Понятие субстратной интерференции, применяющейся для объяснения очевидных фактов влияния родного языка на проявляющийся акцент в речи билингвов, принимается практически всеми лингвистами. Но иногда субстратные объяснения интерференции представляются ученым не вполне убедительными. Объяснение влиянием субстрата изменений, происходящих в данном языке, не снято с повестки дня. Лингвисты оперировали и продолжают оперировать этим фактором, но осознание недостаточности одностороннего подхода к истории языка и отнесения всех инноваций за счет «влияния» другого языка постоянно проявляется в конкретных работах лингвистов. В частности, Д. Бикертон отмечает, что, несмотря на то что вероятные субстратные источники зачастую могут быть определены, теория не в состоянии объяснить, почему одни грамматические черты языка-субстрата оказывают интерферирующее воздействие, а другие нет [Bickerton 1981: 49–51].
Б. Гавранек, в свою очередь, подчеркивает, что пути, ведущие от контакта языков к интерференции, могут быть весьма различными и субстрат не относится к главным факторам изменения языка [Гавранек 1972: 94–95].
Б. Гавранек приходит к мысли, что, рассматривая влияние чужих языков, необходимо иметь в виду не только «чуждое, идущее извне влияние», но прежде всего то, как «проявляется это влияние в воспринимающем языке», т. е. вопрос, связанный с внутренним развитием языка, которое и определяет, какие черты заимствуются, а какие нет [там же: 94–95].
Кроме того, по мнению Р.А. Будагова, проблему субстрата нельзя одинаково решать применительно к разным языкам. Имеются языки, в истории которых субстрат и субстратные воздействия сыграли важную роль, но известны также и языки, в системе которых удельный вес подобных воздействий был всегда мал. Различие это определяется историческими условиями формирования тех или иных языков [Будагов 2004: 365].
Для сторонников данной теории различия или отклонения в диалектах французского языка африканского континента связаны с интерференцией в системах французского и африканских языков, известных говорящему.
Данная гипотеза была поддержана Ж.И. Винке и Н. Казади. Согласно этим авторам «отклонения есть проявление другого, более глубокого феномена: оценка языка-суперстрата структурой языка-субстрата». Точнее, «структура французского Пуэнт-Нуара не сильно отличается от стандартного французского языка, так как оба варианта имеют в своей основе общую универсальную структуру и, с другой стороны, обладают большим количеством трансформационных правил» [Vincke, Kazadi 1976: 59–61].
Вопросы субстрата, суперстрата и адстрата, долгое время являясь дискуссионными, и сегодня продолжают оставаться таковыми. Исследователи не пришли к единому мнению, какой из стратов получил наибольшее распространение. Нам представляется возможным предположить, что популярность того или иного влияния на сохранившийся язык зависит от каждой конкретной ситуации. Так В.А. Виноградов говорит о непопулярности адстрата ввиду того, что его сложно отличить от фактов локального заимствования [Виноградов 1992: 121].
В то же время В. Дитрих отмечает, что в условиях распространения романских языков на американском континенте факторы адстратного влияния имеют некоторое значение, тогда как субстратных отношений не наблюдается [Дитрих 1999: 99].
Тем не менее проблема субстрата, как и его своеобразных разновидностей, – это не столько собственно лингвистическая, сколько историческая проблема. Но для лингвиста важно, в каких случаях субстрат может иметь последствия, существенные для тех или иных элементов структуры изучаемых языков. Вопрос осложняется еще и тем, что на разных уровнях языка субстрат обнаруживается неодинаково: в сфере лексики субстратные влияния установить легче (при условии хорошей сохранности языков аборигенов), чем в сфере фонетики или в сфере грамматики.
При рассмотрении вопросов интерференции также следует различать две стадии данного явления: в речи и в языке. Структуралистическая теория коммуникации, которая проводит различие между языком и речью, принимает в качестве обязательного условия то, что «определенное речевое явление принадлежит определенному языку». Только на этой основе представляется возможным объяснить высказывание, которое содержит некоторые элементы, принадлежащие не тому языку, что все остальные. Именно потому, что говорящий или слушающий (или оба) обычно знают, какому языку принадлежит высказывание как целое, элементы, не принадлежащие ему, выделяются как «заимствованные» или перенесенные. В этом состоит одно из проявлений лингвистической интерференции.
