с автоматом на груди размеренно ходил за дальними палатками, иногда останавливаясь и осматривая в бинокль долину и ближние склоны гор. В глухом конце долины боковые скаты смыкающихся хребтов спускались вниз узкими террасами, а внизу, под сизым расплывчатым облачком голых древесных крон, лежало селение. Глиняные дувалы ограждали куполообразные жилища из той же серой глины, небольшие пристройки из прутьев и камня, скрепленных саманом, дворики, где росли ветвистые яблони, тутовник, абрикосовые и персиковые деревья. Селение казалось вымершим, лишь со стороны узкого бокового ущелья в него несколько раз въезжали всадники и тут же исчезали: в кишлаке не было улиц, дома стояли вразброс, и жизнь пряталась от стороннего глаза за высокими дувалами.
Перед полуднем недалеко от воинского лагеря, со стороны кишлака, появились трое. Медленно, как будто в раздумье или нерешительности, они направились к палаткам. Первым шел седобородый старик в порыжелой бараньей шапке и длинной овчинной шубе, обшитой грубым полотном, выцветшим от времени, потертым, много раз порванным, прожженным и бережливо залатанным. Узкое, худое лицо его было покрыто складками темных морщин, но впалые глаза, неприветливые и настороженные, еще хранили живой блеск. Старика сопровождали угрюмый мужчина лет сорока, плечистый, чуть ссутуленный, с округлой черной бородой и единственным глазом на изуродованном косым ножевым шрамом лице, одетый в стеганый потертый халат, и худощавый юноша, которого можно было назвать мальчиком, если бы не темный пушок над верхней губой. Черные, агатовые глаза его осматривали воинский лагерь с живейшим любопытством и словно бы испугом.
Их встретил невысокий плотный офицер, смуглолицый и густобровый, одетый в рабочую офицерскую куртку, перехваченную широким ремнем с пистолетом.
— Салям алейкум, ата. — Офицер отдельно поздоровался со стариком, затем кивнул его спутникам: — Салям алейкум, друзья.
Старик изумленно вздернул бороду, у юноши вырвалось легкое восклицание.
— Ты говоришь по-нашему? — Старый горец вгляделся в смугловатое лицо офицера, скользнул взглядом по его погонам. — Я не знаю, лжет мой слух или лгут мои глаза: такой одежды в афганской армии раньше не носили. Но может быть, правда, что на нашу землю пришли русские солдаты? — Голос горца с легкой хрипотцой напоминал пение надтреснутой зурны.
— Весть правильная, ата. — Офицер приоткрыл в улыбке матово-жемчужный ряд зубов под черными усами. — Мы действительно советские. Я таджик, мой родной язык одного корня с твоим.
Старик переглянулся со спутниками, одноглазый потупился, агатовые глаза юноши не отрывались от офицера.
— У них к тебе нет вопросов, — старик кивнул на спутников, — но я прожил долгую жизнь, научился многое понимать своим умом, хочу понять и это: зачем русские солдаты сегодня на нашей земле?
Лицо молодого офицера стало серьезным.
— Ата, я прошу сначала всех вас пройти в мою палатку. Нехорошо вести разговоры с гостем за порогом дома. Да и молодой ваш товарищ, я вижу, продрог. — Он кивнул на парня, одетого в летний поношенный халат. — За чаем я отвечу на ваш вопрос.
Старик сделал отрицательный жест:
— Погоди, я ведь не знаю, кто приглашает меня. Ты мне сначала скажи: разве в России стало тесно? Говорят, она так велика, что на шеше[1] ее невозможно проехать за месяц. А в нашем краю всей земли — две ладони, остальное — пески да камень. Мы возделываем свои маленькие поля на горных склонах под злым солнцем, при вечном страхе, что они будут уничтожены лавиной или селем. Мы дорожим каждой каплей воды, и наши кони, верблюды, овцы и коровы выщипывают травинки из расселин и слизывают с камней ночную росу. У нас нет таких больших городов и заводов, как у вас...
Офицер попытался что-то сказать, но собеседник прервал:
— Я еще не закончил. Разве родители не учили тебя сначала выслушать старшего?
— Прости, ата. — Смуглое лицо офицера вспыхнуло от смущения.
— Да, я прожил долгую жизнь, и я знаю: русские всегда были нам друзьями, хотя некоторые люди утверждают обратное. В Кабуле русский доктор когда-то вылечил моему брату глаза. Русские помогли нам построить дороги, по которым вы приехали, провести каналы в сухую степь по другую сторону этих гор. Они давали нам машины и построили завод в Кабуле, чтобы их ремонтировать. Я могу прибавить к этому еще многое. Я помню и то, чего, может быть, не помнят молодые: когда мы изгоняли англичан с нашей земли, Россия дала нам оружие и построила пороховые заводы. Но до сего дня из России к нам приходили доктора, учителя, инженеры, строители и ученые люди, которые умеют находить в горах металлы и полезные камни. Теперь пришли солдаты. Это другое дело. Может быть, новое правительство отказалось платить вам за помощь и вы пришли силой взять обратно то, что давали прежде?
На лицо офицера набежала тень. Одноглазый и юноша притаили дыхание, словно ожидали удара, старик спокойно смотрел на собеседника.
— Не знаю, ата, кто принес тебе вести о нас, только этот человек лживый и злой. Спасибо, что вы пришли к нам и спросили открыто. Мы здесь для того, чтобы ваша земля и все, что на ней, оставалось вашим. И разве вам не известно, что пригласило нас афганское правительство?
— Амин? — Старик нахмурился.
— Ата, я вижу — до вас еще не дошли последние события. Диктатора Амина нет. Нас позвало на помощь народное правительство Бабрака Кармаля. — Уловив недоверие и неподдельное изумление на лицах собеседников, офицер повторил: — Да, друзья, нас позвало народное правительство Афганистана, чтобы Апрельскую революцию не потопили в крови аминовцы и те, кто засылает к вам басмачей из-за границы.
— Когда не стало Амина? — осевшим голосом спросил старик.
— Три дня назад.
— Великий аллах, ты справедлив! Неужто мой старший сын теперь на свободе?!
— Если его арестовали аминовцы, он освобожден. Правительство Кармаля приказало открыть тюрьмы и освободить всех политических заключенных. Всех до единого!
— Разве это возможно? — вырвалось у одноглазого.
— Товарищи, я прошу вас в мою палатку. Вы послушаете радио и все поймете. Прошу вас, товарищи...
Старик неуверенно глянул на спутников, юноша тронул его за локоть:
— Пойдемте, я же говорил вам: русские не могут принести зла.
Одноглазый потянул с плеча старую охотничью берданку, оглянулся: куда бы ее пристроить? Офицер улыбнулся:
— Ничего, друг, оставь при себе.
Возле палатки гость все-таки снял винтовку, бережно прислонил к брезенту. Офицер без улыбки наблюдал, с каким благоговением горец обращается со своей драгоценностью, сработанной, видимо,
