плугом, клонясь к воде, дремали седые ивы.
— Теперь идите за мной, тропинка здесь узкая.
Серебрились спящие ивы, слабо белели стволы берез в лени плакучих ветвей, беззвучно носился в воздухе козодой, последний, самый настойчивый коростель обиженно, с отрешенной безнадежностью пилил и пилил ночь.
— Даже страшно, — сказал Андрей, останавливаясь у знакомого залива. — Та же луна, тот же берег, а ивы седые. Вчера в этот час я видел их сиреневыми.
— Вы и вчера здесь были?
— Был. И одна маленькая сиреневая ива приходила ко мне с того берега. Только была она холодная, как рыба или роса.
— Купалась ночью? А вы?
— Нет, она пришла по луной дорожке, не замочив ног. И шепнула мне одну важную тайну.
— О тайнах надо молчать, Андрей Петрович.
— Для вас это не тайна. Она сказала: все лунные миражи — только отражение того, что существует наяву и с чем люди не могут расстаться. Видно, с девушкой в сиреневом платье мне уже не расстаться, поэтому ночные ивы и показались сиреневыми.
— Но если сегодня ивы кажутся вам обыкновенными, значит, вы все же расстались с той девушкой... в сиреневом платье?
— Как раз наоборот. Ивы стали ивами, потому что девушка рядом со мной.
— Я знаю, вы охотник, Андрей Петрович, а все охотники и рыбаки большие-большие... выдумщики.
— Я бы сошел с ума, если бы девушка в сиреневом платье теперь оказалась только выдумкой.
— Вы, наверное, заскучали в деревне, Андрей Петрович, вот и выдумываете...
— Но вы же не призрак, Варя, у вас вон какие горячие руки. — Он прижал ее ладонь к своей щеке, потом осторожно, вскользь коснулся губами.
— Не надо, Андрей Петрович, вы скоро уедете, и все кончится. Сиреневые ивы исчезнут, появятся голубые вишни, оранжевые яблони или розовые елки.
Ого! Андрей почувствовал себя мелким фатом — может быть, потому, что таких колючек от этой девушки не ожидал. Он, наверное, выпустил бы ее руку, но в голосе Вари послышались те самые нотки непрощения: «Вы целовались, я видела...» — и он поцеловал ее ладонь. Она как будто не поняла, что произошло, замерев, сразу не отняла руки. Андрей успел поцеловать снова.
— Пойдемте, поздно. — Голос ее словно осел.
— Простите меня, Варя, может быть, я делаю что-то не так? Скажите, у вас есть кто-нибудь? Вы понимаете, о чем я?
— Вы-то как думаете, Андрей Петрович?
— «Андрей Петрович» да «Андрей Петрович»! Что я могу думать? Что Варя просто стесняется прогнать Андрея Петровича. А парень ее где-то сейчас далеко...
Она засмеялась, прикрывшись ладошкой:
— Смешной вы, я и не знала. Будь у меня парень, разве я пошла бы ночью с вами рыбу ловить?
— Вот те раз! — спохватился Лопатин. — Я про рыбалку и не вспомнил бы, наверное.
Он отыскал замаскированный колышек и, едва прикоснулся к леске, ощутил ее пульсирующее напряжение.
— Есть! Ай да дядя Петя!..
Крупный язь сопротивлялся отчаянно, но Андрей был опытным рыболовом, и скоро заплескало у самого берега, блеснул серебряный слиток рыбины, запрыгал, затрепетал на влажной траве.
— Какой он буйный! — удивилась девушка.
— Язь — рыба бойкая, его ловить — удовольствие. Может, другие проверим, и вы, своими руками?..
— Нет, Андрей Петрович. Давайте и этого отпустим? Правда, давайте сегодня отпустим?
— Это ваш улов... Я рыбак, но согласен отпустить.
— Правда?! — Варя, смеясь, поймала бьющуюся рыбу, держа обеими руками, отнесла к воде, потом стала полоскать руки. — Ой, до чего теплая! Прямо жалко, что я не в купальнике.
— Я уйду в рощу, купайтесь.
— Да нет, что вы! Ночью одной страшно в воде, и волосы намокнут. Я и не знала, что на реке ночью так интересно, хотя выросла в деревне.
— Вот мы в следующий раз и переночуем у рыбацкого костра.
Она отряхнула от воды руки, Андрей подошел, стал сушить их платком и вдруг близко увидел в ее глазах теплые искры.
— Варенька...
— Что? — отозвалась она тоже полушепотом.
Андрей наклонился, она не сумела отвести свой горячие, дрожащие губы... Он долго не выпускал ее, изумленный простоте случившегося и новизне всей его жизни с этого мгновения.
Потом, не отрывая лица от его плеча, она глухо спросила:
— Зачем вы так, Андрей Петрович? Вы же знали, что я не оттолкну вас.
— Ничего я не знал, Варварушка, ничего ровным счетом. Кроме того, что, если девушка в сиреневом позволит, я когда-нибудь увезу ее в свой полк.
— Вот вы сейчас скажете, что за этим только приехали.
— Нет, Варенька, не скажу. Но если бы знал, что есть такая, давно приехал бы.
— Давно вы приезжали много раз.
— Варя, не уезжай завтра! У нас мало времени, но ведь я человек военный, отпускник, и сельсоветчики тут свои — уговорим, распишут нас к концу отпуска. И все же лучше нам подать заявление прямо завтра.
Она отступила:
— Что вы говорите, Андрей Петрович! Так же не бывает. Ну, не бывает же так! Нельзя так! — сказала почти с отчаянием.
Он снова обнял ее:
— Значит, останешься?
— Нет, нельзя. Мне бы уже сегодня уехать надо — практика заканчивается. И вообще, я ничего не понимаю, не надо об этом. Потом... Мне еще учиться год... Пока ничего не говорите...
Андрей послушно замолчал. Дорогой к дому она призналась:
— Я знала, что вы приехали. Наташа сказала, она получила письмо. Немножко проштрафилась — ее и не отпустили, я не стала об этом вашим родителям говорить. А на вас мне просто посмотреть хотелось. Вы, наверное, забыли, как меня катали на мотоцикле. А потом — Анну. И целовались с ней. Я не подсматривала, правда, случайно видела. Ревела, дурочка. Я вас еще возненавижу из-за нее.
— Вот тогда ты и в самом деле будешь дурочка.
— Я знаю. — Она засмеялась. — И все равно...
К ее дому они вернулись далеко за полночь. Варя попросила:
— Не надо меня завтра провожать. Пожалуйста. И громоотвод не надо делать. Лучше потом.
Он хотел поцеловать ее, но при свете высокой луны заметил в окне человеческую тень. Тревожно затаившаяся фигура женщины заставила его почувствовать, сколько беспокойства вносит он в этот маленький женский мирок. Ведь если мать дежурит у окна за полночь, значит, позднее возвращение дочери — событие в доме.
Дома сел