Естественно, специфика речевой интерференции отличается от интерференции в языке. У. Вайнрайх сравнивал интерференцию в речи с «песком, уносимым течением», а интерференцию в языке – с «песком, осевшим на дно озера» [Вайнрайх 1979: 36]. Так как интерференция в речи возникает в высказываниях двуязычного как результат его личного знакомства с другим языком, то первостепенными факторами здесь являются восприятие элементов другого языка и мотивы этого заимствования. В речи одного и того же двуязычного лица интерференция может проявляться в различном объеме в зависимости от обстоятельств ситуации общения. Масштабы интерференции, в частности, зависят от собеседника. Если последний одноязычен, то билингв стремится ограничить количество заимствований, которые для него уже стали привычными, чтобы быть понятыми для собеседника. В специфических ситуациях, когда малейший признак владения другим языком уже рассматривается как социальное клеймо, говорящий связан еще больше, чем тогда, когда он стремится только к понятности. Но если собеседник двуязычен, требования к чистоте языка ослабевают, и единицы одного языка могут переноситься в другой без ограничений. В языке же имеют место те проявления интерференции, которые вследствие многократных появлений в речи двуязычных стали привычными и закрепились в употреблении, поэтому круг проблем интерференции в языке включает фонетическую, грамматическую, семантическую и стилистическую интеграции иноязычных элементов в саму систему языка. В данном случае под интерференцией понимают «речевые факты, проявляющиеся систематически, не поддающиеся тренировке, за которыми четко просматриваются определенные <…> производства высказываний» [Debyser 1970: 47].
Прошлое каждого языка представляет собой диалектическое единство разнонаправленных линий развития: 1) развития, усиливающего различия между языковыми образованиями; 2) развития, сближающего языки. В каждом направлении иногда различают по две фазы: а) дифференциация как процесс распадения праязыка на несколько самостоятельных языков-наследников и б) дивергенция – дальнейшее расхождение, отдаление друг от друга родственных языков. Углубление дивергенции может привести к новому расщеплению прежде единого языка на самостоятельные отдельные языки. В сближающем развитии аналогично: а) конвергенция – возникновение у нескольких языков (как родственных, так и неродственных) общих свойств, сближение этих языков вследствие длительных языковых контактов; б) интеграция – слияние языков в один язык (как завершающий этап их сближения и нивелирования различий). В этом смысле употребляют также термин «смешение» (или «скрещивание языков»).
Уже стоявшие у истоков теории языковых контактов языковеды осознавали, что явления, определяемые как «заимствование» и «влияние», не сводятся к проникновению чужеродных элементов из одного языка в другой, что они принадлежат к процессу схождения, конвергенции языков, столь же мощному и всестороннему, как и процесс дивергенции. «Развитие языка, – писал Г. Шухардт, – складывается из дивергенции и конвергенции; первую питают импульсы, исходящие из индивидуальной деятельности человека, вторая удовлетворяет потребности в установлении взаимопонимания» [Шухардт 1950: 78]. Именно из потребности взаимопонимания следует исходить при изучении процесса взаимного приспособления говорящего или слушающего – носителей разных языков, порождающего все те явления, которые при поверхностном рассмотрении кажутся всего лишь заимствованием. По мнению В.Ю. Розенцвейга, понятие конвергенции или конвергентного развития предполагает «изменение контактирующих языков, которое лингвистически описывается как уподобление характеристик, их означающих и означаемых, и правил обращения с ними и исторически интерпретируется как результат контактов» [Розенцвейг 19726: 4].
Вообще надо признать, что разные исследователи вкладывают в понятие конвергенции различный смысл. Так, под конвергенцией иногда понимается сближение планов содержания языковых знаков двух языков при сохранении их материальных различий, т. е. собственно частный случай результатов языковой интерференции [Myers-Scotton 2002]. По мнению А.Ю. Русакова, конвергенция происходит в результате интерференционных изменений, когда языковые системы, находящиеся в контакте, становятся более похожими друг на друга [Русаков 2003: 4].
