупым влияниям Юра, устоит ли?
В конце концов, Петр Александрович вызвал сына к себе и не подразумевающим возражений тоном объявил, что со следующей недели тот начинает службу в одной из столичных коллегий. Обо всем уже договорено. Он лично звонил Константину Васильевичу, встречался с Аполлинарием Александровичем. Все уже в курсе и дали свое согласие. Да, с понедельника же! Должность пока небольшая, но быстрое продвижение по службе гарантировано. Между прочим, он говорил также с Виктором Леонидовичем, хотя тот обычно не принимает посетителей. Словом, обо всем уже договорено.
Юра, сбитый с толку, особенно не возражал. Он не ожидал от отца таких решительных шагов. Ему казалось, что тот давно перестал интересоваться его делами. Ему, конечно, льстила перспектива такой работы, ведь многие его однокурсники, которым некому было составить протекцию, уехали работать в провинцию. Но и совесть его глодала. Уже он начал замечать на себе косые взгляды, шепоток за спиной и появившееся прозвище «папенького сынка» . В Корпусе и впрямь в последние годы распространились довольно либеральные взгляды. Хождение в народ стало повальной модой, им увлекались все — от сыновей управских логопедов до выходцев из рядовых семей. «Взгляни врагу в лицо», — так это называлось. Врагом был Язык. Это ему, вернее, носителям его, полагалось взглядывать в лицо. И неважно было, что некоторые взглянувшие в лицо возвращались другими людьми, говорившими на том самом языке, с которым им предполагалось бороться. Не выдержали — был им общий приговор. Так хождение в народ стало своеобразным тестом, подлинным выпускным экзаменом. Это было опасное и манящее испытание.
Юру оно тоже притягивало, но он и побаивался. Пути было два — отправиться пожить в деревню на месячишко (этакая невинная маскировка) и служба земским логопедом. Юра колебался. Его пугало неведомое, пугали отцовские рассказы о бунтах. Петр Александрович, словно нарочно, старался его застращать, рассказать как можно больше скверных, темных подробностей. Поэтому Юру не увлек даже пример Саши Ирошникова, который однажды объявил о том, что едет работать земским логопедом. Провожали Сашу в путь шумно, все жутко напились, в том числе и Юра. Но последовать за Сашей не осмелился, хотя тот и звал.
Время на раздумья тоже кончилось. В понедельник, повинуясь приказу отца, Юра заступил в должность унтер-секретаря одной из столичных районных коллегий.
Приняли его хорошо — начальником Юры был давний знакомый отца. Работа была несложной — в обязанности входила подготовка разных анкет для кандидатов. Поначалу он даже находил в ней приятство. Каждый день к нему являлось множество людей — кандидатов, их поручителей, поверенных, родственников, друзей, — и со всеми он находил общий язык. Ему не грозило плохое с их стороны отношение — ведь он всего лишь готовил и заполнял анкеты, вклеивал фотографии, собирал и проверял полноту представленных документов. Делал он это с улыбкой, легко, быстро — работа его нисколько не тяготила. Все ему было интересно — и кандидаты, и их поверенные, и родственники. Ему начала целиком приоткрываться ситуация призыва кандидатов на государственные должности. Каждый день он выслушивал десятки историй — по долгу службы и просто так, когда огорченные люди делились с ним наболевшим.
К концу первого месяца он начал тосковать.
Оказалось, что каждый день на работе происходит одно и то же. С утра толпы людей ожидали его у кабинета. В основном это были одни и те же люди, новые лица попадались среди них редко. Все они просили его пособить, уточнить, ускорить. Многие очень хотели занять должности, на которые их призвали, но большая часть кандидатов явно тяготилась этим призывом и мечтала вернуться, к привычному занятию — работе комбайнерами, сталеварами, кафельщиками, санитарами. Попадались среди них инженеры, врачи, юристы, аптекари, встречались люди творческих профессий — художники и модельеры, иногда даже члены писательских союзов. И все они покорно и безропотно ждали, когда он уделит им немного времени.
К концу второго месяца Юра осознал, что начинает потихонечку ненавидеть эту работу.
А ведь пришел он с намерением сделать карьеру. Снял отдельную квартиру, начал устраиваться. Кто-то из коллег при случае шепнул ему, что скоро освобождается местечко логопеда VI ранга. Но толпы у кабинета… но одни и те же измученные лица каждый день… Рожнова начало терзать это положение.
Тогда и пришло письмо от Саши. Тот, со свойственной ему чуткостью, как будто почувствовал на расстоянии, чем тяготится Юра. Письмо было длинным, но дышало такой искренностью, таким веяло от него восторгом, что Юра впервые за долгое время почувствовал радость — и за друга, и за себя, что получил такое письмо.
По словам Ирошникова, дела у него шли успешно — он уже поставил речь двум деревням и съездил в дальнее большое село разведать обстановку. В селе этом родную речь за прошедшие годы исковеркали так, что Ирошников едва понимал, на каком языке с ним говорят. «Все, дружище, я заболел, — писал он. — Постановил себе обратить сих язычников. Веришь ли, они считают, что это я говорю неправильно. Ну, братцы, шалишь! Ужо возьмусь за вас!» Далее следовали описания местных красот, перечень видов представителей флоры и фауны, которых Саша собирался изучать, зарисовки деревенского быта.
Но не только описанием пасторальных пейзажей и своих естественнонаучных занятий на свежем воздухе озаботился Ирошников. В письме был прямой призыв. «В соседнем уезде — знаешь? — недавно освободилось место земского. Жалованье небогатое, зато сколько простора для действий! Ей-богу, Юрка, я бы на твоем месте!.. Правда, приезжай, а? Да приезжай же ты, черт этакий! Нечего тебе в городе делать, деревня — вот, где можно приложить усилия. Итак, жду тебя. Через неделю, понял? Все, никаких возражений. Через неделю».
Деревня. Раздольные поля, дубравы, запах сена. Избушки, телеги… как это… дровни. Посевная, жатва, борона, скирда. Мычание коров, недоеных. Рожнов закрыл глаза. Ему страстно хотелось в деревню. Встречаться с людьми, внимательно выслушивать их, выправлять огрехи их речи . Почему он сразу не последовал за Сашей? Ведь и отец начинал земским, так отчего бы не последовать по его стопам? Нет, не в скучном присутствии нужно тянуть чиновничью лямку — там, там, в деревне, приобрести практический опыт работы с людьми! Он едва дождался конца рабочего дня. Кипа анкет скопилась на его столе: его воротило от треклятых бумажек.
