– Угу. И это снова перекликается с моими словами про то, как человеческая жизнь придает значимость всего лишь куску холста, покрытому краской.
– Художники – воистину безумные, фанатичные люди, я их вряд ли пойму, – призналась Скарлетт.
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что, наверное, хорошо понимаю Гитлера. Мы с ним оба фанатики, хоть и каждый по-своему. Только он потратил всю жизнь на рисование, а я готов потратить свою на прямо противоположный процесс…
…Стереть кое-что с карты ко всем чертям.
* * *
Два дня я гостил в особняке министра, пока шли приготовления и расползался слух о том, что скоро приедет некий очень засекреченный тип и разберется с одержимым единолично. Зарецки и его команда постарались очень хорошо: уже на следующий день в солидной газете появилась основанная на «инсайдерской информации» статья о том, что министерство обороны в абсолютной тайне создало подразделение для борьбы с одержимыми и прочими угрозами того же порядка. Эту информацию на второй день подхватили другие издания, высказавшие мысль о том, что в Сиберии, вероятно, уже есть аналог аркадианских специальных тактических отрядов. Причем наиболее скептически настроенные обозреватели предположили, что смысл секретности – боязнь громко опозориться, как это вышло с первым начинанием: если снова выйдет пшик – министерство просто сделает вид, что ничего не было.
Кроме того, практически все в один голос подвергали сомнению информацию о том, что таинственный тип будет уничтожать одержимого единолично: маги стараются избегать поединков с такими противниками и не идут на зачистку без поддержки, а если он не маг, то ему тем более не светит.
Эти два дня я тоже даром не терял: мы с министром набросали примерную концепцию устава «Специальных истребительных отрядов» и выработали общее видение как самой организации, так и перспектив развития.
В общем и целом, все вырисовывалось в радужных тонах. Как только появится намек на какое-то сенсационное начинание – моментально найдутся те, которые захотят стоять у истоков. И наше им предложение очень простое – место в списке основателей в обмен на щедрое финансирование. Даже если король не согласится выделить нужные средства – найдется куча других желающих.
С кандидатами у нас тоже проблем быть не должно: возможность войти в малое число первых героев новой формации выпадает только раз в тысячелетие.
Так что первый и самый важный пункт нашего плана заключается в том, что я должен выйти на сцену красиво, эффектно и убедительно. Чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений. Министр, что бы он там ни говорил, все же явно побаивается, что я провалю эту миссию и он останется с носом, так как тогда создавать СТО в Сиберии будет уже некому.
У меня тоже есть кое-какие опасения, но совершенно другого толка: а что, если я не прав? Что, если на самом деле «притупленные» получают устойчивость к магии и какие-то дополнительные способности безотносительно того, какая сила магического дара у них была? Что, если наличие этих самых способностей преимущественно у вторых уровней – просто невероятное совпадение, а мои собственные сверхспособности объясняются отнюдь не бывшим шестым уровнем малыша Сашика, а наследием темной половины моего «я»?!
Впрочем, такие мысли – вовсе не основная причина беспокойства: если я ошибся – значит, я ошибся, и с этим ничего нельзя поделать, никак нельзя исправить – а раз так, то и беспокоиться смысла нет, мне остается лишь принять и смириться.
Гораздо больше меня беспокоит другое: возраст возможных кандидатов и их перспективы. В Аркадии в спецучебку берут только мальчиков от двенадцати до шестнадцати лет, причем статистика утверждает, что именно вступившие в самом раннем возрасте эстэошники имеют чуть больший шанс выжить и более высокую эффективность: взросление таких же несчастных, как я, происходит под тяжелейшими нагрузками, и те, которые выдерживают, вырастают особенно крепкими и сильными. Эстэошник, поступивший в двенадцать и выпустившийся в шестнадцать, зачастую немного сильнее, быстрее, выносливей того, который поступил в шестнадцать и выпустился в двадцать, это общеизвестный факт.
И вот тут как раз зарыта собака: а что, если новобранцы будут старше шестнадцати? Что мне с такими делать? Нет, обучение-то они будут способны пройти, не все, но лучшие, хотя бы на троечку. Только не окажется ли их выживаемость ниже плинтуса?
