– Как вы умудряетесь покупать сигары?
– Вы про мой возраст? – С этими словами я эффектно затушил сигару о голую ладонь, пульнул окурок в урну, стряхнул с рук пепел и достал с заднего сидения «кишкодер»: – я хожу за сигарами вот с этой штукой. Хотите верьте, хотите нет – паспорт у меня еще ни разу не спросили.
– Классный трюк с сигарой об ладонь, – заметил тощий и выкинул свой главный козырь: – а скажите, мы сам бой-то увидим? Или вы зайдете с этой громадной дурындой в хранилище, пару раз бабахнете в труп и добавите к своему списку так называемых «побед» еще одну зарубку?
Вот же сволочь, а? Одним вопросом он перечеркнул все. Действительно, если одержимый выведет из строя мою нашлемную камеру – я не смогу доказать, что противник был жив и боеспособен. Скептический настрой СМИ может угробить мое начинание… с подачи этого проклятого капустника.
Ладно, план придется поменять.
Я подошел к ограждению и стал лицом к лицу с германцем.
– Хотите увидеть бой, герр рейхсрепортер?
– Разумеется, мы с коллегой тут дежурим по двенадцать часов в сутки уже третью неделю только ради этого, – сказал он.
– Сегодня ваш звездный час, – ухмыльнулся я, – вы снимете не просто репортаж с места событий, а репортаж глазами очевидца. Идемте.
– Куда?
– В банк, естественно. Вы хотите увидеть бой и вы его увидите. Собственными глазами, прямо перед собой.
Он попытался отступить назад, но я выбросил руку и схватил его за воротник рубашки:
– Отказ не принимается!
Я потащил его за собой волоком, свалив сегмент ограждения, под крики остальной репортерской братии, на полпути оглянулся и сказал:
– Ваш коллега поставил под сомнение мою репутацию и репутацию подразделения. Бывают в жизни ошибки, которые нельзя исправить словами! Сержант, наручники!
Я втащил сопротивляющегося репортера в здание банка и приковал за руку к поручню у кассы, затем подобрал с пола его камеру, отдал ему и посмотрел в глаза.
– Возможно, этот материал будет последним в вашей жизни, герр рейхсрепортер. Постарайтесь снять его хорошо.
Когда я пошел обратно, то встретился со Скарлетт, которая несла несколько камер.
– Взяла у репортеров, расставлю по залу. Что вы планируете делать и где?
Я кивнул на зал:
– Вот тут. Хотят увидеть бой – увидят.
Скарлетт внимательно посмотрела мне в глаза, напоминая о том, что камеры в ее руках работают:
– Это по плану, сэр?
– Не по плану, – беспечно отозвался я, – но моя работа редко по плану идет. Так что ничего необычного.
Она расставила камеры и мы пошли обратно к машине. Здесь я достал с заднего сидения кацбальгеры и забросил обратно «кишкодер».
Репортеры больше не протестовали против произвола и не задавали вопросов: момент истины уже наложил на происходящее свой неизгладимый отпечаток.
Я вошел в зал, стал в пятнадцати метрах перед дверью хранилища и скомандовал Аристарху и еще одному кадету:
– По моей команде поворачиваете вентиль, отходите в боковую дверь и блокируете ее снаружи. Поехали.
Они разблокировали замки, чуть оттянули массивную круглую створку, затем, стоя у выхода, потянули за трос, открывая хранилище настежь, и поспешно покинули здание. Все, мы с одержимым остались один на один, если не считать дрожащего репортера и наблюдающих через окна кадетов.
Могильная, мертвая тишина, я только слышу, как курлыкают за окном голуби. Мир словно замер: я, прячущийся в стальном кубе одержимый, курсанты за окнами. И вместе с нами замерли десятки, а то и сотни тысяч зрителей, наблюдающих за происходящим в прямом эфире.
Прошло секунд двадцать, и тут я увидел глаз на тонком стебельке, высунувшийся в дверь хранилища: разумеется, у твари было три недели на подготовку к штурму, и я уверен, что одержимый припас, помимо глаза для выглядывания за угол, и другие сюрпризы.
– Я тут и жду тебя, мерзость приблудная, – громко и четко произнес я. – Хватит прятаться, вылезай. Один на один.