Впрочем, у меня есть повод и для робкого оптимизма: во-первых, многие с детства готовятся стать воинами, как готовил малыша Сашика его отец. Во-вторых, если у них откроются сильные способности, хотя бы в половину или даже в треть моих – то дело будет обстоять весьма неплохо. Если же нет… мне придется прыгать выше головы, чтобы подразделение показало хорошие результаты вместе с высокой выживаемостью, иначе не видать мне бойцов шестого уровня и много лет моей жизни будут просто потрачены впустую.
Одновременно мы провели кое-какую работу с Зарецки и еще одним человеком, Маттиасом, который оказался по профессии киношником-постановщиком. Мы детально изучили план местности и спланировали все, чуть ли не до жестов: кто откуда подъезжает, где высаживаются «бойцы С.И.О.», где выхожу я. Задумано так, чтобы наша со Скарлетт машина остановилась вблизи от ограждения, за которым толпятся репортеры, и мое появление было заснято крупным планом.
– Александер, – сказал Маттиас, – я до сих пор так и не узнал, как вы намереваетесь обставить свой, так сказать, «штурм»?
– В каком смысле? – не понял я.
– За счет чего вы намереваетесь достичь нужного эффекта при зачистке? Одержимый на самом деле уже мертв?
– Почему вдруг он должен быть мертв?
– Тогда как вы собираетесь его убивать? Он же не будет стоять, пока вы его рубите, да?
– Очень надеюсь, что не будет, иначе весь наш труд насмарку.
И вот тут до него начало доходить.
– Погодите… вы на полном серьезе, взаправду будете драться с ним в ближнем бою? Один на один?!
– Ну да, а как же иначе?
– Он же вас убьет!
Я пожал плечами:
– Я похож на самоубийцу? Это, конечно, не исключено, но статистика пока что на моей стороне: счет «пять-ноль» в мою пользу, это если считать только рукопашные схватки с одержимыми.
Он чуть помолчал и сказал:
– Тогда я просто не понимаю, для чего мы вот тут все это обсуждаем… Зачем мы тут целую постановку продумываем, если вы в состоянии просто зайти и убить тварь в самом настоящем бою?
– Понимаете, Маттиас, жизнь – не фильм. Настоящий бой – он не красивый, как в кино. Он короткий и жестокий, и я бы сказал даже – уродливый. Обычно все сводилось к тому, что я подбегал к одержимому и хреначил его клинком «кишкодера» – вот этой вот самой «пушки», что в углу стоит. А потом добивал – тридцать-сорок ударов по лежащему противнику, ну, чтобы наверняка, да и просто – остановиться бывало трудно. Никаких пируэтов и трюков – просто внезапная и стремительная штыковая атака и быстрые, эффективные приемы, напрочь лишенные эффектности. Максимум, что при этом мог сделать сам одержимый – одна попытка контратаки. Но они не умеют драться в ближнем бою, потому все заканчивалось очень-очень быстро. Тут дело такое: когда люди слышат фразу «человек против одержимого» – они подсознательно ожидают чего-то эпичного. Противостоять одержимому в поединке может разве что маг, потому в сознании обывателя это должен быть зрелищный бой. Сполохи магии, разлетающиеся в щепки стены, ну или что-то, столь же эффектное. А на деле все бывает очень быстро, так что зритель даже не поймет, что поверженный – на самом деле не человек, а ужасное чудовище. И вот потому нам нужны вы. Надо выжать из операции максимум зрелищности. Может быть, мне и удастся немножко затянуть бой – ну, две-три секунды, ну пять – вместо одной.
– Это как если бы вы ждали поединка двух чемпионов мира, – добавил Зарецки, – в день боя отпросились с работы пораньше, сели с пивом у телевизора – и в первом же раунде один свалил другого первым же ударом. Что вы почувствуете? Горькое разочарование. Бой будет очень коротким, более того, произойдет в закрытом хранилище, где нашлемная камера Александера может не работать. Значит, надо сделать шоу из всего остального.