Репортер буквально перестал дышать – я уже не слышу его испуганного частого сопения. Если сердце бедняги остановилось от ужаса – жаль, будут неприятности… Хотя, с другой стороны, получится очень даже показательный контраст между мною, вышедшим на поединок лишь с парой кацбальгеров, и умершим от страха репортером.
Несколько секунд одержимый обозревал окружение, а затем решился.
Он выпрыгнул из-за стены прямо в проем с проворством, странным для того, кто провел без воды и еды три недели. В его руках – по тонкой пластине, третью такую он «держит» перед собой. Наверняка дверцы от банковских ячеек.
Ну, пошла жара.
И я шагнул вперед, сосредоточившись на висящем перед одержимым импровизированном метательном снаряде. Дверца от ячейки прямо между нами – ему и целиться не нужно.
Одержимый, располагая тремя «выстрелами», не заставил себя ждать с первым. Вращаясь, пластина полетела в меня, постоянно наращивая и без того большую скорость.
Как только она оказалась примерно на полпути между нами, я «поймал» ее и отклонил немного в сторону. Одержимый, занятый ее разгоном до скорости, на которой уже не спасает никакая броня, не смог вернуть свой снаряд на линию прицеливания, при том, что с каждой миллисекундой дверца приближалась ко мне, упрощая манипуляцию мне и усложняя – одержимому. Закон рычага работает даже на такие эфемерные и неуловимые обычному глазу штуки, как психокинез.
И когда стальная пластина уже почти пролетела мимо, мне осталось лишь подставить под нее клинок кацбальгера. Звон удара, рывок рукояти в руке – и дверца улетает в окно.
Разумеется, со стороны это выглядело так, словно я с огромной скоростью отбил несущийся в меня снаряд.
А затем я побежал перед. Второй «выстрел» одержимого – поспешный, на глазок, без точного прицела – я отклонил в другую сторону и отбил вообще не напрягаясь.
И вот тут, когда я уже ждал третьего выстрела, одержимый меня удивил. Грязный пиджак на плече начал топорщиться и лопнул, а из прорехи стремительно появилась конечность наподобие тонкой паучьей ноги. Для чего – я понял сразу, еще до того, как на конце «ноги» появилась длинная, невидимая для всех, кроме меня эфирная струна. Кажется, репортеру капут.
Одержимые, которые пытались меня разрезать своей «струной», обычно выпускали ее из пальца, иногда из нескольких сразу, но их радиус поражения редко превышал два метра. Затем в центре Зоны мне попался образец, отрастивший себе указательный палец длиной в тридцать сантиметров, и ему удалось меня удивить: выпущенная из этого пальца струна хлестала на добрых три с половиной метра. Если длина струны зависит от длины части тела, из которой выпущена… Думаю, «паучья нога» хлестнет метров на десять, а то и больше.
И когда до одержимого осталось семь метров, я рванулся вперед так быстро, как мог. Взмах «паучьей ноги» молниеносен, но и я тоже быстр. Кацбальгеры полоснули одержимого – один прошел сквозь ребра со странным стеклянным хрустом, второй – через шею и «паучью ногу».
Затем я кубарем вкатился в хранилище, оттолкнулся от противоположной стены и вскочил на ноги, одновременно разворачиваясь.
В этот момент отсеченная голова упала на пол, тело одержимого качнулось и начало падать – а следом за ним в зале начали падать отсеченные спинки стульев и разрезанные надвое столы.
Я посмотрел по сторонам, убедился, что ошарашенные кадеты в порядке, затем встретился взглядом с огромными круглыми глазами германца и объективном его камеры. Живой.
– Ну что, герр рейхсрепортер, снято?
Он, временно лишившись дара речи, только кивнул.
* * *
Дальше за дело активно взялся граф Сабуров, а я наблюдал за тем, как он раскручивает шестеренки нашего предприятия, из его особняка, валяясь у телевизора на комфортном диванчике в соседстве с большим подносом вкусняшек, который регулярно наполнялся слугами.
По совету все того же Маттиаса я не принимал участия в пресс-конференциях, чтобы создать образ засекреченного мастера-истребителя, который сидит где-то на секретной базе вдали от шумихи и камер и просто делает свое дело. Этот подход хорошо нам подыграл: мое общение с прессой перед началом зачистки получилось как бы случайным, незапланированным. Поболтал, пока докуривал сигару, просто потому что минутка выдалась.
